Готова ли она! Господи, да она только об этом и мечтала! Да вот же деньги у нее!
Не стесняясь, Лебеда выудила из бюстгальтера свои десять тысяч и положила пачки на стол Утякина.
— Деньги уберите! — жестко попросил доктор. — Пока они вам не понадобятся!
Она загрустила, уверенная, что в жизни ничего бескорыстного не случается. Но если бы она знала, какая корысть скребла по всему существу Утякина, то непременно бы взяла деньги с него самого.
И началось!
Она забыла про ночь и день! Тридцать пять суток тратила на роль собаки Павлова.
Столько крови из Ангелины Лебеды вытянули, что хватило бы на целую станцию донорской помощи. Разливали по разным вакуумным пробирочкам. Мешали с реактивами, разжижая и обесцвечивая человеческое горючее.
Потом ее провели по трем гинекологам, которые проторчали в ее внутренностях по два часа каждый. И брали длинными палочками что-то из глубин, объясняя — «на посев»! А она знала, что сеют только в полях, может быть, еще и добро насаждают, но что в нее засевают?..
Мучила Утякина вопросами, а он лишь говорил, что все в порядке, что если Ангелина хочет стрелять из своего арбалета, необходимо терпеть мучения и слушаться его беспрекословно.
УЗИ, МРТ, консультации у невропатолога…
Господи! Когда это кончится!
Потом она пила пять литров какого-то порошка, растворив его в воде. Всю ночь просидела на унитазе перед колоноскопией, показавшейся ей самым унизительным действием, произведенным с ее телом за всю жизнь.
Обессиленной, ей почудилось, что тот же шланг-гадюку засунули в рот, проталкивая в самые кишки. Хотелось заорать, что как же из задницы, да в уста!.. А она корчилась в рвотных позывах, попутно избивая здоровенного гастроэнтеролога ногами…
Утякин шел за ней следом и слушал врачей.
— Внутренние органы в совершенном порядке, — с некотором удивлением докладывал специалист по ультразвуковым исследованиям. — Мне бы самому такой ажур. Немножечко жирка в печени, но укладывается в норму тридцатилетнего человека!..
Ни единой песчинки в почках не было обнаружено у исследуемой Лебеды. И анализ мочи показал отсутствие вредных солей. Также никаких следов воспалительных процессов…
Эмэртолог докладывал более сухо. В головном мозге изменений не обнаружено, позвоночник в норме, если не считать небольшой грыжи в шейном отделе. Но у кого их нет. В остальном патологий во всем организме также не обнаружено…
— Она что, ученый? — поинтересовался врач, сделавший старухе доплерографию.
— Пенсионерка, — ответил Утякин. — Что-нибудь не так?
— Обычно такие толстенные артерии, — он показал кулаки, приложив их к месту примыкания шеи к голове, — бывают у людей очень умных, занимающихся в основном мозговой деятельностью!
Утякин и без него знал, у кого такие артерии.
— Чистые? — уточнил.
— Абсолютно. Кровь поступает реками!
Все три гинеколога дали одинаковые заключения. Абсолютно здорова… Он позвонил на всякий случай каждому и поинтересовался на счет возрастных изменений.
Двое пояснили, что таковых не обнаружено. Третий гинеколог-женщина поинтересовалась в свою очередь:
— Ваша работа?
Он честно ответил, что работа не его, а природы.
Врачиха услышала то, что и ожидала. Она знала Утякина — как геронтолога, андролога, уролога, но склонна была верить не в чудеса врачевания, а в чудо природы, на счет которой и отнесла пожилую пациентку. Позавидовала малость, да и только.
— А что флора и посев?
— У нее даже молочницы, похоже, не было!.. Старуха Лебеда, поселенная на время обследований в медицинскую палату, страдала от одиночества и от произведенных насилий на ней.
Засыпала плохо, а потому воспоминания все чаще лезли в ее голову. Уж как она не любила сам процесс воспоминания, считала, что, проживая даже хорошее заново в мыслях, теряешь драгоценное время сегодняшнего дня. Таким образом, коротишь жизнь!.. Ужасное, бестолковое занятие!
А последние три дня ее вообще не водили ни на какие обследования!.. Утякин не появлялся. Казалось, все забыли про нее, кроме молодой девицы громадного роста с ногой баскетболиста, приносящей Лебеде три раза в день еду.
Девица всегда молчала, а Ангелина, засмотревшись как-то на нее, жалея, что ли, за такие физические кондиции, неудобные для личной жизни, вдруг обнаружила у девчонки на плохо замазанной крем-пудрой коже лица жесткую мужскую щетину.
После этого и аппетит пропал. Лежала и смотрела в потолок. Скучала по арбалету… Ах, как ей хотелось меткого выстрела! Звука сорвавшейся тетивы!..
3
— Тебя-я!!! — громогласно прокричала Слоновая Катя из прихожей. — Иди к телефону, непутевая!..
«И половины воды не сошло», — расстроилась она, но все же предприняла над собой усилие, вылезла из ванны и, не вытираясь, забралась в махровый чешский халат, да так, босая, и засеменила в прихожую.
Это был Пашка Северцев, назначивший на девятнадцать встречу в «Пекине».
— А-га-а! — весело пропела она.
— Ха, — сказал парень на прощание и повесил трубку.
Отец спасает своего сына.
Сия сентенция произошла от эмбриона, сердце которого от всеобщего охлаждения материнского тела чуть не остановилось, но теперь застучало должным образом, вследствие чего и гибель оного отсрочилась.
Конечно же, никакой разницы в том, что последняя мысль произойдет не сегодня. Совершенно неважно, сколько мыслей и какого они качества, если нет их бесконечной вереницы, должной привести к познанию всех альтернатив…
Поскольку разговор был кратким, она решила вернуться в ванну и долежать столько, сколько положено, чтобы вода слилась до конца, освободив ее тело от плохой энергии.
Эмбрион совершенно был не согласен с таким развитием событий, более не желая физических пыток. Сосредоточившись, зародыш выпустил из себя какое-то мизерное количество чего-то, которое влилось в ее кровь и понеслось ко всем жизненно важным органам …
Она вновь разделась. Вешая халатик, прильнула к нему щекой, представляя Пашкино лицо, мечтая, как вцелуется в его губы, как куснет пребольно за ухо…
Здесь мечты ее резко остановились. Внезапный рвотный порыв заставил большое тело резко повернуться к унитазу, а рот хватанул воздуха за троих…
Тотчас все и прошло…
«Что это?» — подумала она с удивлением.
«То!» — ехидно ответил эмбрион и вновь опорожнился нано-частицами.
Она, было, решила не обращать внимания на произошедшее, мало ли — неудачно повернулась, вновь хотела перешагнуть через эмалированный чугун посудины, как вдруг в голове затуманилось, сначала из глубины нутра, по всей длине кишок, в рот выступила невыносимая горечь, а затем тело ее сотрясло рвотными подступами, так что глаза полезли из орбит.
«Мама!» — коротко испугалась Юлька и лишь успела рухнуть на колени перед унитазом, как изо рта хлынуло что-то мерзко зеленое, словно она на завтрак наелась гусениц.
«Мама!» — повторил за ней зародыш, наслаждаясь моментом расплаты.
Ее тошнило всего пару минут, но ей показалось, что прошла целая вечность.
Когда позывы прекратились, голое тело сотрясалось от холода, а глаза были похожи на вампирьи, так как в них полопались от напряжения сосуды. Она обняла унитаз, будто тот был подушкой, и лежала на стульчаке долго, отдыхая и переживая страх.
«Что это? — вновь задалась она вопросом, вспоминая, что ела на завтрак. — Не гусениц же, в самом деле… Батон с маслом и вареньем, яйцо, да полбанки вонючих сахалинских крабов, Пашкин презент. От них проблема, — решила. — Точно от них! Ну, он у меня сегодня попляшет!»
Она была воинственно настроена, а пока, чтобы выглядеть хорошо, подумала о том, что необходимо сделать примочки из чайной заварки на глаза. К вечеру все будет в порядке!
«Ну, она у меня сегодня попляшет!» — решил эмбрион.
Зародыш понял, что обладает мощным оружием, благодаря которому не погибнет преждевременно, затем ощутил в себе следующий процесс деления клеток. Он стал больше массой. Сердце уже не так раскачивало его существо, дискомфорт уменьшился, а оттого потекла чистая, первозданная мысль.
«Время — гадость, — решил он. — Время — это отрезок между первой и последней мыслью. Все, что является отрезком, — гадость. Жизнь — тоже отрезок, а следовательно, и она — гадость. Прямая — гадость, и точки, между которыми эта прямая, вызывают отвращение. Может быть, лишь вторая точка интересна неким волнующим неизвестным».
Впрочем, он знал, что за ней наступит Альтернатива. Раздражало лишь то, что он не мог ощутить, какой та Альтернатива будет.
«Вот-вот, человеческая сущность, определенная физиологией, даже когда физиология только нарождается, не дает возможности просчитать, продумать будущую Альтернативу. Даже когда появятся мощные компьютеры, когда прогресс сделает человека физически бессмертным, даже тогда башка человечья не в силах будет осмыслить и понять, что произойдет там, за гипотетическим концом. А оттого венец природы потянется к искусственному прерыванию вечного бдения, не в силах жить без времени, без любви, без стимулов. Останется одно любопытство лишь. Что там? Как оно выглядит?.. Это и есть влечение к Альтернативе», — заключил эмбрион. Не к смерти, а к тому, что познали миллиарды миллиардов существ. К Альтернативе! А он, смерд, обделенный, остался довольствоваться лишь вечной жизнью.
«Нет, — тут же возразил себе зародыш, — никакой вечной жизни не будет. Лет сто пятьдесят, сто восемьдесят до тотальной скуки и невозможности преодолеть влечение».
Удовлетворенный своим выводом, зародыш почти отключился, не мыслил, лишь отмечал, что через строго определенные промежутки его становится больше.
Она сидела перед зеркалом и, обильно зачерпнув из банки крем «Волшебный», увлажняла им шею. Запах сирени, которым был наделен крем, заставил ее забыть произошедшее в ванной, она втирала его в мягкую кожу и запросто могла свои руки представить руками Пашки. Ну, тогда могло быть всякое… Она частенько приходила в себя, обнаружив, что извела почти всю банку дорогого крема. Глаза еще долгое время оставались мутными, какая-нибудь мышца обязательно подрагивала, ну и все такое…