лявшей ему действовать независимо2176.
Так начался период высочайшей внешнеполитической активности Брежнева и одновременно его наркотическая зависимость. Как говорят, с середины 1970-х она разрушала его здоровье и парализовала его внешнюю политику. Во время изнурительной и длительной дискуссии с Дубчеком он, чтобы успокоиться, перед сном начал принимать много таблеток. Со времен Сталина Брежнев мучился бессонницей, теперь же, в августе 1968 г., он увеличил дозу снотворного, что привело к настоящей наркотической зависимости2177. Его телохранитель Рябенко и Шелест рассказывают, что во время переговоров в Чиерне Брежнев однажды потерял сознание. Врачи констатировали передозировку седативных средств. Этот диагноз ему ставили потом еще не раз2178.
Брежнев не упускал ни одной возможности подчеркнуть, что его усилия ради мира, разрядки и разоружения проистекали полностью из пережитого в Великой Отечественной войне2179. Как и в памяти Хрущева, ужасы войны оставили в душе генсека столь глубокие следы, что он хотел любой ценой не допустить новой войны. Наряду с первой великой целью советского лидера – обеспечить высокий уровень жизни для населения, – второй его великой целью было избавление народа от страха перед новой войной2180. В своей записной книжке Брежнев отметил в 1965 г.: «Международная политика – в основе лежит политика мирного сосуществования. Борьба за мир»2181. Он не уставал публично говорить об этом. «Партия приложила все усилия для того, чтобы сделать для советского народа возможным труд в условиях мира, она активно выступала за сохранение мира во всем мире»2182, – заявил руководитель партии, впервые выступая в этом качестве на XXIII съезде КПСС в 1966 г. В 1971 г. он заявил на мартовском пленуме: «Вот уже более 25 лет наш народ живет в условиях мира. В этом мы видим величайшее достижение внешней политики нашей партии. Вот уже четверть века человечество избавлено от мировой войны»2183. В списке афоризмов Брежнев отметил слова Ги де Мопассана: «Всякий, стоящий у государственной власти, обязан избегать войны точно так же, как капитан избегает кораблекрушения»2184.
Все государственные деятели, встречавшиеся с Брежневым, подтверждали, что он постоянно ссылался на военный опыт, чтобы призывать к миру. Он сам сказал: «Я стараюсь оставить свои эмоции на заднем плане, даже если мне это, честно говоря, и нелегко дается»2185. Правда, Вилли Брандт счел эту эмоциональность, выставленную напоказ, странной: «С чем я был не согласен с Брежневым, так это с его воспоминаниями о дне нападения на Советский Союз в июне 1941 года… Как секретарь Днепропетровского обкома, он в первый же день войны получил задание остановить поезда, направлявшиеся в Германию… Затем последовали фронтовые воспоминания с мелодраматическими призывами к “товарищам с той стороны”. Такой способ проявления сентиментальных чувств не столько убедил меня, сколько испугал»2186.
Но Брандту пришлось признать, что в глазах Брежнева стояли слезы, когда канцлер в своей застольной речи в Бонне в 1973 г. зачитывал отрывки из письма, которое немецкий солдат, не вернувшийся с войны, написал своим родителям после вторжения в Советский Союз2187. Правда, волю Брежнева к миру Брандт никогда не ставил под сомнение2188. «Его охватывает дрожь, когда речь заходит о всеобщем мире»2189. С Гельмутом Шмидтом, который сам воевал в Советском Союзе, Брежнев быстро нашел понимание на этом уровне: глаза Брежнева были полны слез, когда он во время своего первого визита в Бонн в 1973 г. встретил Шмидта и оба констатировали, что во время войны могли стрелять друг в друга2190. В 1974 г. советский лидер объяснил Шмидту, что у «эмоциональной стороны» его высказываний имеется естественная причина: «Большая часть территории СССР была разрушена во время войны. Миллионы людей погибли, миллионы в почти нечеловеческих условиях трудились в тылу… Он, Брежнев, слишком многое видел во время войны. Вот почему эта проблема эмоционально затрагивает его»2191. Позже Шмидт дал такую оценку: «Вероятно, этот обмен горькими военными воспоминаниями существенно способствовал взаимному уважению, характеризовавшему… наши отношения»2192. Он отметил: «Я не сомневался в беспокойстве Брежнева о возможности войны; в его миролюбии сомневаться не приходилось»2193.
Это впечатление осталось и в памяти президента США Джеральда Форда, когда он в 1974 г. ехал в автомобиле с Брежневым по Владивостоку: «А затем произошло нечто совсем необычное. Брежнев схватил мою левую руку своей правой, и начал мне рассказывать, сколь сильно пострадал его народ во Второй мировой войне. “Я не хотел бы, чтобы это еще раз произошло с моим народом”, – сказал он»2194. Форд был убежден: «Брежнев хотел войти в историю миротворцем»2195. В этом он согласился с французским президентом Жоржем Помпиду, сказавшим: «Я искренне полагаю, что Советский Союз хочет мира и что он нуждается в нем»2196.
Для проведения своего курса, ориентированного на Запад, Брежнев нуждался в союзниках. Так как он не мог диктовать новую политику министру иностранных дел Громыко, а тот герметически закрыл МИД для всех, не происходивших из его кузницы кадров (МГИМО), пришлось найти путь в обход Смоленской площади и председателя Совета Министров Косыгина. Здесь Брежнев неожиданно обрел союзника в лице Андропова. Тот сразу же после смещения Хрущева высказался за новое сближение с США, но натолкнулся на несогласие Шелепина и Косыгина2197. Поэтому Андропов решил сделать ставку на Брежнева, и поскольку он был лоялен Брежневу, который нуждался в союзнике, они начали вместе формировать новую, ориентированную на Запад, внешнюю политику, игнорируя Министерство иностранных дел2198. Они сошлись в том, что МИД не проявляет «необходимой широты мнений, дальновидности и требуемого сознания ответственности»2199. Так эти два человека превратились в тандем. Они рекрутировали из Международного отдела ЦК, которым руководил Б. Н. Пономарев, и Отдела по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран, до 1967 г. возглавляемого самим Андроповым, свою группу советников, противопоставив ее МИДу и Громыко2200. Советники воплощали либеральную, ориентированную на Запад, позицию и отчасти считали себя подлинными «шестидесятниками», ни под каким видом не желавшими вернуться во времена Сталина2201. В своей условной коалиции с Брежневым они быстро поняли, что его интересует исключительно мир: «Основная жизненная идея Брежнева – идея мира. С этим он хочет остаться в памяти человечества. В практической политике реальным делам в этой области он отдает предпочтение перед любой идеологией»2202.
Брежнев воспользовался компетентностью клиентелы Андропова. Они представляли ему на рассмотрение стратегии, проводили аналитическую работу и писали речи2203. В этот «мозговой трест» входили сотрудники аппарата ЦК Александр Бовин, Анатолий Блатов, Николай Шишлин и Вадим Загладин. Но Брежнев привлекал в этот круг и директора Института США и Канады Георгия Арбатова, а также директора Института мировой экономики и международных отношений Николая Иноземцева, над либеральными сотрудниками которого он простирал свою защищающую длань2204. Генсек не делал тайны из своей неопытности и неуверенности в общении с главами государств Запада при контактах со специалистами и без стеснения просил совета2205. Группа советников Брежнева ценила в нем то, что он, даже придерживаясь другого мнения, выслушивал и позволял формулировать свою точку зрения, что он задавал вопросы и был открыт к новому. Брежнев часто призывал свой «мозговой трест»: «Представьте себе, что вы – члены Политбюро, спорьте, а я послушаю»2206. Когда Бовин осмелился в августе 1968 г. объяснить Брежневу, почему вторжение в ЧССР неблагоразумно для Советского Союза, тот его выслушал и спокойно сказал, что Политбюро уже приняло решение, а Бовин имеет право думать, что хочет: «Или уходи, выходи из партии или выполняй принятое решение. Как положено по Уставу. Решай. Все. Извини, занят»2207.
Из-за решения Брежнева о вторжении в Прагу молодые люди, расположенные к Западу, испытывали чувства от разочарования до ужаса2208