жал, сошел с председательского места, подошел к нам и говорит: а умный же Никитич, всё можно ему простить!» Заодно он не без сожаления отметил, что доклад Красина построен так умело, что «трепать его особенно сильно не придется».
Немалое место в докладе занял любимый Красиным вопрос о финансах. Он говорил, что партия остро нуждается в деньгах для практической работы (типографии, доставка литературы из-за границы, поддельные паспорта, «побеги туда и обратно», содержание членов ЦК — 6 человек по 100 рублей в месяц и агентов ЦК — 5 человек по 100 рублей в месяц). Он жаловался: «Доходы не только не соответствовали смете, но и расходам — пришлось делать долги». Он отметил также «постепенное падение доходов от либерального общества», указав, что симпатии оппозиционно настроенной публики переходят к эсерам — «эффектные дела вроде сазоновского и каляевского пользуются особенным сочувствием так называемого общества». Докладчик указал и на то, что местные комитеты партии задерживают взносы на нужды ЦК или вовсе не платят их. И делал вывод: «Необходимо установить регулярные взносы от рабочих, как это делается в Батуме. Необходимо, чтобы партия жила на свои средства, а не на подачки буржуазии».
В своем выступлении по красинскому докладу Ленин отметил, что тот касался больше техники, чем политики Центрального комитета: «ЦК говорит мало о своей политике, ибо ничего хорошего о ней он не мог сказать». Однако, учитывая разрыв Красина с меньшевиками накануне съезда и признание им примиренческих ошибок ЦК, Ленин заметил, что «больше радости об одном грешнике раскаявшемся, чем о 99 праведниках». Оценивая линию поведения Красина на съезде, М. Лядов писал, что «во всем ходе съезда все более и более обнаруживалось, что Никитич не на словах, а на деле большевик».
Блок Ленина и Красина привел к тому, что завершившийся 27 апреля Третий съезд РСДРП принял большинство предложенных ими резолюций. Он избрал новый ЦК из пяти человек, куда вошли Ленин, Богданов, Красин, близкий к последнему Д. Постоловский и А. Рыков. Интересно, что все они (кроме Ленина) представляли не эмиграцию, а революционное подполье, в чем тоже можно увидеть успех Красина — ведь именно он защищал на съезде интересы «товарищей с мест». Делегаты ликвидировали меньшевистский Совет партии (чего тот, конечно, не признал), но отвергли ленинское предложение осудить лидеров меньшевиков и изгнать их из партии. Главным критиком этой меры выступил тот же Красин, чем показал, что хоть и признает лидерство Ленина, но не собирается послушно плясать под его дудку, по-прежнему видя единство партии главной целью.
В резолюции «О вооруженном восстании» съезд предложил всем партийным организациям «принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата, а также к выработке плана вооруженного восстания и непосредственного руководства таковым, создавая для этого, по мере надобности, особые группы из партийных работников». Одна такая группа уже была — Боевая техническая группа при Петербургском комитете во главе с Бурениным, — и Красин предложил распространить ее опыт на всю Россию. После съезда эта группа перешла в ведение ЦК, который по предложению Ленина поставил во главе ее, конечно же, Красина.
Теперь помимо множества организационных вопросов ему предстояло заниматься тем, что он уже неплохо умел: добывать для революции оружие и деньги, на которые это оружие покупалось.
Глава 3. Деньги для партии
Методами сбора средств Красин, как мы знаем, виртуозно овладел еще в юности, но теперь денег требовалось гораздо больше. На съезде он доложил, что расходы ЦК выросли до 6000 рублей в месяц, а начавшаяся революция требовала удесятерить эту сумму. Позже он вспоминал: «Каких только способов мы не применяли, чтобы сколотить те, в буквальном смысле, гроши, на которые строилась партийная организация и техника в первые годы их существования!» Рядовые партийцы и сочувствующие обычно отчисляли из своих заработков мизерные суммы, и даже люди состоятельные платили от 5 до 20 рублей в месяц. Поэтому он (вероятно, с благословения Ленина) взял курс на «окучивание» тех богачей, кто сочувствовал социал-демократическим идеям. В другой книге воспоминаний он признавал: «Мне в качестве члена ЦК пришлось довольно близко стоять к этому делу… Одним из главных источников было обложение всех… оппозиционных элементов русского общества, и в этом деле мы достигли значительной виртуозности».
Адвокат Павел Малянтович
Красин, обожавший подсчеты, точно знал, сколько партии требуется денег и на что. Эту информацию он озвучил на съезде: ввоз литературы из-за границы — 24 %, содержание подпольных типографий — 23 %, развозка литературы — 20 %, содержание ЦК и Союзного бюро — 18 %, организация побегов — 12 %, паспортное бюро — 3 %. В начале 1905 года большевиков было 14 тысяч (через год их число выросло до 60 тысяч). Тысячи из них находились на нелегальном положении, их надо было кормить, обеспечивать им жилье, проезд, фальшивые документы. Тем, кто был арестован, находился в тюрьме и ссылке, требовались деньги на адвокатов, посылки, а иногда и на устройство побега. Важной статьей расходов была пропаганда: за три года революции большевики выпустили 26 млн. экземпляров всевозможной печатной продукции, что, как мы уже знаем, обходилось весьма недешево.
Николай Шмит
Что касается приобретения оружия, о котором Красин почему-то не упомянул, то револьвер, судя по тогдашним рекламным объявлениям, можно было свободно купить за 20–40 рублей, сотню патронов к нему — за 10 рублей, всевозможные ружья — за 10–50 рублей. Однако революционерам требовались крупные партии, которые приходилось либо похищать с военных складов, либо привозить из-за границы; это было трудно, опасно и опять-таки требовало немалых средств. Задачей Красина — как обычно, почти неразрешимой — стало увеличение партийного бюджета до 50 тысяч рублей в месяц (напомним, что тогдашний золотой рубль примерно соответствовал 1500 нынешним).
Николай Андриканис
Естественно, первым, на кого обратился его взор, стал Савва Морозов — тем более что тот в это время находился в Европе. 17 апреля он с женой и семейным доктором Н. Селивановским выехал за границу, по официальной версии — для лечения нервного расстройства. Очевидцы подтверждают, что Морозов тогда и правда находился в чрезвычайно подавленном состоянии — во многом из-за разрыва с Андреевой, Горьким и всей партией большевиков. Еще до начала революции он начал отходить от революционных кругов и сближаться с либералами, а в феврале 1905-го подал в Комитет министров «Программную записку», где излагались вполне умеренные планы политических реформ. Уже тогда Горький в письме руководителю издательства «Знание» К. Пятницкому писал: «Есть опасения за отца — по нашим междуусобным временам долго ли череп человеку расколоть?» «Отцом родным» писатель полушутливо называл Савву Тимофеевича. В апреле Горький явился к миллионеру, пытаясь помирить его с «товарищами»; З. Г. Морозова вспоминает, что между ними «состоялся пристрастный разговор, закончившийся ссорой». Сам Горький, правда, утверждал, что «Морозов уже уехал за границу раньше, чем я вышел из Петропавловской крепости, я больше не видал его». Кому здесь изменяет память, неясно, но о ссоре прежних друзей говорят и другие современники.
Возможно, потерпев неудачу, Горький передал задачу выколачивания денег из Морозова более опытному игроку, то есть Красину. Третий съезд РСДРП закончился 27 апреля, 11 мая Красин побывал у Морозова в Каннах, а 13 мая миллионер погиб при загадочных обстоятельствах. Эта цепочка событий и тогда, и в наши дни служит отправной точкой для тех, кто обвиняет Красина в убийстве. Их аргументы просты: большевикам требовались деньги, Морозов отказался их дать, и Красин недрогнувшей рукой застрелил своего работодателя. И не из мести: смерть Морозова автоматически отдавала в руки большевиков 100 тысяч рублей, на которые была застрахована жизнь миллионера. Страховой полис, оформленный на предъявителя, он в феврале 1905-го передал Марии Андреевой — будто бы потому, что считал ее «нелепой бессребреницей» и боялся, что в случае его смерти она «умрет под забором». Об этом известно только по воспоминаниям самой Андреевой и ее родных, как и о письме миллионера: «С[авва] Т[имофеевич] поручает деньги мне, так как я одна знаю его желания и что он никому, кроме меня, даже своим родственникам, довериться не может».
Все эти утверждения сомнительны — возможно, сто тысяч были отступными, которыми Морозов пытался откупиться от большевиков. Однако семья миллионера, узнавшая о полисе, вовсе не собиралась расставаться с этой суммой. Есть свидетельства, что его собирались объявить сумасшедшим, что лишило бы его всякого права распоряжаться деньгами. В последние месяцы жизни за ним постоянно следили, просматривали его почту, ограждали от «ненужных» контактов. Поняв, что деньги уплывают от них, большевики начали давить на Савву со своей стороны. Ссылаясь на его жену, близкий знакомый фабриканта Д. А. Олсуфьев утверждает: «Революционеры повели самый наглый шантаж выколачивания из него денег». Есть версия, что Морозов бежал за границу не от допросов полиции или давления семьи, а именно от большевистских «шантажистов». Скорее всего, так оно и было, хотя он не мог не знать, что в Европе русские радикалы чувствуют себя куда вольготнее, чем на родине. Может быть, поэтому он путешествовал без всякого плана, запутывая возможных преследователей, — Берлин, Париж, Виши, Канны…
Тем не менее его нашли. А. Арутюнов передает слова З. Г. Морозовой в двойном пересказе ее подруги М. В. Кавериной и дочери последней М. Л. Кавериной: «В Берлине, Виши и в Канне — всюду нас преследовали шушеры, днем и ночью они слонялись под нашими окнами». О том же пишет и Олсуфьев: «На одной из станций в Германии Морозов вышел позавтракать, но тотчас же поспешно вернулся в вагон, бледный и совершенно расстроенный. На расспросы семейных он отрывочно отвечал, что на станции среди толпы он опять увидел того „некоего“, страшного, который преследовал его в России, а теперь, очевидно, следует за ним по пятам и за границей. На семейном совещании в вагоне тотчас же решено было изменить ранее намеченный маршрут, чтобы скрыться от филера-террориста. Но куда бы Морозов ни приезжал, следящий за ним агент оказывался там же».