Виктор Таратута. Фото из архива охранного отделения
Дальше все продолжает развиваться в традициях классического детектива. Красин в своих воспоминаниях пишет: «Я заехал к С[авве] Тимофеевичу] в Виши, возвращаясь с лондонского
III съезда в 1905 году, застал его в очень подавленном состоянии в момент отъезда на Ривьеру, а через два дня, возвращаясь нелегально из Берна в Россию, в поезде прочел известие о его самоубийстве». Однако в Виши Морозов был в конце апреля, поэтому Красин никак не мог встретить его там 11 мая. Приверженцы теории убийства считают, что он встречался с Морозовым дважды — в Виши и Каннах, причем вторая встреча стала роковой. Эта версия изложена в книге А. Арутюнова со ссылкой на ту же З. Г. Морозову. Согласно ей, Красин появился в Виши совершенно неожиданно: «Выглядел он как совершеннейший джентльмен, одет был с иголочки, держался несколько манерно, сыпал французскими словами и заграничными анекдотами и казался весьма довольным».
Недовольная его визитом Зинаида Григорьевна вышла из комнаты, но, видимо, подслушивала за дверью, поскольку ясно услышала слова мужа: «Нет, нет и нет! Денег для вас, милостивые государи, больше у меня нет!» Услышав это, она вошла, чтобы разрядить обстановку, и увидела, что оба собеседника крайне раздражены. Побледневший Красин, бросив: «Трудно вас понять, Савва Тимофеевич!» — резко поднялся и вышел. На следующий день супруги решили срочно уехать в Канны, через неделю Красин появился и там, но Морозов отказался его принять. По словам той же Зинаиды Григорьевны (а точнее, М. Л. Кавериной), 13 мая фабрикант был в отличном настроении, купался в море, а после обеда, в самый жаркий час, прилег отдохнуть в спальне на втором этаже отеля «Ройяль». Его супруга спустилась вниз, чтобы поговорить с доктором Селивановским, а потом пошла в спальню звать мужа на обед. «Будучи рядом с комнатой, где находился Савва Тимофеевич, услышала выстрел. От испуга на какое-то мгновение остолбенела, затем, придя в себя, вбежала к нему. Через распахнутое окно она увидела убегающего мужчину». На ее крики сбежались служащие гостиницы и доктор, обнаружившие Морозова мертвым на диване, лицом вверх. У его правой разжавшейся руки на груди лежал браунинг, а на полу нашли краткую записку: «В смерти моей прошу никого не винить».
Олсуфьев излагает историю иначе, но тоже будто бы со слов Зинаиды Григорьевны. Он пишет, что днем 13 мая Морозов отправился на прогулку, но вскоре кто-то из слуг увидел, что он, «как бы кем-то преследуемый, в ужасе бежал по саду в направлении к своей вилле. Ворвавшись в свой дом, несчастный, никому ничего не объясняя, заперся в своей комнате, из которой послышался выстрел… и все было кончено». Дмитрий Адамович считает, что Морозов встретил того же «страшного человека», который следовал за ним повсюду, и в приступе страха покончил с собой.
Адепты теории убийства думают иначе: они утверждают, что один убийца напугал его в парке, а другой ждал в номере и там застрелил. Этим вторым будто бы и был Красин, о чем прямо говорит в интервью историку Ю. Фельштинскому внучатая племянница миллионера О. А. Кавелина. Она, опять-таки ссылаясь на жену Морозова, рисует такую сюрреалистическую картину: «Зинаида Григорьевна собиралась ехать с Рябушинским на пролетке куда-то кататься. Она одевала перед зеркалом шляпу и увидела в зеркале, как приоткрылась дверь и показалась голова рыжего человека. З. Г. спросила: „Кто это?“ Савва Тимофеевич суетливо ответил: „Никто, никто“. Она уехала. Когда вернулась, то Савва Тимофеевич лежал на постели, рука вниз свешивалась, и там лежал пистолет…» Не упоминая этих деталей, правнучка миллионера Т. П. Морозова приводит другие, не менее удивительные факты: «Опытные криминалисты из Венгрии и Югославии, врачи судебно-медицинской экспертизы, специалисты по баллистике не исключали версию убийства с последующей инсценировкой». Интересно, когда эти эксперты из несуществующих тогда стран смогли сделать свои выводы, если уже через сутки французская полиция закрыла дело, вынеся вердикт «самоубийство»?
На основании этих искаженных многократным пересказом фантазий Красина уже много лет обвиняют в убийстве Морозова. Приводят аргумент, что пуля, извлеченная из тела фабриканта, не соответствовала калибру найденного рядом с ним револьвера, но никакой пули не было, поскольку родственники не разрешили вскрывать труп. Другой аргумент — что человек не может застрелиться лежа и тем более закрыв глаза — также не выдерживает никакой критики, а ведь именно на его основании доктор Селивановский решил, что Морозова застрелили во сне. Странно выглядит и тот аргумент, что покойный был торжественно похоронен на Рогожском кладбище в Москве, хотя православные (тем более старообрядцы) не хоронили самоубийц в границах кладбища. Деньги Морозовых легко могли подкорректировать древнюю традицию, тем более что похороны разрешил московский генерал-губернатор А. А. Козлов, тоже считавший, что фабриканта убили. С ним были, однако, не согласны такие информированные люди, как московский вице-губернатор В. Ф. Джунковский или премьер С. Ю. Витте, вспоминавший, что Морозов за границей «окончательно попал в сети революционеров и кончил самоубийством». Так же считала французская полиция, которая обследовала место трагедии. Да и сама Зинаида Григорьевна Морозова вслух не подвергала сомнению версию самоубийства — быть может, потому, что провела остаток жизни в СССР и не спешила укорачивать эту самую жизнь, утверждая, что ее мужа убили революционеры.
Вероятно, в ее рассказах подругам есть доля правды: Красин и впрямь приезжал к Морозову дважды: в Виши в самом начале мая и в Канны 11-го числа. После первого визита он мог дать товарищам по партии команду постоянно следить за миллионером. Когда второй визит завершился неудачей, было вполне логично запугать Морозова в буквальном смысле до смерти: Красин знал, что его экс-начальник находится в неадекватном состоянии (ходили упорные слухи о его душевной болезни) и при этом всегда носит при себе револьвер. Холодный ум инженера связал эти два обстоятельства и отправил кого-то к отелю «Ройяль», чтобы дать жертве понять: в покое его не оставят нигде и никогда. И «заботливо» подсказать единственно возможный выход. Конечно, это всего лишь версия, но она позволяет увязать противоречащие друг другу показания свидетелей, в том числе и самого Красина.
Конечно, он мог подкараулить Морозова в саду отеля и сам, но знал, что его, старого знакомого и недавнего подчиненного, миллионер вряд ли испугается. Другое дело — какой-нибудь проверенный товарищ с бандитской внешностью, у большевиков таких хватало. Но, может быть, тот же товарищ и правда застрелил Савву Тимофеевича? Вряд ли — в небольшом отеле у него было мало шансов остаться незамеченным, да и картина происшествия, что бы там ни говорили, скорее указывает на самоубийство: выпавший из руки револьвер, записка на полу… Говорят, что записка была написана на слишком маленьком листочке, с краю, как будто его оторвали от большого, но трудно предположить, что Морозов (а почерк был бесспорно его) вписал бы такую фразу в какой-то другой текст — он ведь не автор душещипательных романов! Что до свидетельства Кавериной о том, что Зинаида Григорьевна видела бегущего от гостиницы человека, то скорее можно поверить Олсуфьеву, который на полвека раньше утверждал, что человек бежал не от гостиницы, а к ней — и это был сам Морозов. Если бы речь шла о незнакомце, выбежавшем из номера после убийства, можно не сомневаться, что въедливая французская полиция стала бы его искать, а не закрыла дело на следующий день.
И уж совсем нелепо считать, что этим мифическим убийцей был именно Красин — жена Морозова наверняка узнала бы его. Если же никакого убийцы не было, то события реконструируются следующим образом: 2 или 3 мая Красин навестил фабриканта в Виши и поссорился с ним, через пару дней Морозов переехал в Канны, 11-го Красин попытался снова встретиться с ним, но получил отказ, после чего дал своим людям приказ запугать Морозова в буквальном смысле до смерти. Есть, впрочем, вероятность, что они просто следили за ним, как делали это с момента его отъезда из России, и самоубийство стало ненамеренным, но весьма выгодным для большевиков — результатом этой слежки.
Мы не знаем наверняка планов Красина, как и того, был ли он в Каннах 11 мая — об этом известно тоже только со слов Зинаиды Григорьевны, а им (особенно в пересказе) верить можно далеко не всегда. В мемуарах он обеспечил себе алиби, но не полностью: съезд отправил его в Россию разворачивать революционную работу, однако он почему-то на целых две недели застрял в Европе — и уехал аккурат в тот день, когда узнал о смерти Морозова. Учитывая, что ни подозрительно относившийся к нему Ленин, ни другие лидеры партии ни словом не осудили его медлительность, можно не сомневаться: они знали про операцию «Савва» и санкционировали ее.
Максим Горький с Марией Андреевой
Однако быстро получить вожделенные сто тысяч большевикам не удалось: семья покойного подала гражданский иск о признании страхового полиса недействительным. Помогавший его оформлять адвокат Павел Малянтович, сочувствующий партии, помог и на этот раз — его красноречие в конце концов позволило Андреевой выиграть процесс. После этого «нелепая бессребреница» распределила деньги удивительно быстро и ловко. В сентябре 1906 года она писала из США своей сестре Екатерине Крит: «Я считаю, что распорядиться деньгами следует так: 1) уплатить расходы Малянтовичу, полагаю, это будет не больше тысячи, 2) отдать Л. Б. 60 тысяч целиком, 3) отдать долг К. П. — полагаю, что это будет тысяч 15. 4) всё, что остается, — тебе на расходы!» В итоге около 10 тысяч ушло на судебные издержки и налоги, 15 тысяч получил Константин Пятницкий (их ему был должен Горький), а 13 тысяч — Екатерина Федоровна, которая воспитывала детей сестры и находилась в весьма теплых отношениях с Красиным. Сам Красин еще в июне, сразу после решения суда, получил от Малянтовича 60 тысяч рублей, которые пошли на нужды партии. Если для этого и пришлось пожертвовать жизнью Саввы Морозова, партийная мораль легко смирилась бы с этим. Но поскольку в СССР миллионер был причислен к положительным героям, в его самоубийстве (или убийстве — кому как нравится) обвиняли царскую охранку или семью, но никак не большевиков.