2486.
Брежнев понимал, что это чистой воды популизм. В Вене в 1979 г. он должен был объяснить Картеру, что они в СССР не ставят свои отношения с США в зависимость от количества их безработных, расовой дискриминации или ущемления прав женщин2487. Он был возмущен, так как это а) нарушало соглашение о поддержании внешней политики, свободной от идеологии, б) Хельсинки был «его дитятей» и в) у самих США было, с его точки зрения, достаточно проблем с правами человека, учитывая бесправное положение чернокожих и дискриминацию женщин2488. Наконец, Брежнева возмутило, что Картер поставил под сомнение согласованные с Фордом во Владивостоке рамки ОСВ–II2489. Позже и сам Картер признавал в мемуарах, что его акция, по-видимому, казалась советским руководителям расторжением всех достигнутых соглашений2490.
Действительно, личность Картера и его цели оставались для Брежнева загадкой. Он мучил Брандта, Шмидта и Жискар дʼЭстена вопросами, как следует понимать этого человека2491. Советский лидер жаловался последнему: «И вот он шлет мне все эти письма. А затем в конце недели отправляется куда-нибудь на Средний Запад или в какой-нибудь университет. И там начинает меня оскорблять! Он обзывает меня так грубо, что я никак не могу этого стерпеть. Он считает, будто я об этом ничего не знаю. Но я получаю все его речи. Значит, по его мнению, со мной можно так обходиться? Да что же он за человек? Что о себе воображает?»2492
Брежнев отметил в своей записной книжке, что у Картера, по словам Шмидта, не было ясной линии, но что он создал новое министерство, которое, имея годовой бюджет в 10 млрд дол., разрабатывает новую нейтронную бомбу2493. Брежнев был разочарован тем, что Картер разыгрывал антисоветскую карту и возрождал холодную войну, чтобы во внутренней политике настроить людей против Советского Союза и выиграть выборы2494.
Брежнев в Политбюро выступал за то, чтобы в передовой «Правды» предостеречь Картера от новой гонки вооружений, а тот, поддержанный Шмидтом, настаивал на проведении, наконец, личной встречи с Брежневым2495. Это, однако, поставило Брежнева и его окружение перед проблемой, так как Брежнев физически был уже не в состоянии поехать в США, но, после того как в последний раз Форд посетил СССР, наступила его очередь. Таким образом, условия, в которых обсуждалось достижение договоренностей, в значительной степени страдали от того, что Картер и Брежнев в 1977 и 1978 гг. только обменивались письмами, а непосредственно переговоры вел (ввиду наркотической зависимости Брежнева) «господин “Нет”» – Громыко2496. «Меня удивляло, сколь мало Громыко был готов к сотрудничеству», – вспоминал Картер2497.
Между тем в мае 1978 г. Брежнев поехал в Бонн, чтобы пожаловаться там Гельмуту Шмидту на тактику затягивания, которой придерживался Картер в ходе переговоров по ОСВ–II2498. К большому облегчению Брежнева, Шмидт сохранил «канал», но такой сердечности в контактах между двумя мужчинами, как при Брандте, уже не было2499. Дряхлость Брежнева и здесь была виной тому, что двое не встречались уже три года2500. Старение советского лидера было очень заметно. Когда 4 мая 1978 г. он вышел из самолета, Шмидт подумал, что это последний визит Брежнева2501. Их отношения были также омрачены реидеологизацией внешней политики вследствие требований активистов движения за права человека и соответствующих передач «Немецкой волны», радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа»2502. Брежнев не понимал, чем вызваны «колебания и зигзагообразный курс» правительства Шмидта: только давлением со стороны «правой оппозиции» или Шмидт действительно заколебался2503. Вопрос ракет все сильнее вставал между ними. Гельмут Шмидт считал, что с новыми ракетами SS–20 Советский Союз обретет превосходство над НАТО, в то время как Брежнев настаивал на том, что он с обменом ракет Р–12 на Р–14 только достигнет паритета с Западом. Об этом два политика вели напряженный разговор в замке Гимних2504.
Здоровый Брежнев смог бы, вероятно, восстановить прежнюю близость и доверительность и тем самым достичь договоренности. Но теперь Генеральному секретарю вообще было трудно следить за беседой. В то время как Громыко подсказывал, советники Брежнева были заняты подбором правильных шпаргалок. Это требовало интенсивной подготовки и изрядного присутствия духа. Им приходилось предугадывать темы бесед и складывавшиеся в ходе их ситуации, а также возможные вопросы и, соответственно, заранее готовить ответы. Советники писали все необходимое для Брежнева очень крупными буквами на листочках, чтобы, когда потребуется, подать ему2505. Ошибки при этом были неизбежны. Александров-Агентов передал Брежневу листок, который тот зачитывал перед членами ГКП, хотя текст предназначался для Вилли Брандта. Они также не предвидели, что Шмидт предпочтет «открытый обмен мнениями». За неимением других текстов Брежнев стоически считывал со своего листка тот, что предназначался для заключительной пресс-конференции, во время же общения с прессой стоял перед журналистами без записей. И снова миллионы людей, в том числе и в Советском Союзе, могли видеть на телеэкране, как Генеральный секретарь ЦК КПСС беспомощно зачитывал памятки, не заканчивая ни одну из них2506. Шмидт вежливо не заметил, что Брежнев едва мог вставать без посторонней помощи или что он не понял, зачем ему дали книги, он забыл, что должен подарить свои «мемуары» канцлеру2507.
Но все же еще давали себя знать элементы старой политики доверия: для завершения визита Шмидт пригласил Брежнева на частный визит в своем таун-хаусе в Гамбург-Лангенхорне, явно надеясь, что в конфиденциальной обстановке сумеет противодействовать возникающему недоверию и опереться на прежнюю доверительность разговоров наедине. Брежнев принял приглашение, вопреки рекомендации помощников, которые боялись, что Брежнев может потерять сознание в гостиной Шмидта2508. Но Шмидту удалось это «похищение Брежнева», которого в крошечном кабинете федерального канцлера очень впечатлило, как просто и мелкобуржуазно жил могущественнейший человек Германии. Это как раз и были жест и политика личной близости, на которые он сам хотел опереться2509.
Если Шмидту еще удалось заманить Брежнева в свой таун-хаус, то Джимми Картеру подобное уже было не по силам. Однако в апреле 1979 г. он добился согласия советской стороны, чтобы назначить первую встречу на высшем уровне на июнь2510. Так как Брежнева больше не считали способным к полетам на дальние расстояния, Картеру пришлось в июне 1979 г. прилететь в Вену, чтобы через три года после своего вступления в должность впервые встретиться с Брежневым. Советский лидер превратился уже в развалину. Примечательно, что советник Картера по национальной безопасности Збигнев Бжезинский предупреждал шефа об отсутствии в настоящее время основы для «личного доверия»: «Ожидать, что лидеры Запада будут действовать вопреки своим классовым или национальным интересам, означало бы превращать советских руководителей в Политбюро в комичные персонажи, если не хуже»2511. Эти слова, вероятно, были производным от стиля мышления Бжезинского: только идеалисты или путаники верят, что советские руководители могут пойти на уступки против собственных интересов. Тем самым Бжезинский точно диагностировал, что обе стороны снова возвращались к своим идеологиям и прочно замуровывались в своих стереотипах взаимной враждебности. При подписании ОСВ–II о личной дипломатии речи больше не было.
Шмидт и Жискар д’Эстен информировали Картера о том, что Брежнев часто производит впечатление отсутствующего и зависит от своих записок. Уже в момент приветствия американский президент увидел, что они имели в виду. Хотя Брежнев и пошел к нему навстречу твердым шагом, но затем наступила длительная пауза, пока Картер по-дружески не напомнил своему партнеру, что он выступает первым. На это советский лидер ответил, что он подготовил только ответ на речь федерального президента Австрии, и лишь когда тот выступил, Брежнев зачитал свою речь2512. Сразу же после этого Брежнев продемонстрировал, какого рода неожиданности могут произойти, если он говорит без шпаргалки. Положив руку Картеру на плечо, он сказал: «Если мы провалим, Бог нам не простит»2513. Здесь многолетнее страстное желание мира снова на краткий миг вспыхнуло в душе Брежнева и взяло верх.
Если ранее советская сторона отвергала только беседы тет-а-тет, теперь она настаивала и на сокращении времени совместных посещений концертов или банкетов; официанты были обязаны бегом приносить и уносить блюда