– Кто это?
– Вымышленный персонаж.
И полились рассказы о провинциальном мудреце от лица его верного друга и почитателя:
– Ты знаешь Залмана Шраца? Нет?! А ты? И ты тоже нет?! Тогда я вам скажу: это великий человек. Вы приезжаете в Нью-Йорк и тихо-тихо говорите: «Залман Шрац». И знаете, что происходит? Вот, ты знаешь? И ты тоже знаешь? Движение останавливается. Его знают все. Его приглашали в ООН консультантом по еврейскому вопросу. Но он не поехал; и знаете почему? Я вам скажу: он не привык жить без прописки…
О находчивости Утесова ходили легенды, но с возрастом живость ума притупляется и трудно рассчитывать на быструю искрометную реакцию восьмидесятилетнего человека. Трудно. Но, как выяснилось, можно.
На премьере картины «Вылет задерживается» Леонид Осипович сидел в зале. Я решил представить его, поскольку песня в утесовском исполнении должна была прозвучать с экрана, и закончил это представление вежливой виньеткой, что-де я считаю его членом нашего коллектива и надеюсь, что мы много-много раз еще будем сотрудничать. Я не успел еще закончить, когда Утесов встал и громко спросил:
– Можно анекдот?
– Пожалуйста.
Он повернулся к амфитеатру, сложил руки рупором и почти прокричал:
– Одного восьмидесятилетнего человека суд приговорил к двадцати пяти годам. В заключительном слове человек сказал: «Граждане судьи, благодарю за доверие».
Леонид Осипович не боялся проявить свой бойцовский характер, не отказывался от своей точки зрения, даже когда ситуация была явно не в его пользу, не заискивал перед молодежью.
Кинорежиссер Леонид Марягин и композитор Ян Френкель
Однажды на клубе джазовой музыки в Доме композиторов Утесов слушал выступление модного и известного джазового трио. После выступления Леонид Осипович сказал:
– Я вижу здесь прекрасную технику, но не вижу музыки.
Зал встретил эту реплику раздраженным гулом, выкриками:
– Конечно, только у вас музыка?!
– Вы лучше всех понимаете!
– А вы поживите с мое – может, поймете!
– Ну да, вы первый в джазе? Да?
– А ведь были и до вас!
– Первых было много, – отразил Утесов, – только слушали не всех!
Такое отношение к своей роли в истории советского джаза не мешало ему быть самоироничным. Меня все время подмывало опросить, почему у него дома скромный, простенький, дешевый проигрыватель «Аккорд». Во время одного из посещений уловил момент. Спросил.
– А мои пластинки можно слушать только на дешевой аппаратуре. Иначе – несовпадение формы и содержания!
В последнюю нашу встречу Утесов показывал карандашный рисунок Шаляпина, изображающий Глазунова. Рассказывал историю этой реликвии. Рисунок был сделан на бланке «Поставщик двора Его Величества Дидерихс». Сын поставщика роялей для двора Его Величества, саксофонист оркестра Утесова, нашел рисунок в бумагах отца…
Леонид Осипович поведал мне историю в духе Андронникова. Воспроизводить ее не стану, поскольку сомневаюсь в достоверности. Я собрался уходить, Утесов уже в дверях сказал:
– Ну а если нужно записать песню, – пожалуйста, звони. Я готов. Голос тот же: как не было, так и нет!
По публикациям советской периодики 30-50-х годов
Теа-джаз[2]
Люди, бывшие на первых представлениях «Летучей мыши», рассказывают:
– Когда потух свет, в зале послышалось какое-то шуршание, переходившее в шипение. «Мышка, мышка», – раздались слова. Из углов, из щелей поползла веселая песенка, запеваемая конферансье. И в такт песенке – вдруг, ни с того ни с сего – стали вспыхивать красные лампочки под стульями у зрителей. Это было так нелепо и так неожиданно, что в зале разом установилась смешливая, беззаботная, ребяческая атмосфера.
…Посмотрите на лица слушателей-зрителей «Театрализованного джаза» Л. Утесова. Посмотрите-ка на этого более чем джентльменистого, гладко выбритого, удивительно холеного техрука одного из крупнейших заводов. Он разом скинул сорок лет с «трудового списка» своей жизни. Так улыбаться могут только чрезвычайно маленькие дети! Или вот – бородач, перегнувшийся через барьер, ухмыляющийся до облаков, головой, плечами, туловищем отбивающий веселый ритм джаза. А эта девица – чем хуже других эта девица, забывшая в припадке музыкальных чувств закрыть распахнутый оркестром рот!
Сад[3] сошел с ума. Тихо и незаметно «тронулся». Две тысячи лиц растворяются в одной «широкой улыбке». Контролерши не считают нужным проверять билеты. У администраторов такие улыбчатые лица, что кажется, еще минута – и они бросятся угощать нарзаном ненавистных было «зайцев», впившихся в решетку сада с той – «бесплатной» – стороны.
И только тут мы начинаем понимать, как улыбались зрители на первых представлениях «Летучей мыши».
«Наши американцы» успели в достаточной степени скомпрометировать джаз. Соберутся пять-шесть унылых людей в кружок и с измученными лицами – жилы натянуты, воротнички жмут, улыбаться неудобно – «Мы же иностранцы!» – начинают «лязгать» фокстрот. Весело, как в оперетте!
Для «колорита» («Негры, они же такие непосредственные!») кто-нибудь из оркестрантов иногда подпевает – вернее, пробует запеть, – но осекается. Слишком уж хмурится публика! Последний шаг «американской техники» – воздушные шары, привязанные к стульям. Музыка, впрочем, от этого не улучшается.
И вот «Теа-джаз». Прежде всего – превосходно слаженный, работающий как машина – четко, безошибочно, умно – оркестр. Десять человек, уверенно владеющих своими инструментами, тщательно прилаженных друг к другу, подымающих дешевое танго до ясной высоты симфонии. И рядом с каждым из них – дирижер; вернее, не столько дирижер (машина и без него задвигается и пойдет!), сколько соучастник, «камертон», носитель того «тона, который делает музыку». Поет и искрится оркестр в каждом движении этого «живчика» – дирижера. И когда он с лукавой улыбкой начинает «вылавливать» звуки и «распихивать» их по карманам, когда он от ритмического танца перебрасывается к музыкальной акробатике и – подстегнутый неумолимым ходом джаза – становится жонглером звуков, молодость и ритм заполняют Сад.
Многое – чрезвычайно многое – несовершенно и экспериментально в этом «Теа-джазе».
– Оркестр будет танцевать, – объявляет дирижер. И действительно, как по команде оркестранты начинают шаркать, перебирать ногами. Разом встают и садятся. Переворачиваются – и на место. Это еще не танец. Но элементы танца есть. В «любовной сцене» только-только намечены любопытнейшие контуры «оркестровой пантомимы». Но ведь важно дать наметку. Еще работа – и пантомима вырастет.
«Первый опыт мелодекламации под джаз». Вернее, светомелодекламации, так как свет, разнообразно окрашивающий «раковину» оркестра, неотделим от номера. Опыт не до конца удачен. Музыка местами слишком уж искусственно подгоняется к тексту. Свет временами работает донельзя прямолинейно, натуралистически. Но и здесь нельзя не предвидеть, что может получиться при «хорошем обращении» с материалом.
Словом, налицо превосходный и жизнеспособный принцип, заимствованный с Запада, но имеющий все данные привиться и дать новые самобытные ростки на нашей, советской эстраде.
Пока что – при всех своих достоинствах – «Теа-джаз» все же носит немного семейный характер. Как будто собрались на дружескую вечеринку квалифицированные мастера оркестра и театра и стали мило, ласково – «с песнею веселой на губе» – резвиться. Если бы «семейность» дела сказывалась только в жизнерадостности выступления, это был бы плюс, а не минус. Но когда между номерами неутомимый JI. Утесов начинает вспоминать старинные одесские анекдоты, это «снижение марки», это вульгаризация замысла. «Теа-джазу» явно недостает режиссерской опытной руки, тщательной и любовной корректуры.
Талантливый человек Утесов! Вот уж подлинно – и чтец, и певец, и на дуде игрец! Но «обуздать» (в лучшем, профессиональном смысле слова), ввести в русло хорошего ансамбля его бьющий через край «артистический темперамент» – не мешает.
И наконец, один из основных, решающих дело вопросов – репертуар. «Теа-джазу» надо твердо встать на позиции высококачественного, профессионального и музыкального, и текстового материала. Третьесортной обывательской «салонщине», дешевой «экзотике» и шансонетной «редиске» – бойкот! Когда в первой программе «Теа-джаза» – на мотив избитой «герлс-змейки» – начинают скандировать:
Как был прекрасен
Наш юный «Красин»! —
становится неловко и за себя, и за артистов. И рядом с этим большое принципиальное значение приобретает чтение стихов Багрицкого, документов подлинной литературы.
Особо следует отметить исполнение Утесовым «С одесского кичмана». Эта песня может быть названа своеобразным манифестом хулиганско-босяцкой романтики. Тем отраднее было услышать ироническое толкование ее, талантливое компрометирование этого «вопля бандитской души»[4].
Итак, начало сделано. Дело за тем, чтобы обеспечить наиболее успешный дальнейший творческий рост «Теа-джаза». Говорить о «чуждости» или «буржуазности» этой идеи явно легкомысленно. Десятки выступлений «Теа-джаза» перед микрофоном «Рабочего радиополдня», выступление его в Саду имени Дзержинского убедительно свидетельствовали, какую превосходную зарядку слушателю-зрителю дает он. На помощь «Теа-джазу» следует прийти нашим лучшим режиссерам, композиторам, писателям. Только обладая своим специально подготовленным репертуаром, только в тесной связи с массовой аудиторией, только на учете достижений новой сценической техники – «Теа-джаз» встанет во главе передовых отрядов новой, советской эстрады.
Дома в Москве.
А в руках та же гитара, что и сорок лет назад
От редакции. Печатая настоящий отзыв, редакция не вполне согласна с мнением автора рецензии[5]