1959. Брежнев снова не смог прийти к решению о встрече с Сахаровым. В конце концов, он и Политбюро согласились с предложением начать «2-й этап». Сначала прокуратура пригласила Сахарова на «профилактическую беседу», затем Политбюро инициировало управляемую клеветническую кампанию в печати1960. Но ущерб оказался больше ожидавшейся пользы. Когда в ситуацию вмешался президент Национальной академии наук США Филипп Хэндлер, косвенно пригрозивший прекращением научного обмена с Советским Союзом, партия сразу же остановила кампанию в печати1961.
В контексте холодной войны вопрос о том, как дальше поступить с Сахаровым, превращался в ситуацию, когда из двух зол приходилось выбирать наменьшее. Предоставить Сахарову свободу действий и смириться с ущербом для имиджа, который он наносил своими поведением, или положить конец его проискам, подорвав тем самым авторитет Советского Союза в мировом сообществе?1962 Эти соображения и неудача клеветнической кампании привели к тому, что в 1975 г. Брежнев впервые не согласился с Андроповым. Вместе с секретарем ЦК Д. Ф. Устиновым и генеральным прокурором Р. А. Руденко Андропов предложил Политбюро выслать Сахарова в закрытый для иностранцев город Свердловск на Урале (ныне Екатеринбург), чтобы воспрепятствовать его контактам с дипломатами и иностранными журналистами. Брежнев и Политбюро отвергли это предложение1963. Высылка нанесла бы большой урон, ибо Сахарова только что удостоили Нобелевской премии мира, а Брежнев совсем недавно подписал Заключительный акт Хельсинского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, обязывавший соблюдать права человека. К тому же шли переговоры по ОСВ–II1964. Политбюро просто продолжило клеветническую кампанию.
Лишь пятью годами позже предложение сослать Сахарова в закрытый город Горький (ныне Нижний Новгород) получило большинство в Политбюро. А ведь между тем Политбюро единодушно оценивало поведение Сахарова как однозначно «преступное» и «недостойное»1965. К этому времени холодная война получила дальнейшее развитие, благодаря советскому вторжению в Афганистан и отложенному соглашению по ОСВ–II. Политбюро больше не заботилось о своем престиже в западном мире1966. Решающее значение для ссылки Сахарова имело то обстоятельство, что он выступал против войны в Афганистане и за бойкот Олимпиады, намеченной на 1980 г. в Москве, тем самым присвоив себе право вмешиваться во внешнюю политику Советского Союза1967. Его встреча с армией журналистов, приехавших на Олимпиаду, стало бы для Советского Союза самой настоящей катастрофой в сфере пиара1968. Брежнев и Политбюро были уверены: «Академик Сахаров, убежденный противник социалистического строя, на протяжении более десяти лет ведет подрывную работу против советского государства. Будучи убежденным и открытым врагом социализма, он поощряет агрессивные круги капиталистических стран к вмешательству во внутренние дела социалистических стран, призывает к военной конфронтации с Советским Союзом и постоянно побуждает к выпадам против политики советского государства, направленной на разрядку международной напряженности и мирное сосуществование»1969.
Тем не менее согласие на ссылку Сахарова далось Брежневу нелегко. Хотя КГБ арестовал Сахарова утром 22 января 1980 г. и в тот же вечер с женой отправил в Горький, Брежнев все еще не мог решиться на подписание документа о его выдворении1970. Казалось, еще 23 января он спорил сам с собой, написав в своей записной книжке: «Переговорил по телефону с Черненко – о Сахарове. Переговорил с Сусловым М. А. – тоже о Сахарове, что сделать. Дал задание Загладину и Жукову [своим сотрудникам], встретиться с Шабан-Дельмасом [советником Помпиду] и разъяснить проделки Сахарова. Разговаривал с Андроповым – и о Сахарове»1971.
На то, что это решение не очень-то радовало Брежнева, в своих мемуарах намекает и первый секретарь ЦК Компартии Казахстана Д. Кунаев. Как утверждает руководитель казахстанской республиканской партийной организации, на одном приеме он без обиняков высказал Косыгину свое возмущение этой «невероятной глупостью». Глава правительства переадресовал его к Генеральному секретарю. Брежнев долго молчал, а потом, избегая взгляда Кунаева, ответил: «Ну, а что делать? Андропов говорит, что они мутят воду. Вредят. Народ будоражат»1972.
Эти слова не подтверждены и, тем не менее, они сравнительно хорошо отражают нерешительную и, пожалуй, противоречивую позицию советского лидера по отношению к инакомыслящим. Так как тема была ему не по сердцу, он передал ее Андропову. Поскольку его стиль заключался скорее в том, чтобы дружески уговаривать и давать им отеческие советы, меры репрессивного характера оказывались руководителю страны явно не по нутру. Насилие не вписывалось в его представление о себе как о человеке, воплощающем заботу. Одновременно генсек ценил Андропова как умного человека, чьей лояльностью не хотел рисковать из-за слишком явных возражений и вмешательства в сферу его деятельности. В конце концов, решающее значение для советского лидера имел имидж СССР в мире. Похоже, Брежнев не мог перенести того, что человек, многократно удостоенный звания Герой Социалистического Труда, помогал «империалистическому врагу» порочить Советский Союз. Свидетельством тому, насколько генсек боролся с собой, являются его беседы о деле Сахарова, когда тот уже давно находился в Горьком.
Правда, страх перед ущербом имиджу за границей ставился под сомнение благодаря умеренным высказываниям западных политиков. Вопрос о том, действительно ли представители западной элиты занимали такую позицию или только усердствовали в дипломатической вежливости, остается без ответа. Во всяком случае, председатель Национального собрания Франции Шабан-Дельмас сообщил 23 января Загладину, которого делегировал Брежнев, что после высылки Сахарова он, к сожалению, должен уехать из Москвы, так как западные СМИ не поймут никакой другой позиции. Но он все равно уже закончил все рабочие встречи, так что лишился только туристической части своей поездки. По словам Загладина, к его объяснению причин высылки Сахарова из Москвы Шабан-Дельмас отнесся с полным пониманием, сочтя, что они звучат трезво и человечно1973. Похожим образом годом раньше сенатор-демократ из США Джо Байден заверил Загладина, что отдельные судьбы диссидентов интересуют демократов меньше, чем возможность показать своим избирателям, что они выступают за права человека. Загладин так интерпретировал сказанное: «Иными словами, мои собеседники признали, что речь идет лишь о своего рода второразрядном театре, что судьба большой части так называемых диссидентов не интересует их никоим образом»1974. Такими высказываниями западные политики укрепляли Брежнева в предположении, что, если заходит речь о «правах человека», имеется в виду не моральная проблема, а клеветническая кампания против Советского Союза.
Характеризовать Брежнева как сторонника ресталинизации было бы несправедливо. Он, вероятно, считал и себя, и советский народ в целом жертвами Сталина и не раз недвусмысленно говорил о том, что никто не может желать возвращения в те времена. Тем фактом, что все-таки критиков Сталина заставили замолчать и снова стали появляться статьи по поводу дня рождения Сталина, мы обязаны стремлением Брежнева к компромиссу. Он хотел держаться середины, насколько возможно, умиротворяя и успокаивая всех, и поэтому должен был угождать и сторонникам жесткого курса, от которых зависел. Он боялся борьбы с инакомыслящими, так как чувствовал себя явно не вровень с интеллектом Сахарова. Здесь отказывал его испытанный способ доброго уговора и отеческого порицания. Задача, поставленная ему Андроповым, – встретиться с Сахаровым – явно обременяла советского лидера из-за отсутствия общей базы, на которой он мог бы выстроить этот разговор. Поэтому генсек был рад, когда Андропов избавил его от этой проблемы.
«Мы – герои»: культ Великой Отечественной войны
Насколько инакомыслие, которое породила политика Брежнева, превратилось в зловещее предзнаменование для времени его господства и, наконец, стало гвоздем в крышку гроба Советского Союза, настолько же успешно Брежнев устанавливал культ Великой Отечественной войны. Он поставил тем самым СССР на новый фундамент. К тому же он таким образом по умолчанию доказал, что его задачей была не ресталинизация, так как не было бы ничего легче, чем с культом Великой Отечественной войны возродить и культ Сталина. Но именно этого Брежнев и не сделал: как ранее его предшественник Хрущев, он отделил Сталина от Великой Отечественной войны и поставил в центр внимания простой народ, его жертвы и подвиги.
Хрущев сбросил Сталина с пьедестала благодаря тому, что бо́льшую часть своего «секретного доклада» 1956 г. посвятил ошибочным решениям Сталина, который как Верховный главнокомандующий посылал на верную смерть сотни тысяч солдат, так как не желал слушать советы своих генералов. В 1961 г. Хрущев впервые сказал о 20 млн граждан, погибших на войне, в то время как Сталин признал только 7 млн1975. При Брежневе эти 20 млн, а сегодня мы знаем, что их было от 25 до 30 млн, стали числом и символом, характеризующими советский нарратив от нападения фашистов до победы