Она испугалась, что он, не рожденный, уже диссидент! Что дальше?
— Так нельзя, мой дорогой! Он настоящий герой! И Титов!.. И…
— Они были не в космосе.
— Где же?
— В безвоздушном пространстве.
— А где же тогда космос?
— Ты не поймешь.
— Мне кажется, что ты злой мальчик!
— Все равно ты меня любишь.
— Конечно, — с умилением согласилась она. — Ведь ты — мой сыночек.
— Привязанность по родственным связям — ужасна! Я тоже так чувствую, по человеческому шаблону. Вот ты — дура, а я тоже тебя люблю…
Иногда ей казалось, что она сама придумывает диалоги с не рожденным сыном. Тогда она ехала к Равиковичу и разговаривала с ним на эту странную тему.
Гинеколог объяснял, что так и должно быть, что пренатальное общение — самое важное, что от этого зависят роды, легко ли, сложно ли они пройдут… Пессимистом или оптимистом выйдет ребеночек…
— Мне кажется, что я глупею, — призналась она.
— Все женщины на сносях — глупеют, — успокаивал Равикович. — Да-да… Когда Фима стучался в ворота жизни, то есть когда Дора была на сносях, у нее мозговая деятельность вовсе не осуществлялась. Все только на инстинктах. Более того, я вам расскажу. Когда Фима обрадовал мир своим появлением, Дора целых два года ни на кого, кроме мальчика, не обращала внимания. Она стала птенцом, который в свою очередь тоже выкармливает птенца. Мне в то время приходилось очень тяжело. Вы меня понимаете… Я в три раза больше работал и ужасно страдал! Признаюсь по секрету, я даже ревновал жену к собственному сыну!
Она после его слов подумала, что есть много положительного, что придется рожать без отца. Равикович совершенно ее успокоил, был отблагодарен красненькой и по-отечески приглашал заходить чаще, безо всякой медицины, прямо в гости, где он познакомит ее со своими дорогими.
— Какой Дора медовик печет! Вы сойдете с ума! Семислойный! Я целый день до того раскалываю чугунным утюгом грецкие орехи!
Она искренне обещала прийти, но, возвратившись домой, забывала обо всем на свете, ныряя в собственное пространство, в котором росло существо плоть от плоти ее.
— Опять горняк припрыгал! — предупредил плод.
— Пусть его, — отмахивалась она, совершенно равнодушная к чужому глазу. — Жалкий человек.
— Жалкий или его жалко? — пытался уточнить он.
— И жалкий, и жалко…
— Какой глаз противный!
— Тебе он не нравится?
— Я — ревную…
На следующий день она собралась с силами и посетила хозяйственный магазин, в котором приобрела новый «английский замок». Человек из ЖЭКа запросто переставил запоры, хотел было унести старый, но Юлька не отдала, даже в счет гонорара. Слесарь обиделся, но плод объявил, что на обиженных воду возят и много чего еще делают, а иногда и кладут!..
Когда до нее дошел смысл сказанного, лицо Юльки окрасилось медным цветом, ей показалось, что эти слова слесарь расслышал, а потому беременная женщина застыдилась и отдала мастеру замок, сохранив за собой старинный ключ.
— Мягкотелая ты!
— А ты — грубиян! — в сердцах сказала она громко. Продела в ключ цепочку и одела его на шею, как давно хотела. — Так нельзя с людьми по-хамски!
Слоновая Катя, сильно переживавшая соседкину беременность, часто слышала, как та разговаривает сама с со бой, размышляла о том, что столкновение чужеродных плотей вот какие вещи выделывает, мозги бекренит, не завидовала Юльке, а сопереживала…
Как-то Катька намазала на свежий черный хлеб масла, слегка посолила бутерброды и постучалась в Юлькину дверь.
Она открыла удивленная, стояла, поддерживая руками пузо, и смотрела на соседку по-детски, как на Юрия Никулина в цирке.
— На-ка, поешь! — протянула Слоновая Катя тарелку с хлебом. — Тебе есть надо, в масле витамины, а то неделями на кухне не появляешься!..
— Бери-бери! — подбодрил плод. Пошевелил всеми конечностями, уточняя: — Есть надо больше! Сколько влезет! Мне все на пользу!
Юлька проглотила все бутерброды на счет раз, и с этого дня до родов каждый вечер Слоновая Катя стучалась в дверь соседки, принося свой скромный дар будущему материнству — намасленный черный хлебушек…
Перед самыми родами Юлька все чаще забегала к Равиковичу узнать, не пора ли, не настал ли срок. Он успокаивал ее, говоря, что по первому случаю она всегда успеет в роддом, часов десять по первопутку женщины рожают.
— И вещички соберете, и такси вызовете, — умиротворял гинеколог. — И мне позвоните для успокоения!..
— А вы что же, на родах не будете?
— Я, милая, гинеколог… А акушер — профессия другая…
Равикович загодя познакомил Юльку с акушеркой — простой русской женщиной в вязаном берете, но задорной, сообщившей, что за свою жизнь детишек перевытаскивала почти тысячу!
— Даже медальку мне дали! — сообщила, улыбнувшись. — Та вы не боитесь! Все в лучшем виде случится!
Как водичка отойдет, вот тута в дорожку и собирайтесь. У нас в Грауэрмана на вас карточка лежит…
И она успокоилась. Решила две недели до родов вовсе ничего не делать, лежать на спине да телик смотреть.
С ним она разговаривала уже за полночь, когда все программы заканчивались.
— Скоро увидимся, дорогой…
— Мне и здесь неплохо.
— А я соскучилась.
— Странная… Я никогда не буду ближе к тебе, чем сейчас.
— Мне обнять тебя хочется!.. Интересно, какие у тебя глазки?
— У меня что, зеркало, что ли, здесь?
— А волосики?.. Или ты лысенький?..
— Ага… Черные патлы до плеч!
— И пальчики, наверное, длинные…
— В ушах ковыряться! Ха!
— Ты подрастешь, и я тебе по попе надаю!
— Как же! Когда я подрасту, сам баб по заднице шлепать стану! Любите вы это!
В такие минуты она была уверена, что сама выдумывает диалоги с будущим ребенком. Ну, не может же он, в самом деле, быть таким охальником, еще не явленный на этот свет! Что же будет, когда он подрастет?..
— Нам не дано предугадать! — ответствовал он на такие отвлеченные размышления матери.
И то верно. Человек предполагает…
Никаких двух недель природа ей не дала.
Воды отошли в воскресенье утром, хотя Равикович по опыту обещал начало родовой деятельности к вечеру: «Рожают почти всегда ночами…»
Минут десять она стояла в нерешительности, думая, что просто не выдержал мочевой пузырь, только потом дошло, когда сын сообщил по-телеграфному кратко:
— Воды.
Она принялась собираться, совершенно не готовая, что сегодня станет матерью.
А где же еще десять дней, обещанные доктором?
Попихала в сумочку пижаму да пару нижнего, пытаясь сфокусироваться, но этого как раз и не получалось.
Он помог ей.
— Позвони Равиковичу!
Она выбралась в коридор, доплелась, оставляя за собой мокрый след, до телефона.
Номер не отвечал, хотя она ждала долго, а потом перезванивала… Воскресенье…
— Катя! — призвала Юлька на помощь соседку. — Катя-я!
Но Слоновая Катя в это время торговала на рынке петрушку, кляня на чем свет стоит красавца грузина, уступающего с белозубой улыбкой молоденьким по гривеннику, а ей и пятака не спустил.
— Иды, бабка, иды! — спроваживал красавец ее беззлобно. — Мешаешь наблудать!
— Блудить ты сюда приехал! — вышла из себя Слоновая Катя, готовая к бою. — Ишь, «наблудать»! Я тебе наблюду!..
— И что ты злая такая! — обиделся красавец. — Одинокая, наверное! Возми зэлень, сколько хочэшь! Бесплатно!..
Она, конечно, отказываться не стала. Набрала полный мешочек. Хотела было мясистый помидор ухватить, но грузин шикнул, и старуха отчалила, довольная собой в крайней степени…
Испуганная Юлька обернулась в другую сторону и попросила:
— Сергей Сергеич!
Но и горняк в это время отсутствовал. На кафедре его познакомили с очкастой аспиранткой, и с раннего утра сия ученая пара каталась на лыжах по Сокольническому парку. Кушали беляши и целовались жирными губами.
Она вспомнила про Ксанку и набрала ее номер.
Юльке повезло.
Трубку взял Чармен, сообщивший, что жена на целый день нырнула в мир женской красоты. Это означало, что Ксанка у маникюрши, потом — педикюрша, бритье ног по французской методе, а в конце — парикмахер Владик, носящий для маскировки моржовые усищи, так как боялся загреметь в тюрьму по статье за гомосексуализм. Мастер был отменный, а потому ему сообразили фиктивную жену с экзотическим именем Крыся, для маскировки… С таким именем только с гомосексуалистом и жить, шутили за глаза…
— Рожаю, — почти пропищала она.
— Еду, — тотчас отозвался Чармен.
Он приехал очень скоро. Но к этому моменту она с трудом держала себя в руках. Почему-то страх овладел всем ее существом, руки и ноги были холодны, как у мертвой. Или зима виновата?..
Воскресенье — день чудесный. Выходной, а потому машин на дорогах — самая малость! Они домчались до Грауэрмана минут за десять. Она дольше шла от проезжей части до входа. Чармен улыбался, крепко держал Юльку за руку, ведя к дому, где детей на свет производят.
— Нету на вас карточки! — сообщили в регистратуре.
— Как нет? — удивилась она, ощущая, как мальчишечка толкается в ее тяжеленном брюхе. — Нам доктор Равикович обещал!
— Какой Равикович?!. И доктора такого здесь нет!
— А акушерка?.. Как ее?..
Она не знала по имени, вспомнила только вязаный берет. Не понимала, что говорить дальше…
— Женщина рожает! — вступился Чармен. — Какая разница, где ее карточка! Потом найдете!
— Паспорт! — потребовала регистраторша. Она дала.
— Не наш район!
— Как это не наш район! — возмутилась Юлька. — Доктор Равикович…
— Не наш доктор!
— Да вы что! — тихо, но страшно проговорил Чар-мен. — Вы советский роддом или!.. Клятва Гиппократа вам — ничто!
— Не имею права! — оправдалась регистраторша. — Да вы… Ее роддом неподалеку… На Никитском, возле улицы Станиславского… Три минуты… А у нас сейчас трое родов и один молодой акушер!..
Они поехали на Никитский. Ей становилось все страшнее, так что организм трясти начало. Она сидела на заднем сиденье «Победы», а потому не могла дотянуться, дотронуться до Чармена, в котором чувствовала спасение. Желала, чтобы он был ее спасителем.