1390. Брежнев, абсолютно спокойный, сидел рядом с Подгорным, пребывавшим в состоянии шока, и изображал наивность: «Сам не пойму, но, видать, народ так хочет, народ…»1391
Вероятно, по просьбе Брежнева, но, может быть, и для того, чтобы уменьшить свой позор, Подгорный дополнительно подал свою просьбу об освобождении от должности «по состоянию здоровья», что было соответствующим образом исправлено в протоколе1392. 16 июня 1977 г. Брежнев написал в своем ежедневнике: «10 ч. утра – заседание Верховного Совета. Избрание тов. Брежнева председателем Президиума Верховного совета (много поздравлений)»1393.
Трудно сказать, держал ли Брежнев уже в 1964 г. в уме, что он будет отстранять от власти одного своего соратника за другим. В то же время мышление в категориях клановых структур было настолько само собой разумеющимся, что для Брежнева, вероятно, вовсе и не существовало вопроса о том, могли бы стать ему опасными конкурировавшие патроны – Шелепин, Семичастный и Шелест. Вопрос заключался в соответствии с этим не столько в том, избавится ли он от конкурентов, сколько в том, как это произойдет. Памятуя об устрашающих примерах Сталина и Хрущева, он избрал сценарий «доверия и попечительства» в качестве «гуманного» пути, сопряженного по существу с малым риском. Хотя все, раньше или позже разгадывая его игру, принимали отведенные им роли. Слишком уж глубокое влияние оказали на этих людей партийная дисциплина и идея, согласно которой генеральный секретарь воплощает линию партии. В своих мемуарах, часто написанных с обвиняющей интонацией, проникнутых ожесточенностью, они рассказывают, как лицемерно подыгрывал им Брежнев, но одновременно отдают ему должное за то, как он это мастерски проделал. Брежнев не только до конца остался верен своему сценарию власти – «доверие и попечительство». Не было ни одного из участников пленума ЦК, кто бы мог сказать, что что-то происходит вопреки его воле. Даже когда Брежнев использовал пленум только в качестве сцены, а его участников как статистов для своих инсценировок, никто не возражал против предписанной роли. Все играли свою роль как часть коллективного руководства и зачитывали сценарий согласно авторским ремаркам. В конце концов, это гарантировало им, пока они участвовали, долю власти.
Фамильярность в Политбюро, Или Лёня, Костя и Андрюша
Руководство Брежнева основывалось не только на доверии и заботе, но и опиралось также на фамильярность в Политбюро. В то время как доверие – действие, основанное на привычке, все еще предполагает на когнитивном уровне размышления о безопасности и риске, фамильярность – чисто бессознательное, эмоциональное состояние, которое не требует решения, так как оно благодаря доверительности внушает безопасность1394. Согласно философу Никласу Луману фамильярность способствует тому, чтобы сложность мира исключалась из сознания и он представал в результате этого простым, известным и безопасным1395. После четырех десятилетий неуверенности при Сталине и Хрущеве представляется как нельзя более логичным, что восстановление доверия было не только ментальным, но и эмоциональным процессом1396. Принимать во внимание мир чувств было тем важнее, что, если верить философу Мартину Хартману, жертвы террора и насилия часто демонстрируют нарушенную способность к формированию доверия. Если утрачено «доверие к миру», то риски обретают чрезвычайное значение1397. Даже если почти все члены Политбюро и ЦК в той или иной форме становились в условиях Большого террора палачами, они чувствовали себя и жертвами основанного на страхе режима Сталина, после смерти которого к этому времени (1964) прошло только 11 лет. Таким образом, значимым было то обстоятельство, что Брежнев заставлял забыть все предполагаемые и действительные риски и предлагал себя в качестве защиты. Вот что наблюдал польский социолог Петр Штомпка: группа, травмированная в результате злоупотребления доверием, иногда полностью отгораживается от внешнего мира, словно сама себя «геттоизирует» и заботится внутри о доверительности, исключая все чуждое и угрожающее1398. «Они становятся чем-то вроде мнимой семьи во главе с сильным эрзац-отцом, заботящимся обо всех членах сообщества»1399. Стоит, следовательно, взглянуть на ближний круг власти как на травмированную группу, которой Брежнев предложил себя в качестве образа отца, благодаря доверительности позаботившегося об «ощущаемой безопасности». Это открывает новую точку зрения на практики, которым Брежнев положил начало в Политбюро.
Фамильярность в Политбюро и Центральном комитете выражалась сначала в постоянном контакте и личных встречах в непринужденной атмосфере1400. Началось с того, что Брежнев ежедневно, даже если и находился в отпуске, часами говорил по телефону со своим окружением и секретарями ЦК компартий союзных республик1401. В соответствии с наблюдениями его сотрудника Шахназарова эти разговоры происходили в точно установленной последовательности. Для начала Брежнев осведомлялся о самочувствии секретаря обкома или ЦК нацкомпартии, его семьи и при необходимости предлагал помощь. Затем он спрашивал о производственных планах в промышленности и сельском хозяйстве. Под конец заходила речь о политике партии, кадровых вопросах и следующем Пленуме ЦК1402. Об этом свидетельствуют записные книжки Брежнева, в которых он отмечал, с кем говорил лично и по телефону: «10 января 1967: Беседовал с тов. Косыгиным… Беседа с тов. Руденко Р. А. … 27 января: принял товарища Семичастного B. Еф., очередной доклад – по всем текущим делам – особый доклад о писательских делах молодых – откровенный разговор о доверии… 15.2: Звонил А. Н. Косыгин… характеризовал как исторический визит в Англию»1403. Регулярными беседами Брежнев демонстрировал участие и солидарность и в то же время обеспечивал себе лояльность. Шахназаров оценивал ситуацию следующим образом: «Это и есть новая версия общественного договора между вождем и номенклатурой: я – вам, вы – мне»1404.
Но эта забота выходила за рамки обстоятельных телефонных разговоров; Брежнев заботился и о том, чтобы регулярно видеть товарищей в непринужденной обстановке1405. Эти постоянные личные встречи дополнительно повышали ощущение его предупредительности. Каждый четверг он созывал на заседание всех секретарей ЦК, которые для этого съезжались со всего Союза. Накануне пленарных заседаний Верховного Совета 15–20 секретарей обкомов и крайкомов всегда собирались дома у Брежнева и вели там откровенный обмен мнениями1406. Брежнев жил в одном доме на Кутузовском проспекте с министром внутренних дел Щёлоковым и председателем КГБ Андроповым, также он регулярно приглашал своих доверенных лиц, например генерала КГБ Г. К. Цинева или заместителя Председателя Совета министров Тихонова1407.
Фото 18: Брежнев звонит по телефону во время отпуска в Крыму, 1982
Брежнев заботился о теплоте отношений, используя для обращения к большинству товарищей из Политбюро уменьшительные имена, и позволял называть себя «Лёня»1408. Это было немыслимо во времена Сталина, а Хрущев к концу своей карьеры находил для каждого оскорбительное прозвище1409. Брежнев же обращался к Андропову – Юра, к Черненко – Костя, к Громыко – Андрюша и т. д. Только к Суслову и Косыгину он обращался по имени и отчеству, ибо, как говорят, понимал, что уступает им в интеллекте1410. Это тоже был жест, показывавший, что он не считал себя первым и единственным умом в Политбюро.
Брежнев поддерживал такой тесный контакт и по праздникам, а также во время отпусков. Он выезжал с членами Политбюро и их семьями на дачу или в отпуск в Крым, где у них были летние дома по соседству. Кроме того, они вместе ходили на футбол и хоккей, так как Брежнев по-прежнему болел за московский футбольный клуб ЦСКА1411. Устинов, Громыко, Кириленко, Андропов, Черненко и Кулаков или, точнее говоря, Дима, два Андрюши, Юра, Костя и Федя по праздникам приходили на дачу, чтобы провести день с Лёней1412. Брежнев охотно изображал из себя мажордома, лично принимавшего гостей у двери, забиравшего у них пальто и сервировавшего стол простой домашней едой1413.
Здесь возникала ментальная культура доверия, покоившаяся на эмоциональной близости. Благодаря тому, что на передний план выдвигались личные, чуть ли не семейные отношения, все риски на служебном уровне, вроде смещения или репрессий, казались устраненными. С помощью постоянных встреч, телефонных разговоров и совместного проведения досуга вновь и вновь перформативно создавались доверие и камерность.
Не только члены Политбюро и секретари ЦК получали удовольствие от непринужденного, «семейного» обмена мнениями с Брежневым. О доверительной, свободной атмосфере, царившей на правительственной даче «Заречье» недалеко от Москвы или в охотничьем хозяйстве «Завидово», сообщали и сотруд