Спутница поперхнулась на середине фразы.
— Ну, что стоишь? Может, помочь? — продолжал Леня на полном серьезе.
Женщина растерянно переводила взгляд с Гайдая на меня. Я не выдержал и рассмеялся.
Это был один из самых ранних запомнившихся розыгрышей будущего комедиографа. Если этому эпизоду давать оценку, то поведение Гайдая, пожалуй, можно назвать абсурдным хохмачеством. Ведь женщина была сотрудницей института, в котором мы занимались, и хорошо знала нас. Поэтому пугать ее было неразумно и просто нелепо. Но стремление похохмить и разыграть собеседника было заложено в крови Гайдая, причем часто розыгрыши носили именно такой странный, алогичный характер»{30}.
Если вспомнить здесь, как Гайдай угрожал «зарезать» свою одноклассницу, напрашивается вывод, что ко времени начала учебы во ВГИКе он нисколько не повзрослел. Впрочем, для 26-летнего человека столь рискованный юмор был всё еще простителен. Позже, когда Гайдай уже станет режиссером и семьянином, его шутки в быту будут носить более мягкий характер. А неугасимая склонность к «абсурдному хохмачеству» замечательно послужит его искусству, бесподобным шедеврам в жанре эксцентрической комедии, где без всяческой алогичности как раз и нельзя обойтись.
Однако во втором семестре первого курса (1950 год) Леониду какое-то время было совсем не до смеха. Иван Фролов вспоминал:
«После первого полугодия студент Гайдай был отчислен за профнепригодность. И, как ни странно, причиной такого решения явилась его профессиональная подготовленность. «Гайдай — сложившийся актер, со своими взглядами и понятиями, со своими чисто актерскими штампами, — говорили педагоги. — А перевоспитывать в искусстве труднее, чем воспитывать заново».
Леня начал ходить по начальству: говорил с педагогами, с деканом, с директором института… Доказывал, писал заявления, чтобы ему предоставили дополнительную возможность проявить себя. И его настойчивость увенчалась успехом. Испытательный срок ему решили продлить.
Во втором полугодии наши занятия по режиссуре вопреки ожиданиям опять начались с писанины. Но на сей раз перед нами стояла несколько иная, более интересная задача — сочинить одноактные драматические сценки, которые впоследствии мы должны были поставить на площадке.
По мере готовности сценки выносились на курсовое обсуждение, на котором студенты учились анализировать произведения искусства и убедительно высказывать свое мнение.
Перед Гайдаем стояла трудная задача: надо было доказать свое право продолжать занятия.
Для постановки он готовил сценку «Ушканьи острова» — о рыбаках Байкала, борющихся за увеличение улова рыбы. Сейчас нетрудно представить, что можно было в то время выжать из этой проблемы.
— Я знал, что на Байкале есть Ушканьи острова, — вспоминал Гайдай. — Остальное домыслил»{31}.
И домыслил, судя по всему, удачно, потому что на курсе его оставили.
А тут еще с их курсом стал работать именно такой авторитетный преподаватель, который никак не мог остаться недоволен спецификой студента Гайдая:
«Уже в процессе постановки написанных сцен на площадке на курс пришел долгожданный руководитель, известный комедийный режиссер народный артист СССР Григорий Васильевич Александров. На одном из первых же занятий он заявил нам, что нашу мастерскую решено считать комедийной и что он будет воспитывать из нас режиссеров-комедиографов.
— Комедийный профиль не обязателен для всех студентов, — говорил шеф. — Мы будем учитывать индивидуальные склонности каждого из вас. В принципе комедийное мастерство не что-то особенное, непохожее на другие виды режиссерской деятельности. Основное отличие состоит в том, что работать над комедией труднее, чем над другими жанрами. Разжалобить легче, чем рассмешить. Это аксиома. Один американский психолог попытался определить усилия, необходимые для возбуждения различных эмоций. И что же оказалось? Чтобы заставить человека прослезиться, достаточно воздействовать на 30 процентов его нервных клеток. Рассмешить же человека можно лишь в том случае, если воздействовать на всю нервную систему… Каждый профессиональный комедиограф в состоянии сделать хорошую драму или мелодраму. Примеров этому немало. Взять хотя бы мой фильм «Встреча на Эльбе» Но не всякий режиссер драмы способен поставить приличную комедию»{32}.
Григорий Александров прожил 80 лет, но почти все главные достижения своей жизни он осуществил в возрасте примерно с тридцати до сорока — с середины 1930-х до середины 1940-х годов. В это суровое время Александрову, как никакому другому деятелю советского киноискусства, удавалось заражать зрителей оптимизмом, смехом, радостью и просто хорошим настроением.
Огромное влияние на режиссерскую работу Александрова оказала его поездка в 1929 году в США, куда он был командирован вместе с Сергеем Эйзенштейном для пропаганды советского киноискусства. Григорий Васильевич был поистине потрясен Голливудом, где, в частности, близко сошелся с самим Чарли Чаплином. А своего сына Василия от первого брака Александров после поездки в Америку переименовал в Дугласа — в честь голливудской суперзвезды Дугласа Фэрбенкса.
Вернувшись в СССР изрядно «оголливудившимся», Александров сумел достичь невозможного — он стал, ка-жегся, единственным советским режиссером, которому в идеологически тяжелые (когда каждого второго киношника порицали за формализм и клеймили за западничество) тридцатые годы удавалось планомерно поставлять на экраны страны эксцентрические комедии откровенно проамериканского покроя. Всё объяснялось просто: первейшим поклонником «Веселых ребят», «Цирка», «Волги-Волги» и «Светлого пути» являлся сам Сталин — киноман номер один в Стране Советов.
В 1947 году Александров снял восхитительную «Весну» — общепризнанную вершину его творчества. На этом полоса его великих свершений, к сожалению, оборвалась. Веселых фильмов в дальнейшем он почти не снимал, а другие жанры не давались ему столь же легко. Но великолепная пятерка его уникальных музыкальных комедий вписала золотыми буквами имя Григория Александрова в историю нашего кино.
И вот теперь молодой Леонид Гайдай учился искусству комедии именно у этого режиссера — пожалуй, единственного советского мастера, которого в каком-то смысле можно назвать гайдаевским предшественником.
Переквалификация мастерской в комедийную воодушевила Гайдая настолько, что он внезапно стал первым учеником курса. Это не пустые домыслы: Леонид был единственным на своем курсе студентом, который получал Сталинскую стипендию. Привычные 225 рублей выросли до целых восьмисот.
По окончании первого курса студент режиссерского факультета Леонид Гайдай вместе со студентом операторского факультета Юрием Москаленко отправился на практику в Иркутскую студию кинохроники. Там Гайдая оформили на работу ассистентом режиссера студии кинохроники, а его товарища — помощником оператора.
Первым заданием для практикантов было снять сюжет о шофере-стотысячнике. В то время шоферы соревновались: кто сумеет по сельским дорогам (то есть преимущественно по бездорожью) пройти без капитального ремонта сто тысяч километров кряду. Рекордсмены на столь сложном поприще выявлялись регулярно — один из таких нашелся и в деревне Качуг, куда отправились Гайдай и Москаленко. Сюжет под названием «Шофер-стотысячник» был сделан оперативно и, надо думать, ничем не выделялся из тысяч подобных хроникальных материалов, снимавшихся по всей стране.
Но после этого практиканты смогли позволить себе несколько расслабиться. Леонид и Юрий отправились в Листвянку — село на берегу Байкала — снимать рыбаков. Поездка увенчалась съемкой сюжета, который получил название «У истоков Ангары». Агитации и пропаганды там уже не было, так что и материал оказался более живым, чем предыдущий. Азартная ловля байкальского омуля — этим и исчерпывалось его содержание; никакой идеологии. Выходит, что Гайдай пришел к этому уже на второй съемке в своей жизни. В дальнейшем, не считая сюжета про шофера-стотысячника, единственным «идеологическим» пунктом в его фильмографии, единственным его вкладом в советский агитпроп окажется вынужденно снятая картина «Трижды воскресший».
Глава четвертаяНАВАЖДЕНИЕ
Двадцать девятого ноября 1930 года в скромной московской семье родилась девочка Нина. Ее отец Павел Александрович Гребешков числился маляром, хотя на самом деле занимался тонкими работами — альфрейной росписью[8], то есть был скорее художником, чем просто рабочим. Дома он играл на гармошке и пел русские народные песни. Вероятно, творческую жилку Нина унаследовала именно от него.
От матери, Екатерины Ивановны, Нине достались житейский ум, интеллигентность, четкие представления о морали. Единственная дочь Гребешковых была средним ребенком в семье — между старшим братом Николаем и младшим Валентином. Екатерина Ивановна занималась воспитанием детей и была домохозяйкой, то есть на службу не ходила; но она постоянно брала на дом различные портняжные работы. Нина Павловна со временем тоже станет мастерицей на все руки.
Школу она окончила в 1948-м, а дальше планировала поступать в педагогический институт — мечтала стать учительницей начальных классов. Нина была энергичной, веселой, сообразительной, очень порядочной девушкой, обожала детей и не без оснований считала, что из нее выйдет отличный педагог. Никаких помышлений о том, чтобы связать свою жизнь с актерством, тем более со съемками в кино, она в то время не обнаруживала.
Судьбоносным для Нины стал один из ее визитов в гости к лучшей подруге Маше, дочери известного поэта Владимира Луговского. Нина в тот день была в ударе и, видимо, что-то удачно изображала, декламировала друзьям-сверстникам. На артистичную девушку случайно обратил внимание Владимир Александрович. Вскоре он подошел поближе к веселой компании и завел с молодежью разговор, кто куда собирается поступать. Маша думала сдавать экзамены на археолога, Нина — на учителя.