полякам надлежало на сей раз самим «умиротворять» себя2593.
По сравнению с ситуацией вокруг ввода войск в Афганистан во время кризиса 1980–1981 гг. в Польше Брежнев проявлял бо́льшую активность2594. Подобно тому как генсeк прилагал усилия для компенсации внешнеполитического ущерба, порожденного Афганистаном, он предпринял еще возможные для него усилия, чтобы воспрепятствовать дальнейшей потере международного престижа2595. В отличие от Афганистана советский лидер вовремя сообщил пленуму ЦК: «Коммунисты и все трудящиеся Польши могут положиться на своих друзей и cоюзников; братскую Польшу мы в беде не оставим и в обиду не дадим!»2596 В той мере, в какой он был способен на это, Брежнев звонил польским партийным руководителям, по-отечески уговаривал их и играл на чувствах так, как однажды испробовал на Дубчеке, – от дружеского убеждения и словесного давления до плохо скрытых угроз. Новое заключалось в том, что Политбюро ЦК КПСС намеревалось использовать даже государственные резервы, чтобы помочь польским товарищам выбраться из экономического кризиса2597. Чтобы разгрузить Брежнева, Политбюро организовало, как и для Афганистана, еще в августе 1980 г. «польскую комиссию», которой руководил Суслов. Наряду с тройкой в составе Андропова, Громыко и Устинова, в нее входили также Черненко и четыре других члена ЦК2598.
Подобно тому как обстояло дело с Прагой в 1968 г., решающее значение для Брежнева и Политбюро имел кадровый вопрос. Когда первый секретарь ЦК ПОРП Герек сдал позиции под давлением бастовавших рабочих-судостроителей, он утратил благосклонность Брежнева и «комиссии Суслова». Последние искали достойного кандидата и были поначалу рады, когда в начале сентября 1980 г. Станислав Каня сместил Герека с поста2599. Теперь, согласно привычкам Брежнева, ему было важно, во-первых, понять, что за человек Каня, а во-вторых, наставить его на «путь истинный». 31 октября генсек встретил руководителя ПОРП в Москве и остался доволен: Каня был серьезным, размышляющим человеком2600. У Кани же от Брежнева осталось, вероятно, совершенно другое впечатление. Дело в том, что генсек настоятельно советовал ему объявить чрезвычайное положение. Каня отверг этот совет и заявил, что можно и без этого шага справиться с ситуацией2601. Политбюро согласилось с его заявлением, хотя и оценивало обстановку в Польше как «взрывоопасную». Москва в это время ограничилась предоставлением Польше 150 млн дол. для частичного погашения ее огромных долгов Западу в сумме 500 млн дол.2602
За первой встречей, проходившей в доброжелательной атмосфере 5 декабря 1980 г. в Москве, последовали угрожающие жесты. На своей встрече представители государств-участников Варшавского договора отказались от обычных в иных случаях братских поцелуев и непринужденной беседы во время приветствий2603. Состоялась встреча наподобие дрезденской в 1968 г., призванная показать польским товарищам, что они собираются исключить себя из сообщества братских стран. Правда, Брежнев любезно говорил в своей обычной манере о «польских друзьях», для «обмена мнениями» с которыми они и собрались. Но, как когда-то Дубчека, теперь он упрекал Каню в том, что руководство ПОРП преуменьшает серьезность положения и неправильно оценивает его. Он резко упрекал Каню и за безнадежное экономическое положение: «Выдвинуть лозунг “Дайте каждому рабочему по легковушке!” нетрудно. Но эти многообещающие заявления остаются воздушными замками, и это неминуемо ведет к недовольству»2604. Брежнев, однако, ограничился настойчивыми предупреждениями: «Мы не за то, чтобы без крайней необходимости прибегать к чрезвычайным мерам…»2605 Но польский генерал Войцех Ярузельский понял: «…если положение ухудшится, мы это сделаем!»2606
Политбюро в Москве, однако, не предприняло ничего подобного, лишь усилило политическое давление в личных беседах и телефонных разговорах. С учетом уступок, которые Каня и Ярузельский сделали «Солидарности» 31 марта 1981 г., чтобы предотвратить объявленную в Быдгоще всеобщую забастовку, в Москве росли опасения, что польские товарищи из страха перед натиском будут сдавать одну позицию за другой. Брежнев предупреждал Каню по телефону: «“Мирный путь”, который вы избрали, может стоить вам крови»2607.
Как когда-то с Дубчеком в Чиерне, Андропов и Устинов встретились с Каней в железнодорожном вагоне на советско-польской границе, правда, без больного Брежнева, чтобы объяснить польским товарищам значение военного положения. Встреча была тайной, место конспиративным, а временем встречи выбрали ночь, чтобы ни в Польше, ни на Западе не поднялся крик о том, что Варшава-де находится под кнутом Москвы2608. Снова Андропов и Устинов выполняли задание – выяснить, на какие кадры Политбюро еще могло опираться: даже считавшийся надежным Ярузельский, ставший теперь министром обороны и главой правительства, сдал позиции перед «Солидарностью», а Каня все чаще прикладывался к бутылке2609. Они обнаружили Каню и Ярузельского в состоянии крайнего напряжения, нервными и измотанными. Когда московские эмиссары представили разработанные планы по объявлению военного положения и потребовали от обоих переговорщиков подписать его, чем те должны были подтвердить, что ознакомлены с мероприятиями, поляки заявили, что события в Быдгоще показали: контрреволюция сильнее их, ни вторжение, ни военное положение не приведут к решению проблем2610. Как когда-то Дубчек на пленуме ЦК, они теперь ссылались на сейм, польский парламент, который должен проголосовать по вопросу о военном положении2611.
У Москвы не было иного выбора, как только выжидать и послать других эмиссаров – Суслова, Громыко и маршала Куликова2612. Брежнев требовал «непрерывного давления» на поляков и сам вновь и вновь хватался за телефонную трубку2613, но в конце апреля 1981 г. разочарованно констатировал: «Им мало доверия, ведь хотя они и слушают нас, но не делают то, что мы им советуем»2614. К этому времени Политбюро пришло к выводу, что оппозиция уже внутри партии обладает большинством, способна в любой момент захватить власть и не рискует пойти на это только из-за боязни вторжения советских войск2615. Политбюро пребывало в нерешительности: оно любой ценой хотело избежать силового решения, но пока не видело кадров, которые могли бы заменить Каню и Ярузельского. Не оставалось ничего другого, как продолжать щедрую экономическую помощь2616.
Параллельно Москва усилила словесное давление: в начале июня 1981 г. Политбюро, как уже было в 1968 г. с Прагой, послало свое письмо не как обычно первому секретарю, а всему Центральному комитету, что свидетельствовало о недоверии Кане и служило предупреждением ему2617. Каня был встревожен не только этим жестом, но и тем, что Брежнев несколько дней велел говорить, что его нет, когда Каня звонил. Вопрос о том, был ли Брежнев снова нездоров или намеренно хотел унизить Каню, остается открытым: «Как известно, я долго не хотел говорить с Каней, но он силой добился беседы: ежедневно звонил с пятницы по понедельник»2618. Каня поспешил подстраховаться, заявив, что они сейчас будут жестче выступать против «контрреволюции». Но Брежнев не поверил ему: «Товарищ Каня, как часто я тебе это говорил уже в начале всей этой истории»2619. За этим телефонным разговором последовали и другие в стиле давних разговоров Брежнева с Дубчеком: его интонация была по-отечески укоризненной; в то время как он обращался к Кане на ты, тот ему выкал. Брежнев потребовал, чтобы они сейчас показали «Солидарности», «что времена изменились». «Брежнев: Капитуляции больше не будет. Ты с этим согласен? Каня: Совершенно согласен. Брежнев: При этих условиях ты, Станислав, можешь твердо рассчитывать на нашу поддержку и солидарность. Каня: Я знаю, чего Вы от нас ожидаете… Мы возьмем контрреволюцию за горло»2620.
В конце концов, 14 августа 1981 г. Брежнев еще раз принял в Крыму польских товарищей2621. Перед этим он совещался там с представителями государств-членов Варшавского договора и еще раз дал отпор Чаушеску, настоятельно требовавшему действий. «Брежнев: Что ты твердишь “сделать, сделать”. У нас из-за Польши голова болит каждый день. А ты – “сделать”! Ну сделай, предложи что-нибудь»2622. Брежнев спорил с Чаушеску, но и в отношении Кани он не был дружелюбнее. Он три дня прорабатывал в Крыму материалы по Польше