арактеризовали дальнейшие переговоры как бесполезную трату времени, но открыто упрекнули в этом только Косыгина, ибо прямо критиковать генерального секретаря было не принято2088.
Однако 19 июля Брежнев упорствовал: «Возникает один вопрос: все ли мы исчерпали из арсенала политического воздействия, все ли мы сделали до того, как принять крайние меры?»2089 В начале июля он отметил в своей записной книжке: «С Дубчеком – мы не сможем найти приемлемых решений»2090. Одновременно ему, как и ранее, оставалось не ясно, кто может заменить Дубчека. Хотя Политбюро и последовало за Брежневым в Чиерну, но сценарий вторжения был уже разработан2091: 27 июля, за два дня до встречи, Политбюро приняло обращения к советскому народу и чехословацкой армии, которые следовало опубликовать в случае вторжения2092. Так как Политбюро в Москве предполагало, что встреча в Чиерне закончится провалом, и не хотело терять времени2093, оно уже пригласило представителей группы пяти на 30–31 июля в Москву, чтобы можно было обсудить с ними дальнейшие действия2094.
Как бывает при организации международных встреч представителей государств, не доверяющих друг другу, долгое время шла борьба из-за места встречи. Насколько прежде само собой подразумевалось встретиться в Москве или Праге, настолько же каждая сторона была теперь готова встречаться на «вражеской» территории. В то время как Политбюро приглашало в Москву, Киев или Львов2095, Дубчек предлагал словацкий Кошице, «приятный город в Восточной Словакии» с большим аэропортом2096. Дубчек и его сторонники хотели избежать повторения суда над ними вроде состоявшегося в Дрездене2097. Со своей стороны Брежнев и Политбюро не хотели столкнуться с массовыми демонстрациями и другими нежелательными проявлениями свободы печати и собраний. В конце концов, сошлись на встрече в словацком пограничном городе Чиерна-над-Тисой, предоставлявшем возможность как заседать на словацкой территории, так и перемещаться советской делегации в полдень и вечером на другую сторону чехословацко-советской границы и поддерживать контакт с группой пяти2098. Дубчек вспоминал позже: «Услышав это предложение, я сказал Брежневу, что не уверен, можно ли будет в таком маленьком городе найти подобающие помещения. Он ответил, это, мол, неважно, они приехали на своем поезде. Бог ты мой, подумал я, они хотят ночевать в поезде»2099. Делегации действительно ночевали в своих поездах, а клуб железнодорожников служил конференц-залом2100. Правило, испокон веков соблюдавшееся в дипломатическом сообществе и требовавшее максимального комфорта для партнеров по переговорам и общих трапез, игнорировалось, каждая делегация ела в своем поезде2101.
Советская сторона настаивала на полном исключении прессы с тем, чтобы совместное коммюнике было опубликовано только в конце переговоров2102. Но как только место встречи стало известно, в Чиерне появились западные корреспонденты, протестовать против чего советская сторона обязала своих послов2103. Чехословацкую сторону мучили совсем другие заботы: делегаты боялись, что их вагон может быть ночью уведен через границу в Советский Союз. Они испытали облегчение, услышав, что у поездов колея различной ширины2104. Хотя у Президиума ЦК КПЧ было «преимущество своего поля», советская сторона оказалась лучше подготовленной и имела хорошее представление о месте действия, как позже признавал Дубчек2105. В помещении, где шли переговоры, в доме культуры железнодорожников, КГБ контролировал двери, кабину переводчиков и телефоны. Если в поезде у Брежнева имелись телефон и радиопередатчик, благодаря которым он имел контакт с внешним миром, Дубчек не располагал защищенной от подслушивания связью с Прагой и был полностью отрезан от остального мира. Поэтому секретариат ЦК в Праге размышлял, не следует ли создать «воздушный мост» с Чиерной, чтобы снабжать информацией изолированных товарищей2106.
Встреча началась 29 июля при далеко не лучших обстоятельствах. Напряженность ситуации ощущалась уже на перроне. Там, несмотря на запрет, собрались местные жители, некоторые из них приветствовали советскую делегацию, а некоторые взволнованно кричали: «Берегите Дубчека!». По этому поводу Шелест заметил: «Вроде бы мы приехали украсть Дубчека»2107. В качестве приветствия Брежнев поцеловал только Свободу, своего старого боевого товарища, всем же остальным просто пожал руку2108. На второй день эта напряженность усилилась, слова Брежнева, обращенные к толпе, по-прежнему скандировавшей «Берегите Дубчека!», были встречены вежливыми аплодисментами, а вот Дубчека приветствовали овациями и цветами. Шелест комментировал, что не хватало только паспортного контроля, столь враждебно было настроение2109. О трудностях сообщал и советник Брежнева Александров-Агентов: «Нельзя сказать, чтобы внешняя обстановка этих продолжавшихся пять дней (с 28 июля по 1 августа) переговоров была особенно привлекательной. Маленький душный зал, где еле-еле разместились за длинным столом участники переговоров, душные жаркие купе в вагонах, деревянные будочки “удобств”, построенные вдоль поездов… Да и внутренняя атмосфера переговоров была немногим лучше»2110.
Напряжение с улицы перекинулось и в тесный зал собрания, где одни восприняли вступительную речь Брежнева как спокойную и сдержанную, другие – как агрессивную и полемическую2111. Правда, вопреки плану, делегации пообедали вместе, но это ничего не меняло в том, что весь день переговоров представлял собой обмен ударами, что не способствовало сближению позиции и не вызвало раскол в чехословацком Президиуме. Но Политбюро, очевидно, и делало ставку на то, что в Президиуме ЦК КПЧ возникнет трещина между «здоровыми силами» и «вторым центром»2112. Поэтому, чтобы получить полную картину, был приглашен весь Президиум. В случае раскола мог бы быть решен мучивший Брежнева кадровый вопрос – кто займет пост Дубчека. После обеда он попытался прибегнуть к провокации: «Что это такое – “консерваторы” и “прогрессисты”? Какие это правые силы, почему вы не говорите, может быть, вам чем надо помочь? Почему вы выдумываете, что вы были “марионетками” на Дрезденском совещании? Что же вы его не признаете? За что вручен орден [журналисту Иржи] Пеликану? Почему вы не призываете [экономиста Ота] Шика к порядку? От него уже голова болит. Члены вашего правительства выступают против вас. Как вы реагируете на это?»2113
Но попытка раскола оказалась безрезультатной. Дубчек ответил только встречным вопросом: «Тов. Брежнев, а не кажется вам, что в ваших вопросах тоже есть вмешательство в наши дела?»2114 На второй день переговоров продиктованную отчаянием попытку вызвать раздор среди представителей другой стороны предпринял Шелест, потерявший терпение и самообладание: «Что за правые силы у вас в руководстве? Назовите же имена – кто эти правые, кто левые? Об этом спрашивает товарищ Косыгин. Покажите мне хоть одного левого в руководстве! Вероятно, Кольдер?»2115 Так как тем временем теория «двух центров» не нашла практического подтверждения, Политбюро пришлось поменять стратегию. План, заключавшийся в том, чтобы покинуть переговоры, сорвался, так как Политбюро не смогло бы взвалить вину за их неудачу на противоположную сторону2116. На второй день это было еще менее вероятно, чем в первый, тем более, как узнал Брежнев, Тито, Чаушеску и 18 западноевропейских коммунистических партий выразили поддержку Дубчеку2117. Тогда делегация Политбюро нанесла вечером визит в вагон Дубчека, чтобы там за кружкой пива попросить извинения за оскорбительное поведение Шелеста2118.
Теперь Брежнев оказался под сильнейшим давлением: прекращение переговоров и бегство в Москву не рассматривалось, если он не хотел оказаться скомпрометированным как в капиталистическом, так и в социалистическом лагере. Он должен был представить решение, найденное в результате переговоров2119. Имело место давление такой силы, что Брежнев оказался не готов к нему ни в психологическом, ни в физическом отношении: он быстро заболел, как уже в 1961 г. предсказывал Александрову-Агентову2120. Дубчек позже упрекал советского лидера в симуляции «дипломатического гриппа»: «Когда советские поняли, что меня поддерживает большинство… они решили поменять тактику. Эта смена направления совпала с моментом, когда Брежнев заявил, что болен. Он расхаживал в своей пижаме, но я видел, что он не был болен»