Откуда у него было это знание?.. О том он не размышлял, знал, и все!.. И вообще, знания всплывали в его мозгу по мере надобности!.. Так повелось еще с материнской утробы…
Полковник Дронин получил ответы на свой запрос. Капитан Рыков докладывал по-свойски, в кабинете, сидя за чаем.
— Что касается Северцева-Криницина… — Капитан сделал паузу. — Он через полгода после приговора сбежал.
— Как сбежал? — встрепенулся Дронин.
— Как, не знаю… Да вы так не волнуйтесь, товарищ полковник. Отследили его, а когда брали, пулю в голову вогнали!
— Насмерть?
— Более чем. Дронин расслабился.
— А что с завхозом?
— С завхозом все серьезнее… — Капитан быстро высосал мякоть лимонного кусочка, вытащенного из чая, облизал кислые губы. — Завхоз — наш.
— Знаю.
— Вы знаете, что он был нашим, а я докладываю, что он и сейчас наш.
— Не понял.
Капитан не отвечал, смотрел на полковника неотрывно.
— В каком звании? — спросил Дронин.
— Похоже, что в таком же, как и у вас.
— Внедрение?
— Не объясняли. Так, шепнули, что лучше не лезть.
Дронин продолжал отхлебывать чай, а сам думал над тем, сколько в их ведомстве всяких подведомств? Поди сосчитай. И каждое почти в самостоятельном плавании. Только у нас генерал может подчиняться майору, а полковник маскируется под завхоза психиатрической больницы, что-то там разведывая или контролируя.
— А мы и не полезем! — заключил Дронин.
Этим же вечером он доложил своему генералу, что Берегивода действующий сотрудник, по которому вести всякие проверки и разработки запрещено! Развел руками в знак своего полного непонимания ситуации.
«Если это какие-то внутренние дела, — подумал генерал, — почему я об этом не знаю?.. Моя компетенция. Как прошло мимо?.. А если не внутренние, то, значит, контрразведка… А если контрразведка, то не исключено, что занимаются самим Паничкиным или кем-то из его окружения… Тогда я в засветке…»
Генерал сработал на опережение, сообщив руководству ведомства о странной просьбе некоего психиатра Паничкина — выяснить, кто такой Берегивода. Руководство обещало разобраться.
Генерал позвонил Паничкину, посеяв в душе его всяческие опасения.
А потом все выяснилось. Оказалось, что завхоз Берегивода — однофамилец другого Берегиводы, действительно полковника конторы под прикрышкои. Завхоз же был следаком обычного районного отделения милиции города Кимры. Вытурили за аморалку. Спал с женой замполита… В общем, больничный Берегивода в отличии от однофамильца — ком с горы или газы из задницы!..
Оповестили о случайном совпадении генерала, и он вновь связался с Паничкиным, довольный, что все разрешилось без потерь для него самого, никого не засветили по дурке, и психиатра можно сделать обязанным чрезвычайно.
— Разобрался я с вашим завхозом! — сообщил генерал Паничкину в ресторане ЦДЛ. При этом он долго и грозно смотрел в глаза сотрапезника, взгляд которого, впрочем, ничуть не уступал по профессиональной силе. Хотя Паничкин, не подавая виду, волновался сейчас отчаянно. Генерал же ужинал уже совершенно спокойным. — Так вот, Берегивода — наш, — сообщил гэбэшник, подвесив паузу, за которую сжевал целую котлету по-киевски, обсосав косточку тщательнейшим образом… Паничкин здесь подломился духом и долго кашлял под звуки рояля, оправдавшись попаданием не в то горло перчинки. — Так вот, завхоз — наш человек, — продолжил генерал, — но… Но нас с вами связывают долгие и хорошие отношения…
Паничкин в знак согласия быстро закивал.
— Я разрешаю вам уволить Берегиводу — что касается для вашего спокойствия… Теперь он займется другими делами… Не велика птица!..
— Спасибо, — прижал руки к сердцу психиатр. — Не знаю, как вас благодарить!
— Сочтемся! — дружески улыбнулся генерал.
На этом моменте принесли кофе, и Паничкин отважился спросить:
— А в чем я провинился?
— А это мы вам простили, — ответил генерал, поселив в душу психиатра терзающую тревогу, которая будет сопровождать его всю жизнь. Что простили?!!
На этом ужин закончился.
Генерал казался довольным сегодняшним вечером. И ужин был вкусен, и коньяк мягок, и важного человека поставил под себя и под свои нужды подложил…
Психиатр Паничкин расстался с Берегиводой с тяжелым сердцем.
Сообщая завхозу об увольнении, он извинялся и чуть ли не расшаркивался с ним, говоря, что очень жаль лишаться такого нужного сотрудника.
Сам же увольняемый был странно удивлен и раздосадован, намекая, что его просто так уволить — не пройдет даром!
— Вы уж простите великодушно, — приговаривал Паничкин. — Спасибо за совместную работу!..
«Издевается, сука!» — злился экс-завхоз, понимая, что ему, с запятнанной репутацией, отомстить такому серьезному человеку вряд ли удастся.
— А я этой сволочи для его друзей боксик освободил, — возбуждал обиду Берегивода в комнате своей огромной коммуналки. — Ирочку уморил, а меня в расход!..
И здесь завхоз понял, как отомстить обидчику.
Берегивода уселся за кухонный столик и написал в Комитет государственной безопасности подметное письмо, в котором сообщалось, что профессор Паничкин сокрыл от органов необыкновенный психический человеческий феномен, который может обходиться без пищи и воды в полнейшей изоляции долгие годы. Тем самым Паничкин нанес урон безопасности страны, лишив Родину возможности правильно распорядиться обнаруженным потенциалом… Еще Берегивода сообщил о кумовстве руководителя, а еще, до кучи, об умышленном доведении психически нездоровых детей до смерти…
Берегивода не стал опускать письмо в обычный почтовый ящик, а самолично доставил его на Лубянскую площадь, где засунул конверт в щель специального жалобоприемника, предназначенного для такого рода сигналов…
— Ты у меня попляшешь, сука! — громко произнес завхоз.
Прапорщик Кискин, фотографирующий всех установленным в почтовом ящике фотоаппаратом, лишь порадовался такой злости корреспондирующего.
— Попляшет, попляшет! — подтвердил он также громко. — Мы его на Колыму!..
Берегивода, которого посетила слуховая галлюцинация, потоптавшись возле серой мрачной стены СССР еще с минуту, вдруг шарахнулся от нее и почти побежал к станции метрополитена «Кузнецкий мост», в которой исчез, смешавшись с толпой граждан…
— Прощай, Северцев! — улыбнулся Паничкин на прощание Леониду.
Мальчик смотрел на психиатра сквозь стекло больничного «рафика», но в ответ не улыбался, а представлял, как барабанную перепонку врача проедает огромный рыжий муравей…
Его привезли в интернат № 59, что в Лосиноостровском. Обычное школьное учреждение для всякого разного детского люда. У кого родителей нет, чьих лишили родительских прав, а также имелись проживающие вьетнамцы, чилийцы и испанцы — дети интернационалистов.
Поместили Леонида в палате на четырнадцать человек — мальчиков из первого класса.
«Как в психушке — никакого отличия», — решил Северцев и залепил сочную оплеуху первому, кто решил с ним вступить в контакт.
Этим пострадавшим оказался рыжий от пяток до макушки пацан по имени Ромка. Получив по носу ни за что, шмыгая соплями, смешанными с кровью, он сначала оторопел, а потом, придя в себя, вдруг прыгнул на Леонида, ощерив рот с мелкими острыми зубами, да как вцепился ими в ухо Северцева, да с таким остервенением принялся жевать нежную плоть, что новенький закрутился вокруг собственной оси, ошеломленный болью… А рыжий Ромка к работе челюстей добавил еще и удары своих жестких кулачков, которые попробовали на прочность Леонидовы ребра…
Рыжий Ромка был калачом тертым. Первые шесть лет жизни он прожил в деревне Могильцы с матерью алкоголичкой, привык к абсолютному недосмотру за своей персоной, а потому все время проводил в компании более взрослых пацанов, с которыми ему частенько приходилось драться. Он всякий раз был бит, но в любой потасовке защищался отчаянно, используя все подручные средства. Если не помогало, он мог затаиться, а потом огреть обидчика сзади чем-нибудь тяжелым. За это его прозвали Психом и перестали трогать, от греха подальше… А потом Ромкина мамаша сгинула бесследно, и участковый, забрав мальчишку из деревни, передал его в детскую комнату милиции… Оттуда Ромка Псих попал в интернат № 59.
Здесь он быстро прославился агрессором, преследуя в основном интернационалистов. Колотил их почем зря. К своим же относился снисходительно, в особенности опекая одноклассников, которые безусловно признали за ним полное физическое превосходство.
Какого же было изумление Ромки Психа, когда его дружелюбие было встречено крепкой оплеухой…
Несмотря на боль, к которой Леонид был еще непривычен, несмотря на неожиданную агрессию против его собственной, мальчик принял драку как событие отрадное, радующее новизной физических ощущений и приятным открытием, осознанием, что и среди его сверстников есть интересные экземпляры. Он даже дал возможность Ромке подольше пожевать собственное ухо, рискуя вовсе остаться без него, а когда получил коленом поддых, его организм, на несколько секунд оставшийся без кислорода, вдруг заработал как положено. Пальцы сжались в кулаки, мышцы ног напряглись, спина по-кошачьи выгнулась. Сначала Леонид сбросил с себя Ромку, обнаружив в его зубах собственный кусочек уха, которым тот плюнул, да так метко, что угодил новенькому в глаз…
На этот момент в спальню первоклашек набилось юного народцу, как сельдей в бочке. Наблюдали за жестокой дракой как одноклассники, так и проживающие в других этажах, где размещались ученики с третьего по седьмой классы. Пришли поглазеть на поединок и интернационалисты, заинтересованные в отмщении за свое косоглазие и цвет кожи.
Утерев глаз от ошметков собственного уха, Леонид мыском ноги заехал Рыжему под самое сердце, отчего тот взвизгнул по-собачьи, но, тотчас проглотив боль, вскочил на ноги и левой рукой, ногтями, отмахнулся по лицу новенького, да так, что оставил на щеке глубокие и кровавые царапины, как будто по коже граблями почесали.