– Да ну?
– Убийца стремится устранить всех, кто был тогда в Ховассхютте. Вот Бельман и решил уговорить Тони Лейке стать приманкой в его игре. Лейке дал бы интервью и рассказал, что переживает трудный период и хочет побыть один. И сообщил бы газете, куда он собирается.
– А Крипос устроил бы там засаду.
– Да.
– Но теперь ваш план провалился. И поэтому ты здесь.
Она смотрела на него не мигая:
– Есть еще один человек, который мог бы стать приманкой.
– Иска Пеллер? Она в Австралии.
– Бельман знает, что она под защитой полиции и что ты беседовал с ней и с неким Маккормаком. Он хочет, чтобы ты уговорил ее приехать и выступить в качестве подсадной утки.
– А почему я должен сказать «да»?
Она уставилась на свои руки.
– Сам знаешь. Потому же, что и раньше.
– Ммм… Когда ты обнаружила, что в том блоке сигарет был опиум?
– Когда собиралась положить его в шкаф в спальне. Ты прав, от него сильно пахло. И я вспомнила, как пахло от тебя там, в Гонконге. Открыла упаковку и увидела в самом низу распечатанную пачку. Внутри нашла комочек. Рассказала Микаэлю. Он велел отдать тебе блок, когда ты попросишь.
– Наверное, тебе легко было меня предать. Ты знала, что я тебя использовал.
Она медленно покачала головой:
– Нет, Харри. Легче мне от этого не было. Может, так и должно быть, но…
– Но?
Она пожала плечами:
– Сообщение, которое я тебе передала, – моя последняя услуга Микаэлю.
– Да ну?
– Теперь я скажу ему, что больше не хочу с ним встречаться.
Кофейник перестал пыхтеть.
– Давно пора, – продолжала она. – И я не прошу простить мне то, как я обошлась с тобой, Харри. Это было бы слишком. Но я думала, надо тебе все рассказать вот так, лицом к лицу, чтобы ты понял. Потому и поехала к тебе сегодня. Чтобы сказать, что поступила так, потому что влюбилась, влюбилась как последняя дура. Любовь сделала меня продажной. А я себя продажной не считала. – Она уронила голову на руки. – Я предала тебя, Харри. Не знаю, что и сказать. Только то, что чувствовать себя предательницей еще хуже.
– Да мы все продажны, – сказал Харри. – Разве что просим разную цену. И в разной валюте. Твоя валюта – любовь. Моя – наркота. И знаешь что…
Кофейник снова запел, на этот раз на октаву выше.
– …мне кажется, поэтому ты лучше, чем я. Кофе?
Он развернулся и посмотрел на фигуру. Она стояла прямо перед ним, не двигаясь, словно стоит там уже давным-давно, словно это его собственная тень. Было так тихо, что он слышал свое собственное дыхание. Затем он почувствовал движение, в темноте что-то поднялось, послышался тихий свист, и тут же у него родилась странная мысль. А вдруг эта фигура и есть его тень, как ему почудилось? Вдруг он…
Мысль запнулась, будто произошел сдвиг во времени, будто на секунду из-за помех пропала картинка…
Он удивленно смотрел перед собой и чувствовал, как стекает по лбу теплая капля пота. Он говорил, но слова не имели смысла, словно что-то случилось и связь между мозгом и губами нарушилась. Вновь послышался тихий свист. А потом звук пропал. Пропали все звуки, он даже собственного дыхания не различал. Он обнаружил, что стоит на коленях, что телефон лежит рядом с ним на полу. Перед ним на грубые половицы падала полоса белого лунного света, но, когда капля пота добралась до переносицы, полоса исчезла, капля попала в глаза и ослепила его. И тогда он понял, что это не пот.
Третий удар, как сосулька, пронзил ему голову, проник в горло, в глубину тела. Все замерзло.
Я не хочу умирать, подумал он и, защищаясь, попытался поднять руку над головой. И тут осознал, что не в состоянии пошевелить даже пальцем, и понял, что парализован.
Четвертого удара он уже не заметил, но запахло деревом, и он догадался, что уткнулся лицом в пол. Поморгал, и зрение в одном глазу вернулось. Прямо перед собой он увидел пару лыжных ботинок. Звуки медленно возвращались: его собственное прерывистое дыхание, спокойное дыхание того, другого, кровь, которая капала с кончика носа на половицы. Голос другого был просто шепотом, но казалось, что он кричит эти слова ему в ухо: «И тогда останется только один из нас».
Пробило два ночи, но они по-прежнему сидели на кухне и разговаривали.
– Седьмой человек, – сказал Харри и подлил еще кофе. – Закрой глаза. Как ты его себе представляешь? Быстро, не думай.
– Он полон ненависти, – сказала Кайя. – Злой. Неуравновешенный, противный. Из тех мужчин, которых такие девицы, как Аделе, приманят, обчистят и выкинут. Дома у него полно порнографических журналов и фильмов.
– Почему ты так считаешь?
– Не знаю. Потому что он попросил Аделе прийти на заброшенную фабрику в форме медсестры.
– Продолжай.
– Он женственный.
– В каком смысле?
– Ну… У него высокий голос. Аделе сказала, что он, когда говорит, напоминает ей соседа по квартире, педика. – Она поднесла чашку ко рту и улыбнулась. – А возможно, он киноактер. С высоким голосом и чувственным ртом. Я, кстати, так и не вспомнила актера-мачо с женственным голосом.
Харри поднял чашку, словно чокаясь:
– А помнишь, что я говорил тебе об Элиасе Скуге, точнее, о том, что он видел в ту ночь на улице? Кто это был? Думаешь, он стал свидетелем изнасилования?
– Во всяком случае, это не Марит Ульсен, – сказала Кайя.
– Ммм… Почему нет?
– Так ведь она была там единственной толстухой, и Элиас Скуг непременно бы ее узнал и назвал по имени, когда рассказывал эту историю.
– Я пришел к такому же выводу. Но по-твоему, это было изнасилование?
– Похоже на то. Он зажал ей рот, приглушая крики, затащил ее в туалет, что же это могло быть еще?
– Но почему Элиас Скуг не сразу подумал об изнасиловании?
– Не знаю. Наверное, было что-то не так в том, как… они стояли, в языке тел.
– Точно. Наше подсознание воспринимает гораздо больше, чем осознает наш разум. Он не сомневался, что это добровольный секс, поэтому просто пошел и снова лег спать. И лишь много позже, когда прочитал про убийства и вспомнил ту полузабытую сцену, подумал об изнасиловании.
– Игра, – сказала Кайя. – Это была игра, похожая на изнасилование. Вряд ли ее затеяли мужчина и женщина, которые только что повстречались в туристической хижине и выскользнули за дверь, чтобы познакомиться поближе. Для этого надо полностью доверять друг другу.
– Выходит, те двое бывали вместе раньше, – сказал Харри. – А значит, это могли быть…
– Аделе и неизвестный. Седьмой.
– Если только в ту ночь там не был кто-то еще. – Харри смахнул пепел с сигареты.
– Где туалет? – спросила Кайя.
– До конца коридора и налево.
Он смотрел, как сигаретный дым поднимается к абажуру. Ждал. Не услышал, как хлопает дверь. Встал и пошел за ней.
Она стояла в коридоре и смотрела на дверь. Даже в полутьме он разглядел, как она сглатывает слюну, как блестят ее острые зубки. Он положил руку ей на спину и сквозь одежду почувствовал, как сильно колотится сердце.
– Хочешь, я открою?
– Ты, наверное, думаешь, я ненормальная, – сказала она.
– Все мы ненормальные. Открываю. Хорошо?
Она кивнула, и он открыл дверь.
Когда она вернулась, Харри сидел у кухонного стола. Она надела плащ.
– Мне пора домой.
Харри кивнул и вышел за ней в коридор. Смотрел, как она надевает сапоги.
– Так бывает, только когда я устала, – сказала она. – Я имею в виду двери.
– Знаю, – сказал Харри. – У меня все то же с лифтами.
– Правда?
– Да.
– Расскажи.
– Как-нибудь в другой раз. Кто знает, может, еще увидимся.
Она замолчала. Долго застегивала молнию на сапогах. Потом резко выпрямилась и оказалась так близко, что до него, как эхо, донесся ее запах.
– Расскажи сейчас, – потребовала она, и что-то странное, диковатое блеснуло в ее глазах.
– Ладно, – сказал он и почувствовал покалывание в кончиках пальцев, словно отогревались замерзшие руки. – В детстве у моей младшей сестры были очень длинные волосы. Мы навещали в больнице мать и собирались спуститься на лифте. Отец ждал внизу, он не переносил больницы. Сестрёныш стояла слишком близко к кирпичной стене, и волосы застряли между стеной и лифтом. А я так перепугался, что не мог пошевелиться. Стоял и смотрел, как ее тянет за волосы.
– И что было дальше? – спросила она.
«Мы стоим слишком близко друг к другу, – подумал он. – У самой демаркационной линии. И оба это знаем». Он перевел дух.
– Она потеряла часть волос. Но они отросли. А я… потерял кое-что другое. И это не отросло.
– Тебе казалось, что ты ее предал.
– Это факт, я ее предал.
– А сколько тебе тогда было?
– Достаточно, чтобы предать. – Он улыбнулся. – Ты не думаешь, что для одной ночи хватит самобичевания? Моему отцу понравилось, что ты сделала книксен.
Кайя тихо рассмеялась:
– Спокойной ночи. – И сделала книксен.
Он шагнул вперед и открыл ей входную дверь:
– Спокойной ночи.
Она вышла на лестницу и обернулась.
– Харри?
– Да?
– Ты не чувствовал себя одиноким в Гонконге?
– Одиноким?
– Я смотрела на тебя, когда ты спал. Ты выглядел таким… одиноким.
– Да, – сказал он. – Я был одиноким. Спокойной ночи.
Они простояли чуть дольше, чем следовало, – на полсекунды. На каких-то пять десятых секунды раньше – и она бы уже спускалась по лестнице, а он шел назад, на кухню.
Ее руки сомкнулись вокруг его шеи, потянули его голову вниз, а сама она встала на цыпочки. Ее глаза затуманились, превратились в одно мерцающее озеро, прежде чем она их закрыла. Ее губы были полуоткрыты, когда встретились с его губами. Она держала его так, и он не двигался. Ему чудилось, будто кто-то бьет его кинжалом в живот, будто он принял морфий.
Она отпустила его.
– Приятных снов, Харри.
Он только кивнул в ответ.
Она повернулась и пошла вниз по лестнице. Он переступил порог, тихо закрыл за собой дверь.
Он успел убрать со стола, сполоснуть кофейник и поставить его на место, когда раздался звонок.