– Ты начинай, – сказала она и сделала глоток побольше.
– Роберт Де Ниро.
Она состроила гримасу:
– «Analyze This»? «Meet the Fockers»?
– Я присягнул ему на верность после «Taxi Driver» и «The Deer Hunting»[104]. Оно того стоило. А твой?
– Джон Малкович.
– Ммм… Хорошо. Почему?
Она подумала.
– Потому что он, по-моему, воплощение рафинированного зла. Само по себе оно мне не нравится, но нравится, как он это показывает.
– И потом, у него женственный рот.
– А это хорошо?
– Ага. У всех лучших актеров женственные рты. Или высокий, женственный голос. Кевин Спейси, Филип Сеймур Хоффман. – Харри достал пачку сигарет и протянул ей.
– Только если ты прикуришь для меня, – сказала она. – Да уж, не то чтобы парни с гипертрофированной мужественностью.
– Микки Рурк. Женский голос. Женский рот. Джеймс Вудс. Рот для поцелуев, эдакая непристойная розочка.
– Но голос не такой высокий.
– Блеющий голос. Овца.
Кайя засмеялась и взяла прикуренную сигарету.
– Продолжай. А у тех парней, которые по фильмам такие мачо, у них ведь низкие, сиплые голоса. Вспомним Брюса Уиллиса.
– Да, вспомним Брюса Уиллиса. Сиплые – допустим. Но низкие? Hardly[105]. — Харри зажмурил глаза и прошептал фальцетом, обращаясь к городу: – «From up here it doesn’t look like you’re in charge of jack shit!»[106]
Кайя прыснула, сигарета выпала у нее изо рта, запрыгала вниз по каменной стене и упала в заросли кустарника, разбрасывая искры во все стороны.
– Плохо?
– Ужас, – всхлипнула она. – Черт, хотела назвать того актера-мачо с женственным голосом, а из-за тебя забыла, как его зовут.
Харри пожал плечами:
– Вспомнишь еще.
– У нас с Эвеном тоже было такое место, – сказала Кайя и, приняв у Харри новую сигарету, зажала ее между большим пальцем и указательным, как гвоздь, который собиралась вбить. – Это было только наше место, нам казалось, о нем больше никто не знает, мы могли там прятаться и рассказывать друг другу секреты.
– Ты хочешь мне об этом рассказать?
– Что?
– О твоем брате. Что с ним произошло?
– Он умер.
– Это я знаю. Я думал, ты хочешь рассказать остальное.
– А что остальное?
– Ну… Например, почему ты его канонизировала.
– А я его канонизировала?
– А разве нет?
Кайя пристально посмотрела на него.
– Дай вина, – приказала она.
Харри протянул ей фляжку, и она сделала жадный глоток.
– Он оставил записку, – сказала она. – Эвен был чувствительный и ранимый. Временами смешливый и улыбчивый. Когда он входил, казалось, что вместе с ним входит солнце. Все твои проблемы тут же испарялись… да, как роса на солнце. А случались черные периоды, и тогда все было наоборот. Все вокруг него затихали, точно в воздухе витала какая-то смутная трагедия, она как бы слышалась в его молчании. Такая минорная музыка. Красивая и жуткая, понимаешь? Но все равно казалось, будто в его глазах затаились солнечные блики, глаза продолжали смеяться. Даже не по себе становилось.
Она поежилась.
– Это случилось в каникулы, в летний день, из тех, что мог устроить только Эвен. Мы были тогда в нашем домике в Хьеме, я встала утром и пошла прямо в магазин, купила клубнику. Когда я вернулась, завтрак был уже готов, и мама крикнула на второй этаж, чтобы Эвен спускался. Но он не ответил. Мы решили, что он спит, случалось, что он иногда долго спал по утрам. Я пошла наверх взять что-то у себя в комнате, постучала в его дверь и сказала «Клубника!», когда проходила мимо. И когда я открывала дверь в свою комнату, то продолжала прислушиваться, не ответит ли он. Когда входишь к себе, обычно не смотришь по сторонам, а только туда, куда надо, на ночной столик, где должна лежать книжка, за которой ты пришла, или на подоконник и коробку с блеснами. Я заметила его не сразу, обратила только внимание на свет в комнате, что он какой-то не такой. Потом я глянула в сторону и только тогда увидела его босые ступни. Я знала их на память, он каждый раз платил мне крону, чтобы я пощекотала ему пятки, любил это. Моей первой мыслью было, что он летит, что он наконец-то научился летать. Мой взгляд скользил дальше, на Эвене был голубой свитер, я сама его связала. Он повесился на люстре на шнуре от удлинителя. Наверное, ждал, пока я встану и выйду из дома, а потом зашел ко мне в комнату. Мне хотелось убежать, но я не могла пошевелиться, как будто ноги приросли к полу. И я стояла там и смотрела на него, он висел так близко, и я закричала «Мама!», вернее, я открыла рот и набрала воздуха, чтобы закричать, но не смогла издать ни звука.
Кайя опустила голову и стряхнула пепел с сигареты. И продолжила с дрожащим вздохом:
– Дальше я помню только урывками. Мне дали лекарство, какое-то успокоительное. Когда я пришла в себя через три дня, его уже похоронили. Мне сказали, даже хорошо, что меня там не было, не то это стало бы для меня слишком сильным потрясением. Потом я сразу же заболела, провалялась с температурой почти все лето. Мне всегда казалось, что с этими похоронами слишком поторопились, словно стеснялись того, как он умер.
– Ммм… Ты сказала, что он оставил записку?
Кайя посмотрела на фьорд.
– Да, на моем ночном столике. Он написал, что безответно влюблен в девушку, чьей любви никогда не сможет добиться, что не хочет жить и просит простить ему боль, которую нам причинил, потому что он знает, что мы его любим.
– Хм…
– Честно говоря, я удивилась. Эвен никогда не говорил мне ни про какую девушку, а он мне почти все рассказывал. И если бы не Роар…
– Роар?
– Да. Я в то лето впервые влюбилась. Он был такой добрый и терпеливый, приходил ко мне почти каждый день, когда я болела, и слушал, как я рассказываю об Эвене.
– О том, каким невероятным, потрясающим человеком он был.
– Ты правильно понял.
Харри пожал плечами:
– Я делал то же самое, когда умерла моя мать. Эйстейн не был таким терпеливым, как Роар. Он меня спросил напрямик: я что, собираюсь основать новую религию?
Кайя тихо засмеялась и затянулась сигаретой.
– Мне кажется, Роар со временем почувствовал, что воспоминания об Эвене вытеснили все и вся, включая его самого. Наш роман был недолгим.
– Хм. Но Эвен остался.
Она кивнула:
– За каждой дверью, которую я открываю.
– Из-за этого, да?
Она снова кивнула.
– Когда я вернулась домой из больницы в то лето, то не смогла открыть дверь в свою комнату. Не смогла, и все. Потому что знала: открою дверь, а он там висит. Опять. И это будет моя вина.
– Это всегда наша вина, правда?
– Правда.
– И никто не убедит нас в том, что это не так, даже мы сами. – Харри выбросил окурок в темноту и закурил новую сигарету.
Теплоход внизу причалил к пристани.
В бойницах бункеров тоскливо свистел ветер.
– Почему ты плачешь? – спросил он тихо.
– Потому что это моя вина, – прошептала она, глотая слезы. – Я виновата во всем. Ты ведь все время это знал, да?
Харри затянулся. Вынул сигарету изо рта и выдохнул дым на огонек.
– Нет, не все время.
– А когда?
– Когда увидел лицо Бьёрна Хольма в дверях дома на Хольменвейен. Бьёрн Хольм – хороший эксперт, но он не Де Ниро. Сразу стало ясно, что он удивился по-настоящему.
– И все?
– Этого хватило. По выражению его лица я догадался, что он и не подозревал, что я вышел на след Лейке. Значит, он не видел этого имени на моем мониторе, и это не он рассказал обо всем Бельману. И если кротом был не Бьёрн, оставался только один человек.
Она кивнула и смахнула слезы.
– Почему ты ничего не сказал? Не сделал? Не отрубил мне голову?
– А зачем? Я предположил, что у тебя были свои веские причины.
Она покачала головой, уже не смахивая слезы.
– Я не знаю, что он тебе пообещал, – сказал Харри. – Возможно, какую-то важную должность в новом, всесильном Крипосе. И я был прав, когда сказал, что тип, в которого ты влюблена, женат, что он говорит, что уйдет от жены и детей ради тебя, но никогда этого не сделает.
Она тихо всхлипывала, низко опустив голову, как будто та вдруг стала очень тяжелой. Как цветок под дождем, подумал Харри.
– Я только не могу понять, почему ты захотела встретиться со мной сегодня вечером, – сказал он и неодобрительно посмотрел на сигарету. Может, перейти на какие-нибудь другие? – Сначала я решил, ты хочешь признаться, что это ты крот, но быстро понял, что не поэтому. Мы что, чего-то ждем? Что-то должно произойти? Я ведь уже выведен из игры – чем же я могу навредить теперь?
Она посмотрела на часы. Шмыгнула носом.
– Мы не могли бы поехать к тебе домой, Харри?
– Зачем? Нас что, кто-то там ждет?
Она кивнула.
Харри залпом допил остатки из фляги.
Дверь была взломана. Деревянные щепки на лестнице свидетельствовали: вскрывали фомкой. Без изысков и затей. Полиция.
Харри повернулся, стоя на лестнице, и взглянул на Кайю, которая вышла из машины и стояла, скрестив руки на груди. Потом вошел в дом.
В гостиной было темно, единственный свет проникал из открытого бара. Но и этого было достаточно, чтобы узнать человека, который сидел в тени у окна.
– Комиссар Бельман, – сказал Харри. – Ты сидишь в кресле моего отца.
– Я позволил себе это, – сказал Бельман, – потому что от дивана пахнет довольно специфически. Даже собака испугалась.
– Могу ли я что-то предложить тебе? – Харри кивнул на бар и сел на диван. – Или ты уже сам нашел?
Харри заметил в полумраке, что комиссар покачал головой.
– Не я. Собака нашла.
– Мм… Я исхожу из того, что у вас есть ордер на обыск, но мне любопытно, на каком основании?
– Анонимный сигнал о том, что ты контрабандно ввез в страну наркотики, использовав невиновного человека, и что они, возможно, находятся здесь.