Иуда Искариот
Находясь на Капри, Андреев сообщил Горькому замысел рассказа об Иуде, возникший под впечатлением стихотворения Рославлева “Иуде”. Рассказ был написан довольно быстро, но затем подвергся исправлениям, так как поначалу Андреев, по воспоминаниям Горького, не перечитал даже Евангелия и допустил много фактических ошибок.
Тема предательства носилась в воздухе. Это было связано с крахом первой русской революции и разоблачением целого ряда провокаторов. Самые знаменитые из них – Евно Азеф и Георгий Гапон. Но в рассказе тема предательства приобрела метафизический характер и не была прямо связана с событиями того времени. Как и “Жизнь Василия Фивейского”, “Иуда Искариот” является символическим произведением, его нельзя трактовать буквально. Это не апология предательства (как понимался рассказ некоторыми критиками), но оригинальная трактовка темы любви и верности, а также попытка в неожиданном свете представить тему революции и революционеров. Иуда как бы первый революционер, взрывающий ложный смысл мироздания и таким образом расчищающий дорогу Христу. Впрочем, возможны и иные версии объяснения этого сложного произведения.
“Иуда Искариот” не только “опасная” версия Евангелия, действительно во многом искажающая смысл Священной Книги. Это еще и повествование о людях, об их страстях, слабостях, о любви и предательстве.
В Евангелии Иуда – Предатель с большой буквы. Это человек, оказавшийся в узком круге людей, любивших и понимавших Мессию, и тем не менее предавший Его. Вот почему его поступок страшнее безумия иудейской толпы, отдавшей на казнь Иисуса. Толпа ослеплена и не ведает, что творит. Иуда же ведает, и потому он истинный преступник, справедливо проклятый навеки христианским миром. Ему нет прощения, которое может заслужить любой раскаявшийся грешник, творивший грех бессознательно.
Андреевский же Иуда – не собирательный образ, а живой человек. В нем переплелось множество страстей. Он и любит Христа, и обижен им. Обижен тем, что не он, а Иоанн стал любимым учеником Иисуса. По-человечески это понятное чувство. Но вот оказывается, что оно может вести к страшным преступлениям, и от ревности до предательства один шаг. Иуда вовсе не ради денег (как в Евангелии) совершает преступление. Им движет обиженная, непризнанная любовь к Иисусу.
Но не только из-за обиженной любви совершает Иуда свой грех. В отличие от остальных учеников, он хочет любить Христа деятельной любовью. Не только слушать Его, но сделать что-то, чтобы все иудеи пошли за Христом. Иуда рассчитывает, что, когда иудеи увидят страдания Христа в руках римских солдат, они непременно поднимут восстание и свергнут власть римлян и фарисеев.
Это называется провокацией. Иуда не столько предатель, сколько провокатор из лучших побуждений. Он мечтает подтолкнуть еврейский мир к правильному выбору и рассуждает так: если толпа спасет Иисуса и пойдет за Ним, значит, мое предательство будет оправданным и послужит благой цели. Если же нет, тогда – для кого учение Христа? Для людей, которые настолько трусливы, что оставили в беде своего Учителя?
Как будто стройная логическая цепочка. На этой логике воспитывалось целое поколение русских революционеров, совершивших в 1917 году революцию в России. Согласно этой логике поражение России в Первой мировой войне было бы благом. Если после поражения начнется хаос, будет революция. В результате революции победит социализм. И все будут счастливы. Если революции не произойдет, значит и России никакой не надо – пусть все прахом летит!
Напротив, Андреев своим рассказом доказывает, что никакая цель не оправдывает нечистые, неблагородные средства. Он заставляет своего Иуду не торжествовать победу, а повеситься. Андреев возвращает нас к традиционным этическим нормам, но идет при этом какой-то очень сложной дорогой. Но такова уж специфика андреевского творчества в целом.
Остается добавить, что “Иуду Искариота” высоко оценил Горький и крайне низко – Толстой: “Ужасно гадко, фальшь и отсутствие признака таланта. Главное зачем?”
Раскол
На Капри Андреев уговаривал Горького и Пятницкого реорганизовать “Знание”, привлечь талантливых писателей из лагеря символистов, в частности Александра Блока и Федора Сологуба. Нельзя отказать Андрееву в точном выборе имен. Блок – первый поэт среди символистов, к тому же явно тяготеющий к “народной” теме. Сологуб – один из самых талантливых прозаиков-символистов, автор романа “Мелкий бес”.
Пятницкий отказался от соредакторства с Андреевым, и Андрееву было предложено самому взяться за редактуру сборников.
После возвращения в Россию он с азартом взялся за дело. В письмах к знакомым писателям отговаривал их от участия в только что созданном издательстве “Шиповник”. В письме к Чирикову Андреев писал:
И согласился я с тем, чтобы ведение сборников сделать нашим общим делом, твоим, зайцевским, серафимовическим и т. д. Сообща, я убежден, мы двинем к достоинствам первых сборников, но перещеголяем их. Все малоценное выбросим к черту, подберем новых ценных сотрудников, реформируем и внешность – одним словом, создадим то, что называется “своим журналом”. Будут у нас и собрания, и всё. И уже в денежном отношении ты получишь больше, чем в “Шиповнике” или где бы то ни было. Таких гонораров, как у “Знания”, ни одно издательство долго не выдержит.
А в письме к Серафимовичу повторял: “Хочу я к работе привлечь всю компанию: тебя, Чирикова, Зайчика (Бориса Зайцева. – П.Б.) – сообща соорудить такие сборники, чтобы небу жарко стало. В сборнике будут только шедевры”.
Вересаев пытался ввести Андреева в марксистский кружок. Несколько человек из этого кружка он приводил на собрания “Среды”. Андреев наивно восторгался: “Да, необходимо освежить у нас атмосферу. Как бы было хорошо, если бы кто-нибудь прочел у нас доклад, например, о разных революционных партиях, об их программах, о намечаемых ими путях революционной борьбы”.
Иногда на “Среды” приезжали из Петербурга Горький и Шаляпин. В отсутствие Горького заходил разговор о нем и его искренности. Спорили до хрипоты. Однажды Вересаев не выдержал и сказал: “Господа! Давайте раз и навсегда решим не касаться проклятых вопросов. Не будем говорить об искренности Горького”.
В 1907 году, уже вплотную взявшись за издание сборников “Знания” и пообещав кому-то щедрые денежные авансы, Андреев пишет Горькому:
А сейчас – дело. Нужно собирать материал для сборника, вообще начать редакторствовать. Нужно приглашать новых (на одних старых никуда не уедешь, жизнь уходит от них), а я не знаю, насколько в этом случае я могу быть самостоятелен. По-моему, например, следует пригласить теперь же: Блока, Сологуба, Ауслендера[53], еще кой-кого. Как бы не вышло у нас недоразумений! Вообще, веришь ли ты, что я не подведу? Выбор материала будет у меня параллелен моей собственной работе: “буду помещать только то, что ведет к освобождению человека”. Точнее формулировать трудно, ибо все, в конце концов, дело такта и понимания. Так вот: как ты думаешь?
Горький решительно отказался печатать авторов, которых предложил Андреев. Кроме того, он напомнил своему другу, а теперь, по сути, сотруднику его издательства о его ограниченных финансовых полномочиях:
О пределах твоей власти тебе напишет или скажет лично Константин Петрович, который скоро едет в Финляндию, а я скажу о литературе.
Мое отношение к Блоку – отрицательно, как ты знаешь. Сей юноша, переделывающий на русский лад дурную половину Поля Верлена, за последнее время прямо-таки возмущает меня своей холодной манерностью, его маленький талант положительно иссякает под бременем философских потуг, обессиливающих этого самонадеянного и слишком жадного к славе мальчика с душою без штанов и без сердца… Старый кокет Сологуб, влюбленный в смерть, как лакеи влюбляются в барынь своих, и заигрывающий с нею всегда с тревожным ожиданием получить щелчок по черепу; склонный к садизму Сологуб – фигура лишняя в сборниках “Знания”. Будь добр, не беспокой его ветхие дни и будь уверен, что он еще раз не напишет “Мелкого беса”, – единственную вещь, написанную им как литератором – с любовью и, по-своему, красиво…
Сборники “Знания” – сборники литературы демократической и для демократии – только с ней и ее силою человек будет освобожден…
Указанные тобою Сологуб и Блок боятся своего воображения, стоят на коленях перед своим страхом – куда уж им человека освобождать!
Письмо это било не столько по Блоку, к которому Горький впоследствии изменил свое отношение. Письмо больно задевало самого Андреева. То, что Андреев не был социалистом, а больше склонялся к анархистам, это было еще полбеды. Хуже было то, что Горький бил по самому больному месту Андреева – его страху перед жизнью, его болезненной влюбленности в смерть. Таким образом, Горький как бы говорил: где уж тебе, Леонидушка, освобождать человека, если ты сам находишься в патологическом плену мыслей о смерти.
Горький фактически поставил Андреева в двусмысленное положение. На Капри он дал ему карт-бланш на ведение сборников, на основании чего Андреев вступил в переговоры с писателями, а после окатил его холодным душем, напомнив и о пределах его финансовых возможностей, и о том, что единственным идеологическим диктатором в “Знании” остается он, Горький.
Надежда Андреева перестроить “Знание” на подлинно “товарищеских” началах рухнула.
Он с плохо скрываемой обидой ответил Горькому длинным письмом, в котором отказывался от редактуры сборников “Знания”, предоставив это К.П.Пятницкому. Письмо было написано в исключительно вежливых тонах:
Милый мой Алексеюшка! Самое плохое в этой истории то, что ты – боюсь – рассердишься на меня. И это было бы очень тяжело. Отношусь я к тебе с великой любовью, с великой дружбой; понимаю тебя, как очень немногие…
Но этот тон не должен был сбить с толку. Андреев