1318.
Так как этот процесс согласования представлял собой нечто необычное, Брежневу важно было сделать новый ритуал достоянием гласности. 16 сентября 1965 г. он разослал проект своей речи на предстоявшем пленуме всем членам ЦК и пояснил: «Я шлю вам свой проект речи. Прошу вас о комментариях. Продолжаю работать над ним. Л. Брежнев»1319. Подобно тому, как Генеральный секретарь постоянно ссылался на «обмен мнениями» в Политбюро, он в начале срока своего пребывания в должности подчеркнул и коллективный характер работы над речами. На мартовском пленуме 1966 г. он поставил на обсуждение отчетный доклад для предстоявшего XXIII съезда партии, сказав следующее: «Товарищи, отчетный доклад XXIII съезду, представленный здесь пленуму на проверку, является результатом коллективной работы всех членов и кандидатов, а также секретарей Центрального Комитета, прямо участвовавших в его составлении. Проект в целом был проверен президиумом ЦК и единогласно одобрен»1320. В июне 1967 г. он призвал собравшихся участников пленума ЦК прислать больше комментариев и предложений для речи к 50-й годовщине Октябрьской революции: «Мы были бы рады получить больше замечаний, потому что это только бы совершенствовало, только бы улучшало наш документ»1321. Брежнев придерживался этой практики коллективного написания речей. Как в 1973 г., когда вокруг его личности возник новый культ, так и став в 1977 г. Председателем Президиума Верховного Совета, он продолжал собирать мнения других, которые включались в текст речи1322. Например, в ноябре 1978 г. он спрашивал всех присутствовавших на Пленуме ЦК: «Проект постановления… был роздан своевременно. Все поступившие замечания включены в текст проекта. Есть ли еще дополнительные замечания по проекту постановления?» Только когда из зала раздались ответы «нет» и «принять», Брежнев поставил резолюцию на голосование1323.
Даже на внешний мир новая практика производила впечатление. Внешнеполитический советник Насера Мухаммед Хейкал стал в июне 1970 г. во время официального визита в Москву свидетелем подобного акта коллективного руководства. В разгар обсуждений открылась дверь, и в комнату вошел чиновник МИД, передавший документ заместителю министра иностранных дел В. М. Виноградову. Затем начался странный спектакль: «Виноградов передал бумагу Громыко, который ее прочитал, встал и отнес Косыгину. Тот прочитал документ и отдал Брежневу. Брежнев, прочитав, вернул Косыгину, который передал бумагу Подгорному. Подгорный прочитал и возвратил Косыгину, снова отдавшему документ Брежневу. Брежнев подписал и передал Косыгину, который тоже подписал. Затем последовала подпись Подгорного. Подгорный передал бумагу Громыко, который отдал ее Виноградову, а тот – чиновнику министерства. Последний унес ее обратно в МИД. Вся процедура длилась около пяти минут»1324. Брежнев объяснил изумленным египтянам, что они как раз подписали телеграмму, которая должна была предупредить сомалийского генерала Сиада Барре о покушении. Уходя из комнаты, Насер сказал Хейкалу: «Ты видел, что здесь происходило?.. Если телеграмма Сиаду требует подписей всех троих, то для нас это будет проблемой!»1325 Об этой особенности – всегда ставить на первый план коллектив – говорилось в 1973 г. и в документах немецкого МИД: «Своей манерой поведения Брежнев вновь и вновь стремится в противоположность единоличному господству своих предшественников Сталина и Хрущева подчеркнуть коллективность руководства и производит впечатление человека ненавязчивого и сдержанного, хотя и решительного»1326.
Но не только коллективным написанием речей и сбором подписей коллектива Брежнев демонстрировал важность для себя мнения других. Кроме того, он, так сказать, представлял себя воплощением коллективного руководства, произнося речи, полные пафоса и шуток. Вероятно, в том, что Брежнев придавал большое значение звучанию слов, проявился его опыт актера-любителя. Это началось с того, что он просил своих сотрудников зачитывать тексты речей. То, что его критики истолковывали как признак лености и интеллектуальной ограниченности1327, было, по мнению его помощников, вопросом формы выступления1328. Сначала Брежнев объяснял, как он хотел говорить1329; ему важно было услышать звучание речи, чтобы решить, где следует еще что-то изменить или где неверна драматургия речи. Он отвергал все трудно воспринимаемые «академизмы», требовал «ораторского подхода» к тексту1330. Его сотрудник Г. Х. Шахназаров назвал эти пробные доклады Брежнева «Гайд-парком»1331. Брутенц подтверждает: «Леонид Ильич, как выяснилось, хорошо, гораздо лучше многих чувствовал устную речь, ее особенности и очень точно реагировал на то, что выпадало из стиля. Опытный пропагандист и политработник, Брежнев умел говорить с людьми, с массой и чувствовал, что должен произнести»1332. Бовин дополняет: «Не менее чем содержанию Брежнев уделял внимание форме выступления. Его допингом были аплодисменты. Поэтому, чтобы расшевелить аудиторию, он настойчиво требовал внедрения в текст “ударных мест”, “пафосности”»1333. Наверное, можно сказать, что Брежнев считал себя шоуменом, и в ранние годы, до середины 1970-х гг., этот театр одного актера ему удавался. К тому же он поручал сотрудникам вписывать в свои речи возможно меньше цитат Ленина. С одной стороны, они не годились для его действа. С другой – он понимал и говорил, что ему никто не поверит, что он читает Ленина1334. Это был еще один жест смирения по отношению к другим руководителям партии, с помощью которого Брежнев демонстрировал отсутствие у него намерений выступать высшим теоретиком партии или непогрешимым толкователем Ленина.
Таким образом, Брежнев очень успешно показывал себя «представителем» партии, воплощением коллективной воли и шоуменом для партийных масс. Придерживаясь ритуалов, подчеркивая значение коллектива и уважительно относясь к своему окружению, он поддерживал в своих сотрудниках и соратниках уверенность в то, что не превратится в тирана на манер Сталина или Хрущева.
С одной стороны, жестами, выражающими согласие с мнением товарищей, возрождением ритуалов коллективного руководства и совместного написания речей Брежнев хотел убедить партию в том, что он как ее руководитель заслуживает доверия, он не стремится возвыситься над партией. А с другой стороны, он хотел представить себя заботливым патроном, который не обречет товарищей на гибель. На первом же своем пленуме в ноябре 1964 г. Брежнев заверил, что важнейший вопрос для партии – кадровый – тщательный отбор кадров и их назначение. Он обещал, что и кадровая политика будет осуществляться коллективно1335.
Однако важнейшим инструментом каждого руководителя партии является возможность своей властью назначать и увольнять и тем самым удалять соперников и собирать вокруг себя сподвижников1336. Брежневу приходилось иметь дело с пятью конкурировавшими сетевыми структурами и таким же числом участников заговора, которых он хотел контролировать, а лучше всего – лишить власти1337. Преобладание сообществ, основанных на отношениях между патронатом и клиентелой, обязано своим происхождением, наряду с многими другими историко-культурными корнями, системе советского господства и условиям сталинского террора. Большевики сформировались в царской России в подполье и эмиграции и выжили только благодаря конспиративным структурам. Когда Ленин въехал в Кремль вместе с другими руководителями партии и их семьями, они жили там как большой клан: личное знакомство и доверие, основанное на этом многолетнем знакомстве, значили больше профессиональной компетенции и формальных должностей. Как мы видели в главах 2 и 3, в годы террора эта тенденция усилилась. Даже если влиятельный секретарь парторганизации или хозяйственный руководитель в качестве патрона больше не спасали от ареста, шанс не стать жертвой доноса был в круге доверенных лиц наибольшим. Завышенные плановые задания также делали необходимым сотрудничество в рамках сетевых структур: практиковалась взаимная помощь материалом и машинами, которые нельзя было получить официальным путем, а в случае приукрашивания партийными или хозяйственными руководителями производственных показателей, они взаимно прикрывали друг друга. Следовательно, объединения «патрон – клиент» проявляли себя двояким образом. В первом случае они представляли собой защиту от произвола и арестов, во втором – означали доступ к дефицитным средствам производства, а сверх того, в частной сфере к постам, квартирам и служебным автомобилям. Таким образом, Брежневу приходилось иметь дело с двоякого рода наследием времен Сталина: недоверие, страх, подозрительность и система личных связей, которые для своей безопасности создали товарищи и он в том числе. Необходимость сравнять с землей и эти «осадные крепости», чтобы обеспечить рокировку кадров согласно их квалификации, а не принадлежности к клану, не подлежала сомнению. Может быть, именно этого пытался достичь Хрущев своим принципом ротации, ограниченными сроками пребывания в должности и децентрализацией? Но это привело к его свержению. Нет, создается впечатление, что для Брежнева руководство с помощью личных связей представляло собой основу, которую он не хотел поколебать, с ее помощью он получил свой пост. Он привел к рычагам власти своих сподвижников из Днепропетровска и Молдавии, и если не пренебрегал своими потенциальными соперниками – Сусловым, Шелепиным, Семичастным, Шелестом, Подгорным и Косыгиным, то все же контролировал их.