2335. Брежнев вверил протокольную часть, не относившуюся к его компетенции, Подгорному и Косыгину, и они приветствовали Никсона на летном поле. Но едва американский гость прибыл в Кремль, Брежнев увел его в свой кабинет для разговора с глазу на глаз, в котором участвовал только его переводчик2336. Для Брежнева в высшей степени было важно немедленно установить личный контакт, показать себя общительным человеком, чтобы исключить любые сомнения в своих мирных намерениях. Советский лидер хотел, чтобы Никсон познакомился с ним как с человеком, прежде чем он встретится с американским президентом в рамках официальной церемонии. Никсон приветствовал приглашение поговорить с Брежневым наедине, а не через посредников: «Если мы предоставим все решения бюрократам, то никогда не продвинемся». Брежнев согласился: «Да мы просто погибнем». На это Никсон ответил: «Нас просто похоронят в бумагах»2337. Молчаливый уговор имел двойной характер: мой бюрократический аппарат ничем не отличается от твоего, но они оба одинаково мешают делу. Мы решим проблемы только от человека к человеку. Потом Никсон говорил о сотрудничестве между Сталиным и Рузвельтом во время Великой Отечественной войны, и Брежнев был счастлив: они договорились о поддержании таких же прямых личных отношений и о том, чтобы не дать сбить себя с толку своим бюрократическим структурам2338. В конце концов, лидеры двух стран доверили друг другу свои проблемы. Брежнев рассказал, что он не может вести переговоры без Подгорного и Косыгина, а Никсон – что он еще не посвятил госсекретаря Уильяма П. Роджерса в то, что подпишет в Москве основные принципы предотвращения третьей мировой войны2339. Так два политика «поменяли знаки»: идеологический противник был сейчас партнером, а сподвижники стали оппонентами.
С учетом этого пять дней московских переговоров имели в первую очередь символическое значение: довести не только до оставленной за скобками мировой общественности, но и до собственных правительственных аппаратов идею того, что настоящий противник был теперь партнером2340. И в отношениях между Никсоном и Брежневым происходил процесс обучения, опиравшийся на многочисленные и разные жесты. Как уже в прошлом Бара и Брандта, теперь Брежнев развлекал и Никсона анекдотами, показывая таким образом, сколь мало он догматичен. За ужином в Кремле два государственных деятеля сидели напротив картины, изображавшей Тайную Вечерю. Брежнев комментировал, что это, по всей видимости, Политбюро того времени, а Никсон ответил, что у Брежнева в этом случае немало общего с папой. «Брежнев, смеясь и в хорошем настроении, протянул мне руку»2341.
То, что Брежнев сообщил о себе в невербальной форме, Никсон высказал в начале переговоров: «Я знаю, что пользуюсь славой очень жесткого антикоммуниста, твердо настроенного на холодную войну. Верно, что я твердо верю в нашу систему, но одновременно уважаю и тех, кто столь же твердо верят в свою собственную. Должно же быть в этом мире место для двух великих наций с их различными системами, чтобы можно было вместе жить и работать»2342. Таким образом, они согласились не только в том, чтобы лично выяснить друг с другом все, но и оставить без рассмотрения все возможные идеологические различия. Это не означало, что в течение пяти дней, на протяжении которых Брежнев и Никсон вели напряженные переговоры по последним вопросам договоров ОСВ и ПРО (Договор об ограничении противоракетной обороны), не доходило до жестких словесных поединков вокруг дальности полета ракет, величины пусковых шахт и стартовых площадок на подводных лодках2343. Но на личном уровне конфликт удавалось урегулировать.
Свою близость к Никсону и уверенность в том, что они, будучи тандемом, сумеют решить проблемы, Брежнев продемонстрировал, когда на третий день визита он, к ужасу телохранителей своего гостя, прямо-таки похитил его. В программе значилась загородная прогулка, но вместо того чтобы ждать официального отъезда колонной, Брежнев предложил Никсону тронуться немедленно и увез его в своем автомобиле на скорости 100 км/ч2344. В то время как сотрудники американской секретной службы все еще выясняли адрес правительственной дачи, Брежнев уже пригласил Никсона прогуляться на быстроходном катере, на котором он, по словам американского президента, в опасном для жизни темпе в 90 км/ч устремился вниз по реке2345. Совершенно очевидно, Брежнев хотел показать свою физическую форму, отличаясь тем самым от седых аппаратчиков Подгорного и Косыгина. Переводчику Суходреву он доверительно сказал, что вечно недовольные мины обоих просто невыносимы. Не так он представляет себе гостеприимство2346.
Таким образом, Никсон пережил чередование захватывающей жизнерадостности Брежнева и его агрессивно-догматических упреков по поводу Вьетнама в присутствии Подгорного и Косыгина2347. Никсон не мог знать о том, что три часа недружелюбной риторики по поводу Вьетнама, последовавшие за водной прогулкой, являлись уступкой Политбюро и Ханою. Руководство ДРВ было проинформировано, что советские руководители подвергли Никсона резкой критике2348. Однако Киссинджер понимал, что участвует в «шараде»: «Они говорили для протокола, и если сказали достаточно, чтобы можно было послать протокол заседания в Ханой, то заканчивали словесное сражение»2349. Никсон вспоминал: «Я внезапно вспомнил персонажей романа Р. Л. Стивенсона д-ра Джекила и м-ра Хайда, когда Брежнев, только что смеявшийся и хлопавший меня по спине, начал вдруг сердито высказываться в наш адрес»2350. Брежнева, после его представления в качестве ортодоксального партийного политика, за ужином словно подменили, он снова был веселым рассказчиком анекдотов. При этом, общаясь с Никсоном и Помпиду, Брежнев превратил в привычку устанавливать близкие отношения с помощью острот об их министрах и советниках. Вместе с собеседниками он поддразнивал якобы неспособных сотрудников в их присутствии2351.
Шутки, смех, похлопывание по плечу и непринужденность в общении были характеристиками поведения, явно отличавшими Брежнева от Подгорного, Косыгина и Громыко, не выходивших из поведенческой модели узколобого партийного политика. Никсон так вспоминал своих кремлевских собеседников: «Косыгин вполне деловой и очень сдержанный. В соответствии с коммунистическими критериями он аристократ, в то время как Подгорный производит, скорее, впечатление сенатора со Среднего Запада, а Брежнев мощнее, вроде ирландского профсоюзного босса»2352. Даже если Никсон и не читал знаки, посылавшиеся Брежневым, как безусловно принадлежащие «государственному деятелю западного уклада», он все же воспринимал советского лидера как человека «сердечного и дружелюбного»2353.
Брежнев вошел в зенит своей власти. В ноябре 1972 г. обрела облик вторая «опора» его внешней политики, когда в Хельсинки начались переговоры для организации длительного Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Эти переговоры стали результатом постоянных и настойчивых бесед советского лидера с его друзьями Брандтом, Помпиду и Никсоном. Но в то время как Брандт за свою новую восточную политику получил в 1971 г. Нобелевскую премию мира, а Киссинджер удостоился ее за посреднические усилия по достижению прекращения огня с ДРВ в 1973 г., Брежнев остался ни с чем. Вероятно, советский лидер страдал от того, что не был награжден вместе с Брандтом2354. Вместо этого его партия присудила генсеку в апреле 1973 г. советский аналог – Ленинскую премию «За укрепление мира между народами». Тем самым ЦК признал, что Брежнев внес «личный вклад» в укрепление мира2355.
Не менее важно было то, что члены ЦК на апрельском пленуме 1973 г. избрали в Политбюро именно Андропова, Громыко и министра обороны Гречко, а Шелеста и Воронова, ярых противников западной политики Брежнева, отправили на пенсию2356. Таким способом Брежнев укрепил свою власть по отношению к соперникам Косыгину и Подгорному. Включение Андропова, обычно рассматривающееся как приращение властных полномочий КГБ, означало для Брежнева прежде всего гарантию его внешнеполитической линии, значительное содействие развитию которой оказал Андропов2357. К тому же Брежнев заставил Громыко и Андропова покончить с их враждебностью и поддержать его внешнюю политику. В борьбе за власть между Косыгиным и Брежневым Громыко встал на сторону Генерального секретаря2358. Этот ловкий ход, когда генсек подчеркнул свои заслуги, привлек Громыко в свой лагерь и оттеснил Косыгина с Подгорным, предоставил ему новое пространство и определенную автономию в дальнейшем формировании внешней политики. Брандту он дал понять, что в апреле, то есть на пленуме ЦК, он «ушел в свободное плавание»