1262. В соответствии с указанием Хрущев удалился на свою дачу, где цейссовский бинокль, когда-то подаренный Аденауэром, помогал ему «немножко раздвигать свой горизонт, имея возможность обозревать обширные поля, леса и прочие прелести подмосковного пейзажа»1263.
Но смещение Хрущева было только первой, пусть даже самой трудной частью смены власти. Члены ЦК проголосовали за следующее предложение Президиума: никогда больше не объединять в одном лице две должности – Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета министров1264. Таким образом партия хотела не допустить того, чтобы после Сталина и Хрущева третий руководитель занял два важнейших поста в партии и государстве и бесконтрольно правил. Следовательно, в качестве преемников Хрущева следовало избрать двух человек. Характерно, что протокол пленума несколько не соответствует тому, что было в действительности: утверждается, что предложение назначить Брежнева на пост Первого секретаря, а Косыгина – председателем Совета Министров прозвучало из рядов участников пленума. В действительности же дело обстояло так, как это зафиксировано в неправленой оригинальной стенограмме, согласно которой Подгорный предложил Брежнева, а Брежнев – Косыгина1265. Брежнев так нервничал, что оговорился и при голосовании кандидатуры Косыгина, назначение которого находилось в компетенции Верховного Совета1266, сказал «избрать» вместо «рекомендовать», но он быстро исправился: «Я так волнуюсь. Может быть, научимся когда-нибудь без шпаргалок говорить в дальнейшем – тоже неплохо будет»1267. Брежнев, по-видимому, стремился провести пленум в точном соответствии с ранее согласованным сценарием. Когда после голосования слова попросил делегат М. А. Лесечко, отметивший, что до сих пор вместе с первым секретарем избирали и второго, Брежнев резко прервал его: это было не избрание, а каприз Хрущева, установившего такую норму совершенно произвольно, теперь этот вопрос не обсуждается1268. Столь грубый ответ позволяет сделать вывод о том, что Лесечко задел больное место. Вероятно, заговорщики обсуждали вопрос о должности второго секретаря, и Брежнев, возможно, был против.
Ноябрьский пленум, состоявшийся месяцем позже, всецело был посвящен аннулированию деления областных и краевых комитетов и вознаграждению участников заговора повышениями по службе. Брежнев предложил ввести своих сообщников – первого секретаря ЦК Компартии Украины Шелеста и председателя Комитета партийно-государственного контроля при ЦК КПСС и Совете Министров СССР Шелепина – в Президиум ЦК, секретаря ЦК Демичева пленум по предложению Брежнева избрал кандидатом в члены Президиума. Председатель КГБ Семичастный был включен в Центральный комитет в качестве кандидата1269.
Хотя между Подгорным и Брежневым существовала, вероятно, договоренность о том, что Подгорный получит должность главы государства, заговорщики подождали со смещением Микояна еще год1270. В то же время Микоян пишет в своих мемуарах, что он больше не мог находиться в «команде Брежнева» и по достижении им 70 лет в ноябре 1965 г. сам попросил об освобождении от должности «по состоянию здоровья»1271. Истина, вероятно, посередине: можно предположить, что Микоян не хотел публично признавать, что его отстранил от должности Брежнев и он находился на своем посту еще более года. Брежневу это должно было казаться, наоборот, реваншем за то, что в 1964 г. ему пришлось отдать Микояну пост главы государства. Его повторное вступление на этот пост было в это время исключено. Правда, Подгорный получил должность, которую хотел бы занять Брежнев. За это, однако, ему пришлось освободить пост секретаря ЦК, на который Брежнев назначил И. В. Капитонова, чтобы возложить на него ответственность за партийные дела1272.
Следовательно, в то время как Подгорный утратил власть над партийным аппаратом, Брежнев свою власть расширил. Незадолго до этого на сентябрьском Пленуме 1965 г. он санкционировал назначение двух новых секретарей ЦК. Тем самым Д. Ф. Устинов и Ф. Д. Кулаков получили посты секретарей по вооружению и сельскому хозяйству соответственно и обеспечили влияние Брежнева в этих важных сферах1273. В 1966 г. были назначены А. П. Кириленко и М. С. Соломенцев, которые как секретари ЦК курировали промышленность и тяжелую промышленность1274. Брежнев в 1967 г. уволил Андропова из Секретариата, так как это было несовместимо с постом председателя КГБ, и в апреле 1968 г. назначил секретарем ЦК К. Ф. Катушева1275, которому отныне надлежало заботиться об отношениях с социалистическим зарубежьем. Такими назначениями Брежнев создал абсолютно лояльный ему Секретариат, контролировавший все сферы.
Но Брежнев обещал восстановить «коллективное руководство». Теперь ему приходилось доказывать, что он держит свое слово. Это было тем важнее, что он не хотел, как Хрущев в 1957 или 1964 гг., оказаться под прицелом заговорщиков1276. Благодаря своему богатому административному опыту, приобретенному при Сталине и Хрущеве, Брежнев хорошо знал механизмы власти и душевный склад членов Президиума. Ему, организатору путча, было лучше, чем всем остальным, известно, что Хрущева сместили не из-за неприятия его политических взглядов, а из-за стиля руководства. Брежнев, однако, считал себя альтернативой не только Хрущеву, но и Сталину. Оба обрекали способных людей на гибель: один репрессиями, другой – унижениями и отстранением от должности. Брежнев же провозгласил: «При Сталине люди боялись репрессий, при Хрущеве – реорганизаций и перестановок. Народ не был уверен в завтрашнем дне. Поэтому советский народ должен получить в дальнейшем спокойную жизнь для плодотворной работы»1277.
Итак, Брежнев внедрял свой «сценарий власти», основанный на принципе «доверие и попечительство». Это понятие ввел американский историк Ричард С. Уортман, чтобы с его помощью объяснить силу русских царей. Она основывалась не на физическом насилии, но в большей степени на мифе, согласно которому цари посланы народу богом, чтобы спасти и сохранить Россию. Этот миф не только поддерживался с помощью церемоний, ритуалов и парадов, живописи, изображений на монетах и сказок, но он превратился в истину, не подлежавшую критическому рассмотрению1278. Миф о божественном спасителе оставался неизменным, но при этом каждый царь или царица избирали собственный «сценарий власти», с помощью которого он или она приспосабливал(а) миф к своей личности. Екатерина Великая избрала лейтмотивом своего властвования «любовь и науку», Николай I позиционировал себя как «любящего отца семейства» и т. д.1279 Перед подданными разворачивался «театр власти», канонизированный в «картинах», текстах и распределении ролей и не подлежащий критике. Главным здесь было участие в инсценировке аристократической элиты, и превращение ее самой в часть сценария. Высшее дворянство присутствовало на церемониях, парадах и ритуалах и тем самым не только поддерживало царскую власть, но и чувствовало себя в результате этого возвысившимся и избранным.
Сколь бы насильственной ни была власть в Советском Союзе при Сталине, она все равно основывалась на мифе, воплощавшемся руководителями партии и опиравшемся на партийную элиту. Партия и Политбюро во главе ее считались авангардом борьбы за прогресс, просвещение и процветающее будущее1280. При этом партия претендовала на то, что ее борьба и победы основываются на исторической необходимости и законах науки1281. Ввиду постоянной угрозы со стороны «империалистических» держав, отсталости страны, унаследованной от царей, и незрелости собственного населения, партия должна была, согласно мифу, действовать как сильная сплоченная организация1282. Поэтому Ленин запретил в 1921 г. образование фракций, Сталин же с 1922 г. постепенно превращал генерального секретаря в единственно истинного выразителя воли руководящего коллектива1283. К. Н. Брутенц, сотрудник Брежнева, разъясняет: «Абсолютная власть генсека обеспечивалась не только силовыми факторами, но и прочно закрепившейся в партии традицией безусловного послушания. Оно глубоко въелось в партийную практику, в психологию кадров, порождая дефицит самодеятельности и самостоятельности»1284. Иными словами, миф о находящемся под угрозой и борющемся авангарде способствовал тому, что, с одной стороны, партия была обязана слепо следовать за своим вождем, но с другой – генеральный секретарь должен был убедить: именно он и представляет коллективную волю.
Следовательно, «коллективное руководство» не имело ничего общего с западными представлениями о демократии, а покоилось на мифе о партии-авангарде, сплоченной по отношению к внешнему мира. Какими средствами обеспечивать поддержку сплоченного руководства партии, генеральные секретари решали по-разному. Говоря словами Уортмана, каждый руководитель партии всякий раз избирал иной «сценарий власти», чтобы представить себя законным наследником Ленина и отличаться от своих предшественников. Сталин заявлял о себе как преследователь вездесущих врагов и, вселяя страх и ужас, сделал партию послушной. Хрущев окружил себя аурой реформатора и тем самым долгое время убеждал партийные органы, что он был приверженцем