На XII съезде партии в апреле 1923 года противники Красина использовали концессию Уркварта как лишний повод для нападок на него. Зиновьев в своем выступлении заявил, что Политбюро единогласно отказалось одобрить договор с Урквартом, подписанный Красиным, «забыв» сказать, что тот подписал договор с санкции того же Политбюро. Еще дальше от истины отошел Каменев, демагогически восклицавший с трибуны: «Когда
т. Красин, исходя из панических настроений, говорит „давайте подпишем соглашение с Уркартом, иначе мы погибнем“, мы говорим: нет, т. Красин, не впадайте в панику». Сам Леонид Борисович, выступая на съезде, также затронул этот вопрос, напомнив, что Уркварт обещал в течение 2–3 лет восстановить на бывших своих заводах довоенный уровень производства. Это позволило бы дать 40 тысячам человек работу, а стране — большое количество остро необходимых ей цветных металлов. От критики решений Политбюро Красин воздержался, учитывая, что против него были практически все, и лишь пообещал, что когда-нибудь представит «исчерпывающий доклад» по этому вопросу.
Красин в Лондоне. 1921 г. [Семейный архив К. д’Астье]
Но вопрос с концессией Уркварта не был окончательно решен: в мае 1924 года Главконцесском представил новый проект договора и поручил делегации СССР во главе с Х. Раковским обсудить его с миллионером. Красин отозвался на это так: «Переработка концессионного договора Уркарта не оставила камня на камне <…> и в настоящем своем виде концессионный договор, разумеется, неприемлем ни для Уркарта и ни для какого иного предпринимателя». В то время в Лондоне шли переговоры с лейбористским правительством Макдональда о полномасштабном восстановлении отношений Англии и СССР, и Красин считал ключевым для них вопрос о «2–3 крупных концессиях бывших собственников, в первую очередь Уркарта». Это он доказывал в своей записке в Политбюро, которое создало очередную комиссию по этому вопросу.
Тем временем член советской делегации в Лондоне М. П. Томский провел по поручению Сталина переговоры с Урквартом и сообщил в Москву, что у того, оказывается, нет денег, на его капиталы наложен арест и договор с СССР нужен ему именно для реанимации своей коммерческой деятельности. Несмотря на это, он высказался за подписание концессии, считая, что она позволит улучшить англо-советские отношения. Политбюро на своем пленуме 11 июля 1924 года создало еще одну комиссию для рассмотрения вопроса, включив в нее Красина, Томского, Сокольникова и Пятакова. Поскольку последние двое были давними красинскими оппонентами, они высказались против подписания, и Политбюро решило условия Уркварта отвергнуть, но переговоры продолжать. Они шли до 1929 года, когда потерявший терпение миллионер выступил с заявлением: «До тех пор, пока Совпра (Советское правительство. — В. Э.) не превратится из бесчестного банкрота в честного должника, ни один грош из денег британского налогоплательщика не пойдет на такой безумный риск, каким являлось бы предоставление СССР новых кредитов». Надо сказать, что к самому Красину Уркварт сохранил дружеские чувства и после смерти советского дипломата среди множества венков на его гробе был венок и от него.
Другой концессией, по поводу которой Красину пришлось сломать немало копий, была договоренность с британской золотодобывающей компанией «Лена-Голдфилдс», созданной в 1908 году специально для эксплуатации Ленских золотых приисков. Именно на ее предприятии произошел в 1912 году печально знаменитый Ленский расстрел, поэтому неудивительно, что после революции ее национализировали одной из первых. Первого февраля 1923 года председатель правления компании Герберт Гедалла направил Красину, тогда полпреду в Великобритании, письмо с просьбой организовать поездку сотрудников компании в СССР для изучения возможности возобновления концессии. К тому времени на бывших предприятиях «Лена-Голдфилдс» вместо тысячи довоенных тонн золота ежегодно добывалось менее трехсот. Указав на это в письме в Главконцесском, Красин высказался за то, чтобы отдать англичанам в концессию три их бывших предприятия.
Рассмотрев предложения «Лена-Голдфилдс», Главконцесском 13 сентября 1923 года признал договор с компанией «крайне желательным». Однако генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин долго тянул время, а 11 февраля 1924 года направил в Политбюро записку, где высказал отрицательное отношение к проекту договора. Это заставило вынести вопрос на рассмотрение пленума ЦК, в ожидании которого председатель ЦКК В. В. Куйбышев обратился к Красину, чтобы узнать его мнение по данному вопросу. Ответ был однозначным: «Считаю эту концессию в общем и целом вполне приемлемой и выгодной для нашего государства». В своей развернутой записке Красин полемизировал со Сталиным, который писал, что предоставление концессии означает передачу иностранцам не только ленских приисков, но «необъятных территорий Восточной и Западной Сибири», которые в результате превратятся в «государство в государство». Красин отвечал: «Не следует преувеличивать опасности. Ведь вся государственная власть остается в наших руках, мы не даем концессионеру и тени политических прав, ни тени влияния на политику центральной власти».
Возможно, красинская позиция сыграла свою роль в решении пленума ЦК 2 апреля 1924 года, который, вопреки мнению Сталина, согласился на предоставление концессии. В ноябре 1925-го концессионный договор с «Лена-Голдфилдс» был подписан. За три года компания обеспечила 30 % добытого в СССР золота (25 тонн), 80 % серебра и 50 % меди, свинца и цинка. Однако на концессионеров стали поступать жалобы на нарушение ими трудового законодательства (на предприятиях не раз происходили забастовки рабочих), уход от налогов и даже шпионаж. В 1930 году несколько сотрудников компании были арестованы и осуждены как английские шпионы, но еще до этого все иностранцы покинули предприятия концессии, которую в итоге решено было расторгнуть. В целом иностранные концессии не внесли большого вклада в экономическое развитие СССР. Семен Либерман писал: «Если сравнить всю эту шумиху [вокруг концессий] с практическими результатами — картина получается странная. Вот уж подлинно: гора родила мышь. За период с 1921 по 1928 год советская власть получила 2400 концессионных предложений, заключено же было всего 178 договоров, считая в том числе 3 договора о технической помощи. На 1 октября 1928 года в России сохранилось лишь 68 концессионных предприятий»
На пленуме 2 апреля, где позиция Красина одержала верх, его упрямый недоброжелатель Зиновьев не преминул обвинить его в «огульной защите всех концессий вообще». Но это было не так: в случае невыгодности концессионных соглашений для государства Красин решительно выступал за их отмену. Так случилось в 1924 году с Чиатурскими марганцевыми рудниками в Грузии, которые собрался взять в концессию известный американский бизнесмен и политик Аверелл Гарриман. Осенью того же года в Наркомвнешторг обратился директор «Дойче-банка», выразивший желание взять эти рудники в аренду на более выгодных условиях. Красин обратился с предложением на этот счет в Главконцесском, но глава этого ведомства Пятаков вместо ответа пожаловался в ЦК на «вмешательство» НКВТ в концессионные дела. Красин ответил на это письмом в Политбюро, где говорилось: «Когда речь идет о сдаче на 20 лет в концессию мировой монополии, то всякое конкурентное предложение, идущее из серьезного источника, надо приветствовать». Говоря о том, что в Чиатуре сосредоточена почти треть мировой добычи марганца, Красин пишет: «Уступка такой монополии, причем наиболее враждебному по отношению к Советскому Союзу американскому капиталу, может оказаться величайшей политической ошибкой».
Завершая свою записку, Красин призывал отменить концессию Гарримана и «привлечь все достаточно солидные фирмы к новой конкуренции». Тридцатого октября 1924 года пленум ЦК с его участием поручил Главконцесскому рассмотреть, помимо американских, другие предложения по концессии в Чиатуре. Обсуждение продлилось до следующего пленума в январе 1925-го, где Пятаков раскритиковал предложение Красина, намекнув даже на его личную заинтересованность в данном вопросе: «Будучи специально заинтересован (не Красин, конечно, а его организация „Аркос“) в продаже марганца за границу, он не хочет, чтобы эта продажа перешла из рук Аркоса в руки концессионеров». Большинство выступающих поддержали Пятакова, в итоге 9 июня концессия была предоставлена фирме «У. А. Гарриман и К». Однако соглашение о концессии вызвало протесты грузинского руководства, из-за которых его реализация затянулась, а в итоге и вовсе сорвалась.
Эта история лишний раз доказывает, что после смерти Ленина позиции Красина в советском руководстве неуклонно ослабевали. «В советских кругах, — вспоминал Семен Либерман, — все чаще говорили, что Наркомвнешторг — „лавочка Красина“, которая при национализации промышленности и в условиях НЭП’а вообще не нужна… Потом стали открыто заявлять, что Внешторг — паразитическое учреждение, живущее за счет других хозяйственных организаций страны, и что его поэтому следует упразднить. Кампания была направлена также лично против Красина. Ему не только ставилось в вину многое в его политической и хозяйственной деятельности, но подвергалась критике и его частная жизнь за границей. Его дети подрастали, получая европейское образование „буржуазного характера“, жили в состоятельной английской среде; его дочери мечтали о „хороших партиях“. Кругом сплетничали о личной жизни Красина, о его слабости к прекрасному полу. Через этих близких к нему лиц в его среду подчас проникали не совсем чистоплотные, рваческие элементы, с откровенной надеждой нажиться на связях с советским послом (находясь в Москве, Красин сохранял статус торгпреда в Лондоне. — В. Э.). Красин все это отлично понимал, но объяснял свое поведение следующим образом.
— Из-за того, что какой-либо спекулянт наживется на том или ином деле, — говорил он, — Советская Россия не погибнет; наоборот, она будет иметь к своим услугам тех специалистов, которых этим путем удастся купить».