2458.
Хотя это и не произошло, но в течение четырех дней визита Брежнев неоднократно вставал без всякого повода и, пошатываясь, покидал помещение. При этом он бормотал извинения, мол, должен сейчас отдохнуть2459. Не только здоровье коренным образом различало собеседников: с одной стороны, тонко чувствующий Жискар д’Эстен, ожидавший обычных дипломатических формулировок, с другой – прямолинейный Брежнев, отвергавший любые проявления классической дипломатии. Жискар д’Эстен говорил свободно, в то время как Брежнев пользовался записями2460. Поэтому оказалось невозможно восстановить приятельскую доверительность двух «парней», которую он пестовал в отношениях с Помпиду. Правда, Брежнев достиг своих целей: президент поддержал его желание подписать соглашение о СБСЕ на встрече в верхах и подписал также несколько экономических соглашений2461. Но французская секретная служба была, как утверждается, столь встревожена состоянием Брежнева, что будто бы установила в его туалете наблюдение и диагностировала смертельное заболевание генсека, но не выяснила его причины2462.
Брежнев оказался в порочном кругу: серьезный стресс, вызванный боязнью несостоятельности во внешней политике, толкал его в наркотическую зависимость, а она разрушала основы его сближения с Западом, зиждущиеся на личных отношениях между мужчинами. Так как информация о состоянии здоровья Брежнева, насколько возможно, скрывалась от его партнеров по переговорам, случаи его «выхода из строя» и отсутствия за столом переговоров истолковывались то как оскорбление, то как провокация, то как смена вектора в Политбюро.
Год спустя, когда в октябре 1975 г. Жискар нанес ответный визит в Москву, Генеральный секретарь заставил президента ждать уже целый день2463. И снова назревал скандал, его сотрудники возмущались: «Вы не должны это допустить! Журналисты уже в курсе. Они передают в Париж, что Брежнев наносит нам оскорбление!»2464 Жискар д’Эстен следующим образом резюмировал ситуацию: «Пытаюсь взвесить: “за” – диктует жизнь, “против” – требует власть»2465. Жискар д’Эстен увидел Брежнева, который, с одной стороны, опирался на свою политику объятий, покидая зал одновременно с французским гостем, а с другой – в физическом отношении был очень ослаблен, так как ему, по предположению гостя, делали слишком сильные уколы2466. Сам Жискар д’Эстен решил стерпеть ожидание, но пресса раздула происшествие2467. Плохое состояние здоровья Брежнева стало причиной того, что оба, в отличие от договоренности, существовавшей когда-то с Помпиду, встречались не ежегодно, а только каждые два года. В 1977 г. наступила очередь Брежнева посетить столицу Франции, но появилось унизительное с точки зрения Парижа предложение, чтобы Жискар д’Эстен сам приехал в Москву, естественно, что советники президента отклонили его как «совершенно неприемлемое». В конце концов, началась переписка о том, когда состоится визит и состоится ли он вообще. Наконец, в июне 1977 г. Брежнев на два дня приехал в Рамбуйе, где хотел только переночевать. В замке он зачитал записку, которую никто не понял2468. Президент информировал министров: «Кажется, что ничего больше не получится: постоянно меняют время, программу и темы»2469.
В 1979 г. по поводу визита Москва обнадеживала Париж уже в течение двух месяцев, так как Брежнев якобы лечил в это время простуду2470. Брежнев, с болью сознававший, сколь катастрофичны были эти перенесения сроков и спекуляции об их причинах, лично встретил Жискар д’Эстена на летном поле и откровенно заявил ему еще в автомобиле: «“Должен признаться, я очень серьезно болен”. Я затаил дыхание, сразу же представив себе, какой эффект могло бы произвести это признание, если бы радиостанции разнесли его по всему миру. Знает ли Брежнев, что западная печать каждый день обсуждает вопрос о его здоровье, прикидывает, сколько месяцев ему осталось жить?»2471 Разумеется, Брежнев не сказал президенту, что находится в наркотической зависимости, а говорил только о ранении челюсти и вызванных этим трудностями артикуляции. Он подвергается облучению, врачи настроены оптимистично. В своей типичной манере Брежнев положил руку на колено Жискара и сказал ему: «Но я непременно поправлюсь, увидите. Я малый крепкий!»2472
Наркотическая зависимость Брежнева была виной тому, что подписание Хельсинкского заключительного акта СБСЕ 1 августа 1975 г. не превратилось в его триумф и начало следующего этапа разрядки, а ознаменовало старт нового витка недоверия2473. Генсек неутомимо боролся и ратовал за то, чтобы этот документ был подписан главами государств, а не на уровне министров, но теперь под угрозой оказалось само участие советского лидера. После того как Брежнев в декабре 1974 г. с большим трудом завершил визит к Жискар д’Эстену, а в ноябре и декабре почти ежедневно выступал публично, в январе–феврале 1975 г. он удалился на отдых на семь недель, в мае–июне еще на четыре. «Сейчас считается фактом, что оба первых перерыва были вызваны сложными операциями на челюсти и, может быть, другими причинами медицинского свойства. Вероятно, эти вмешательства не смогли восстановить здоровье Брежнева», – сообщало в Бонн западногерманское посольство2474. В действительности же Брежнев находился на лечении по избавлению от наркозависимости в клинике санатория «Барвиха», недалеко от Москвы, из которой сбежал, как только счел себя здоровым, или был в своем охотничьем хозяйстве «Завидово», где употреблял таблетки, оказывавшие наркотическое воздействие2475.
От врачей, лечивших советского лидера, требовалось привести его в хорошую форму к поездке в Хельсинки. Чтобы не открывать слишком многим его состояние, генсека сопровождала лишь небольшая группа. МИД СССР возмущался, что в конференц-зале предусматривалось присутствие только телохранителей и врачей Брежнева, а не дипломатов. Но еще более плохое впечатление произвело, что главам государств Форду, Шмидту и Жискару было отказано в беседах с глазу на глаз, к которым они привыкли и к чему когда-то их приучил Брежнев. Во избежание неприятных выпадов или провала на встречах с иностранными политиками всегда должны были присутствовать Громыко и Черненко, чтобы вовремя вмешаться2476. Именно эта мера предосторожности подорвала политику личных контактов Брежнева и пробудила подозрение. Физическая слабость интерпретировалась как политическая дистанция. Шмидт не видел шанса установить тесные отношения с Брежневым, когда он встретил советского руководителя в Хельсинки2477. Постоянное присутствие «господина “Нет”» – Громыко – воспрепятствовало возникновению дружеской доверительности вроде той, что возникала у Брежнева с Брандтом2478.
В присутствии Громыко Форд встретился с похудевшим и бледным, выглядевшим намного хуже, чем во Владивостоке, Брежневым, который не был готов к каким-либо уступкам по открытым вопросам ОСВ. Так как они не смогли договориться о том, кто каким количеством оружия обладает, в переговорах не было прогресса и возникла новая волна охлаждения2479. В соответствии с этим и торжественный акт проходил при подавленном настроении. Брежнева, как говорят, советники вообще убедили остаться на банкет, устроенный правительством2480. Он согласился с «3-й корзиной» о неприкосновенности прав человека, чтобы не поставить под угрозу свою победу в отношении закрепления границ в Европе и мирного сотрудничества за пределами границ блоков2481. В то время как диссиденты во всей Восточной Европе, выдвигая требования свободы мнений и информации, отныне ссылались на «3-ю корзину», благодаря чему их движения получили неожиданный подъем2482, Хельсинки, который Брежнев когда-то представлял себе кульминацией своей внешней политики, был для него концом его личной миссии доверия и позиционирования себя как политика западного типа.
Недоверие росло не только на Западе, но и в Советском Союзе, когда в 1976 г. демократ и новый президент США Джимми Картер уволил государственного секретаря Киссинджера и, к ужасу Брежнева, положил конец и «каналу»2483. Несмотря на заверения Картера в его заинтересованности в прямом обмене мнениями, основа прежнего доверительного сотрудничества разрушалась2484. Американская внешняя политика стала не только обезличенной и «реструктурированной», но и реидеологизированной, так как Картер начал использовать Хельсинки против Брежнева и требовать от Советского Союза соблюдения прав человека2485. Картер сознательно отказался от реалистической внешней политики и открыто объявил себя сторонником принципиальной линии поведения. По его заявлению, люди ждали от США, что они будут проводить политику защиты прав человека: «Я скажу тем, кто сомневается в мудрости нашей приверженности правам человека: все равно, идет ли речь о Камбодже или Чили, Уганде или Южной Африке, Никарагуа или Эфиопии, или Советском Союзе: правительства знают, что мы в Соединенных Штатах неравнодушны»