Глумился он, — да вроде я не псих!»
Но что-то в нём однажды надломилось,
Он просто сполз со стула и затих.
Потом привстал, но бледен был и страшен,
И мы его скорей, пока он жив,
На частном самолёте к бывшим нашим
Отправили в больницу в Тель-Авив.
Он прилетел туда, почти что синий,
Под скальпель с ходу, с лёту угодил,
Его там искромсали, словно дыню,
Он от наркоза сутки отходил.
Диагнозов там было выше крыши,
Хоть сразу в изголовье ставь свечу.
Я эти все названья хоть и слышал,
Озвучивать их даже не хочу.
-2-
Да, когда организм на измене,
Как букашка, микроб в мыльной пене,
Срочно надо тревогу трубить.
А пока за хорошую плату
Лёнька в тихую прибыл палату –
Понемногу в себя приходить.
Вроде был в нём слегка скособочен
(Я вообще в этом шарю не очень)
Кровеносный какой-то сосуд,
Сердце билось тихонечко, робко,
Лёньке дали брелок с красной кнопкой:
Плохо будет — нажми. Прибегут.
Плохо стало под утро, к рассвету.
Жми, не жми, никого. Толку нету.
Никаких медсестёр. Тишина –
То ли спят они все, ротозейки,
То ли нету в брелке батарейки.
Лёнька понял: приплыли, хана.
«Нет, плывём ещё! — зубы скрипели,
И сверчком стрекотал, еле-еле,
Слабый пульс. Но явилась уже
Та, с косою мадам, в капюшоне:
«Что, заждался? Прости меня, Лёня,
Я была на другом этаже!»
Она стояла возле изголовья.
«Что надо? — Лёнька был немного зол, –
Откуда ты?» «Оттудова — с любовью!
А ты уже, считай, наш новосёл!
Я та, с кем смысла спорить — никакого,
Кто в свой черёд приходит к вам ко всем!»
И Лёнька, запинаясь, молвил слово:
«Не рано ли? мне только тридцать семь.
И то лишь будет. Может, для начала
Послушаем консилиум врачих,
Что шансов у меня не так уж мало?»
Она лишь усмехнулась: «Никаких!»
К нему в палату дверь из коридора,
Стеклянная, прозрачная, вела,
Чтоб Лёнька был доступен для обзора,
Мол, как, чего, какие там дела?
В палате свет горел, и для чего-то
На тумбочке стоял пустой графин,
И Лёнька, уплывая, понял: вот он,
Последний в жизни шанс. Всего один.
Теперь в кулак с отчаяньем звериным
Собрать на миг всю силу, волю, страсть,
И к чёрту эту дверь разбить графином!
Авось услышат. Только бы попасть!
Замах! Бросок! И лязг, и звон! Всё просто!
И, прибежав на шум и кавардак,
Как курицы, кудахтали медсёстры:
Да что ж оно! Да как же это так!
Душа у Лёньки в радости купалась,
Звенела, как летящая стрела,
И та, что в капюшоне, испугалась
И под шумок куда-то удрала.
Потом уже, в Москве, под вой метели,
Он зубоскалил: классный был бросок.
Графин вполне достиг заветной цели,
Хоть и летел слегка наискосок.
-3-
Да, Заманский урок преподал нам:
«Если впал ты в глубокий нокдаун,
Бой не кончен. Вперёд, мужики!
Там, где чёткого нету прицела,
Ласты склеить — нехитрое дело,
В смысле сразу откинуть коньки!»
Он вернулся в Москву только летом.
Он полгода в Израиле этом
Пил в палате кисель перед сном.
Слава Богу, что всё это время
Он на связи был с нами со всеми,
И жена оставалась при нём.
Там его сколько раз потрошили,
Столько раз и обратно зашили,
А у нас не всегда было так:
Кораблей и ракет был избыток,
Но при этом с поставками ниток
Иногда наблюдался напряг.
Лёньку нашего — парня из стали –
С того света реально достали,
Главный врач напоследок ему
Руку крепко пожал: «Редкий случай!
Ишь, зараза! — настырный, живучий!
Что ж, давай там, воюй по уму!»
…У нас клубок такой без Лёньки сплёлся,
Что ты его попробуй разрули.
Пока он там за жизнь свою боролся,
У нас дела летели, а не шли.
Наш холдинг рос и двигался, не мешкал –
Не то, чтобы он к звёздам воспарил,
Но он катил почти как та тележка,
Что Сашка нам когда-то смастерил.
Случилось, мать честная, ёксель-моксель,
Пошла какая надо полоса!
А наши электронщики и вовсе
Реальные творили чудеса.
Да никому ни разу и не снилось,
Какая там продукция пошла.
Госбезопасность даже изумилась
И нервничать немного начала.
Напрасно. Век двадцатый — век суровый.
Мы вместе делим общую судьбу.
Полковнику, товарищу Петрову,
Я подарил подзорную трубу,
Чтоб быть ему на стрёме и на страже
И чётко понимать при всём при том:
Благонадёжность в смысле шпионажа
Мы все на высшем уровне блюдём!
Компьютерные розничные лавки
Открыли мы, и в срок, без дураков,
Имели регулярные поставки
От бывших комсомольских вожаков.
Нам счастье прямо в руки так и плыло,
Но, чтобы эффективно выживать,
Нам, как факиру в цирке, надо было
Помехи и капканы миновать –
Вплотную проскочить меж острых лезвий,
Пройти через пылающий костёр.
…Мы в нефтяную тему не полезли.
Поэтому и живы до сих пор.
Но были сформированы подходы.
Напомню, что валютой был металл
Заманский покупать хотел заводы.
А слов на ветер Лёнька не бросал.
-4-
Он собрал нас: «Вы видели это?
Я вернулся сюда с того света.
Я немного, но всё же …к,
Раз довёл сам себя до такого.
Всё накроется — вот моё слово,
Если в графике жизни — бардак.
Тыщу раз будь крутой ты и классный,
Отдых нужен!» Ну что ж, мы согласны,
И для нас ещё было притом
Неожиданно и симпатично,
То, что Лёнька, пусть даже частично,
Сам себя вдруг признал …ом.
«Организму нужна расслабуха! –
Он как сваю бетонную вбухал
Нам в мозги свою речь. Мы в круиз
Забуримся — в Стокгольм, типа, в Таллинн,
Да и в Хельсинки. Все мы устали».
Вот такой вот у Лёньки каприз.
Мы сегодня весь мир покоряем,
В Лондон выпить на сутки летаем,
А тогда, в девяносто втором,
Это было серьёзною вехой –
Лишний раз за границу поехать.
Вот уже мы и к шведам плывём!
Сейчас как вспомнишь, сразу так и вздрогнешь
От наших рож весёлых, но косых.
Скажу об этом вскользь я, между строк лишь,
А вот круизный лайнер был красив!
Нас три десятка русских. Что тут скажешь?
Сначала оно было ничего –
Мы к Лёньке лезли с тостами, и даже
Сумели пару рюмок влить в него.
И мы ещё в какую-то минуту
Его пытались к пьянству подстрекать,
Но он ушёл от нас в свою каюту
Чего-то на листках своих черкать.
Наш Колька возле стойки балагурит:
«Я чувствую вибрацию в ноздре!
А это у меня обычно к буре,
К дождю и к непогоде на дворе!»
Вот Сашка по каютам Катьку ищет,
И, словно чёрт играет на трубе,
Над палубой свистит такой ветрище,
Что как-то всем уже не по себе.
Бухгалтерши, однако, загалдели:
«А мы хотим по палубе пройтись!
Там, говорят, и впрямь, на самом деле
Душа летит куда-то сразу ввысь!
Друзья! Ведь иногда бывает людям
Немного страшно видеть сильный шквал,
Давайте мы Заманского разбудим,
Он должен успокоить персонал!
Пусть будет рядом, если нам придётся
Смотреть во время качки на луну.
А вдруг наш лайнер перекувырнётся?
А вдруг мы вместе с ним пойдём ко дну?
И чтобы нас в ревущую пучину
Какой-нибудь Гольфстрим не уволок,
Нам надо настоящего мужчину –
Чтоб рядом был, хранил нас и берёг!»
-5-
Мы к нему постучались легонько:
«Девкам страшно, вставай, слышишь, Лёнька,
Им гусары нужны, мужики!»
Он протёр каждый глаз. Он поднялся.
Он спросонья слегка чертыхался,
Но завязывал всё же шнурки.
Он никак не въезжал: что случилось?
То ли баба в пучину свалилась,
Где никто никогда не бывал,
То ли мы в кабаке все фужеры
Перебили сверх нормы и меры,
То ли гром нас сразил наповал!
«Ладно — Лёнька вздохнул, — жизнь покажет.
Цель пока что одна — баб уважить
И найти, если кто-то пропал,
И спасти». А они были рады:
«Нам всего лишь романтики надо,
Чтобы ветер нам кудри трепал!»
Он на верхнюю палубу вышел:
«Кто со мной?» Да никто. И, не слыша
Бабских визгов: «Постой! Ты куда?»,
Он уже в ураган окунулся,
Он под ливнем стоял и не гнулся,
Да плевать, мол, пустяк, ерунда!
А ветер уже, сволочь, обезумел,
Чего-то там свистел не в склад не в лад,
А Лёнька о своём о чём-то думал,
И мы ему орали: «Всё, назад!»
Я бросился за ним с медвежьим рёвом:
«Эй, ты, очнись, в своём ли ты уме?»,
Но тут же был стихией измордован
И в поручни вцепился на корме.
И в этот миг, счастливей всех на свете,
Вокруг себя не видя ничего,
Заманский в лоб пошёл на этот ветер
И грудью навалился на него!
Мол, кто ты есть, я сам тебя урою!
А ну-ка шагом марш отсюда вспять!
И, вскинув кулаки над головою,
Он крикнул нам: «Держаться! Жить! Стоять!»
Под хриплую какую-то сирену
Как будто смерч к нам шёл из темноты.
И Лёнька вдаль грозил: «Торнадо хренов!
Да это я торнадо, а не ты!»
«Кто спятил — рядом с ним подите встаньте!» –
Мне думалось, — скажу, как на духу, –
Что этот шквал сомнёт его, как фантик,
И с палубы сметёт, как шелуху!
Но нет — у них бодание на равных
Конкретно шло по типу «быть — не быть»,
И никакой там риск тяжёлой травмы
Его не мог уже остановить!