Осталось актерам только загримироваться и обсудить кадр, который должны снимать. Снимали мы очень быстро! У нас оставалось время для дружеских бесед прямо на площадке, потому что от этого съемочного праздника не хотелось уходить.
В свободное время мы нередко играли в футбол – вторая «поющая» эскадрилья против первой. Вторая «поющая» всегда выигрывала с очень крупным счетом. И в итоге «футбольные» сцены из нашей несъемочной жизни попали на экран так органично, как будто они были выписаны в сценарии…»
Леонид Марченко, актер: «Мне посчастливилось сняться у Леонида Федоровича Быкова в двух фильмах: «В бой идут одни «старики» и «Аты-баты, шли солдаты…» Пусть эти роли небольшие, но я горжусь тем, что мне пришлось работать с Быковым, знать его, видеть каждый день на съемочной площадке, учиться у него служению искусству, доброте, честности, принципиальности художника и человека.
Когда у Леонида Федоровича просили автограф, он часто писал два слова из фильма «В бой идут одни «старики» – «БУДЕМ ЖИТЬ!».
Мы, артисты, очень любили работать с Леонидом Федоровичем. В общении с ним все было как-то легко, весело, ты сам становился лучше – и как человек, и как актер. Работать с Быковым мечтали все. Он всегда точно знал, что ему сегодня делать на съемочной площадке. Был готов к репетициям, съемкам и, очевидно, поэтому был очень требователен и к себе, в первую очередь, и к окружающим. Я не припомню случая, чтобы Быков на кого-нибудь повысил голос. Разве что когда просил, чтобы в павильоне соблюдали тишину…
Помню, в перерыве между съемками фильма «Аты-баты, шли солдаты…» кто-то принес на съемочную площадку заметку из газеты «Вечерний Ленинград», в которой говорилось о том, что преступник, уйдя от преследования, укрылся в зрительном зале одного из кинотеатров. После окончания сеанса он явился в ближайшее отделение милиции с повинной. Им оказался восемнадцатилетний парень, который заявил, что он посмотрел сейчас фильм «В бой идут одни «старики», увидел ребят, как они жили, воевали – и ему стало страшно от того, как живет он. Этот факт – еще одно доказательство воздействия силы искусства на человека.
Фильм «Аты-баты, шли солдаты…» снимался под Москвой, в городе Загорске, зимой. Помню такой случай. Вся группа собралась в холле гостиницы на съемку. Термометр показывал минус тридцать. К Быкову подошла небольшая группа актеров, в том числе и я, с просьбой отменить на этот день съемку. Леонид Федорович ответил; «Когда фашисты рвались к Москве, стояли такие же морозы. Ваши сверстники отстояли Москву и не думали о том, что им холодно… А теперь подумайте!» Все молча собрались и сели в автобус. Съемка состоялась. И я уверен, что в душе каждый из нас подумал о Леониде Федоровиче Быкове как о гражданине, верном своему идеалу».
Павел Винник, актер: «Во время съемок «Добровольцев» Леонид Быков работал в Харьковском театре. Из-за участия в съемках у него вышел конфликт с руководством, и он ушел. Я тоже только что распрощался с Театром имени Маяковского. У нас с ним была схожая ситуация, это нас и сдружило. Мы делились переживаниями.
Он был удивительно творчески направленный, собранный и интересный актер. Пусть маленькая роль, пусть эпизодический ход – он всегда находил неожиданное решение. И это всегда не только не раздражало режиссера, а наоборот – он был ему за эти находки признателен. Словно он сам нашел эту необходимую деталь или неожиданное решение. На съемке «Добровольцев» Быков подружился с Петром Щербаковым (это сразу заметно по фильму), и они были неразлучны. Леня был очень отзывчивым и компанейским парнем. В нем тонко сочетался разудалый хохляцкий юмор с мягкой «смешинкой». Он обожал по-товарищески над кем-то подшутить, кого-то разыграть, но делал это всегда по-доброму. Его шутки никогда никого не обижали.
Чуткость, отзывчивость – редкие качества среди нашей братии. Мы часто цапаемся, защищая себя, наступаем коллегам на мозоли.
Леня Быков был самобытен, его трудно было скопировать, и выглядело бы это глупо. В «предполагаемых обстоятельствах» он был всегда новый, неожиданный. И что самое интересное – он никогда не играл отрицательные роли. И это не было случайностью, а человеческое качество артиста – ему все равно бы не поверили, он просто не мог быть плохим человеком.
В те годы «выбить» себе картину режиссеру было необычайно трудно.
Так, на студии «Мосфильм» в год снималось около 40 картин, а режиссеров, скажем, около 120 человек. Это значит, что по-честному можно было получить постановку раз в три года. Были, конечно, такие удачливые, как Рязанов, которые могли снимать картину за картиной. Леонида Быкова тоже можно назвать творчески удачливым человеком – ему удалось получить право на съемку своего фильма, только, конечно на студии Довженко.
Быков так заразительно, с полной самоотдачей работал на съемочной площадке, и своей работоспособностью заражал окружающих. Снимался сам, помогал актерам.
Быков не выносил показухи. От фестивальных встреч на стадионах всегда отказывался, это было не его. Любил свой круг друзей, и их было немного: Петр Щербаков, Вячеслав Воронин (с ним он познакомился на «Максиме Перепелице»)…
После «Добровольцев» я оказался в театре киноактера, а Леня на «Ленфильме». Однако у него там что-то не заладилось, и он вынужден был вернуться на Украину. И последние свои удивительные картины он уже делал в Киеве. Ему никогда не везло с начальством, он был очень принципиальный человек, конфликты и здесь не прекращались. Они изматывали его, отвлекали от работы, довели до инфаркта.
По натуре он не был бойцом, имел мягкий, добрый характер. Многие, возможно, считали его баловнем судьбы – у него все, на первый взгляд, происходило как бы само собой. Только откуда тогда инфаркт?
За три месяца до ухода из жизни мы встретились на очередном пленуме Союза кинематографистов. Я посоветовал: «Леня, переходи к нам в Москву. У нас в театре нет худрука. Мы все тебя знаем, любим и будем за тебя». На что он мне задумчиво ответил: «А ты знаешь, я и сам об этом подумываю».
И вдруг случилось эта трагедия – он разбился, врезавшись в грейдерную машину. Причем, говорят, милиционеры предупреждали его о том, что она встретится ему по дороге…»
Василий Ильяшенко, режиссер:«Случилось так, что конец лета 1973 года мы провели с Леонидом Быковым вместе: на ступеньках, возле монтажных комнат. Он своих «Стариков…» уже заканчивал, а я только начинал выправлять свое «Новоселье», потрепанное после редакторских штормов. Ни до, ни после этого мы не встречались так часто и не разговаривали так много. А тем летом – с утра до вечера, день за днем.
Догорала папироса за папиросой. Тлеющий окурок обжигал пальцы, а каждое его слово – душу, как признание. Тогда я не знал, что Быков сжигает свое сердце. Видел только, как дрожит в руке смертоносный огонек, как усталость сковывает когда-то веселый, лукавый взгляд, как тяжелеет легкое прежде тело. Работая, Быков не щадил себя, он страдал и мучился так, что старел на глазах.
Через каждые полчаса мы делали перекур, почти одновременно вырываясь из темноты кинозала, словно из потустороннего мира, или выскальзывали из монтажных, где минуту назад были обвиты кольцами киноленты, как Лаокоон и его сыновья тугим поясом змей. Вспыхивала спичка, дымила папироса – и становилось легче. Во всяком случае, нам так казалось. Это был отдых (насмешка над тем, что нормальные люди считают отдыхом, и только). Но как бы там ни было, был антракт, и мы могли в разговоре отвести душу.
До того самого лета я думал, что Быков прожил веселую, легкую жизнь. Он был любимцем харьковской театральной публики, а на киноэкране – добрым баламутом, который из-за своей доверчивости попадает в различные передряги или приключения. Такой себе наивно-лиричный попрыгунчик. Жалею, что оказался в плену расхожих суждений. Рядовой зритель, незнакомый с секретами приготовления нашего «приворотного зелья», часто путает роль и личность актера или соединяет их в одно целое. Зритель имеет право на такую ошибку, а для профессионального кинематографиста это непростительно…
Однажды я сказал ему:
– На мой взгляд, талант – это дополнительная надбавка, придаток ко всему, что есть у обыкновенного человека…
– …чтобы он мучился с ним всю жизнь, – продолжил Быков.
Мы не смотрели друг на друга. Каждый задумался о своем. В цеху царило безлюдье – большинство картин было уже закончено и принято. Мы остались вдвоем.
– Искусство – это не жизнь, – говорил он. – Это вроде бы и жизнь, только чуть-чуть смещенная. Это то, что могло бы быть жизнью, а могло бы и не быть. Гамлета, наверное, не было в жизни, а мог бы и быть.
– Но у тебя на экране жизнь всегда показана в ее формах, то есть такой, как она есть на самом деле, вокруг нас, – возразил я тут.
– Не совсем так, – не согласился он. – Ты присмотрись повнимательней. Эта жизнь сконструирована мной, Быковым, а твоя – тобой и никем другим.
Искусство – это некоторое нарушение реального, смещение. Немного не так, как в жизни…
Как-то мы заговорили о студийных делах, о суете, напрасной трате времени в коридорах, на заседаниях в Доме кино, в спорах между собой.
– Каждый день шахтер выдает на-гора десятки тонн угля, рабочий делает детали, колхозник дает молоко и хлеб. Только мы тратим время попусту, на разговоры, – сказал Быков.
Быков не любил суеты. Более всего кинематографической. И его нерядовая слава стала для него суетой. Он думал, думал… Точнее, задумывался. В последние годы – глубоко, тяжко, мучительно. Поэтому избегал всех этих парадных заседаний, шумных встреч, Разговаривал. Избегал похвальбы. Смотрел на это со стороны. Молча искал истину, размышлял. Надолго исчезал со студии, подальше от суеты…
Потом я побывал у Леонида Федоровича на съемочной площадке, в павильоне. Еще со студенческих лет люблю тихонько прийти на съемки и со стороны наблюдать за работой режиссера. Потому что всегда стремился определить для себя: какая же режиссерская манера самая правильная, самая лучшая, самая эффективная? Чей метод может стать и моим методом? Видел накал страстей, реактивность, темперамент И. Пырьева (это был период его «Белых ночей» по Достоевскому), спокойствие, интеллигентность, какую-то трогательную,