Кайя взглянула на Бьёрна. Тот глубокомысленно кивал.
— По-твоему, в данном случае связь существует? — спросила она.
— Ага, — сказал Харри. — И мы должны ее найти, не прибегая к расспросам, чтобы самим не засветиться.
— А тогда как?
— В службе наблюдения, анализируя картинки с угрозами, мы, никого не опрашивая, сосредотачивались исключительно на поиске возможных связей. У нас уже был натовский поисковик, когда никто еще слыхом не слыхивал про Яху или Гугл. С ним мы могли проникать всюду и изучать все, что хоть как-то было отражено в интернете. Здесь придется делать то же самое. — Он взглянул на часы. — Именно поэтому я уже через полтора часа лечу в Берген. И через три часа буду беседовать с одной безработной коллегой, которая, как я надеюсь, сможет нам помочь. Так что давайте закругляться. Кайя и я уже высказались. Бьёрн, что у тебя?
Бьёрн Холм встрепенулся в своем кресле, как будто его только что разбудили:
— Что? У меня?.. Боюсь, немного…
Харри осторожно потрогал скулу:
— Но что-то у тебя есть.
— Да нет. Ни мы в криминалистическом отделе, ни следователь не нашли практически ничего ни по Марит Ульсен, ни по двум другим жертвам.
— За два месяца, — заметил Харри. — Давай выкладывай.
— Могу повторить, — сказал Бьёрн Холм. — В течение двух месяцев мы анализировали, просвечивали насквозь и вглядывались до боли в глазах во все то, что у нас имеется, — фотографии, анализы крови, фрагменты волос, ногтей и так далее. Мы обсудили двадцать четыре версии того, как ему удалось проделать двадцать четыре дырки в глотке у первых двух жертв, так, что линии всех проколов сходятся в одной и той же точке. Но ответа не получили. У Марит Ульсен во рту тоже была рана, но ножевая и рваная, жуткая. Короче говоря, ничего.
— А что с теми камешками в подвале, где была найдена Боргни?
— Проанализировали. Много железа и магния, немножко алюминия и кремния. Так называемая базальтовая порода. Пористая и черная. Ну что, теперь понятнее?
— И у Боргни, и у Шарлотты с внутренней стороны зубов обнаружены следы железа и колтана. Что это означает?
— Что обе они были убиты с помощью одного и того же дьявольского приспособления, но это не приближает нас к разгадке, мы так и не знаем, что это было.
Пауза.
Харри кашлянул:
— Ладно, Бьёрн, выкладывай.
— Что?
— То, что тебе покоя не дает все время, что мы здесь торчим, я же вижу.
Эксперт-криминалист почесал щетину на подбородке, не отрывая глаз от Харри. Кашлянул разок. Потом еще раз. Бросил взгляд на Кайю, как бы прося ее о помощи. Открыл рот, снова его закрыл.
— Хорошо, — сказал Харри. — Тогда переходим к…
— Это насчет веревки.
Двое других посмотрели на Бьёрна.
— Я нашел на ней моллюсков.
— Ого! — спросил Харри.
— Но не нашел соли.
Они все еще смотрели на него.
— Это довольно необычно, — продолжал Бьёрн. — Ракушки в пресной воде.
— То есть?
— То есть я переговорил с биологом, который занимается пресноводными водоемами. Ракушка принадлежит моллюску под названием горошина, одному из самых мелких подвидов, который встречается в Норвегии только в двух озерах.
— И эти озера?
— Эйерен и Люсерен.
— Оба в Эстфолде, — сказала Кайя. — Рядом. Крупные озера.
— В густонаселенном фюльке, — продолжил Харри.
— Сорри, — сказал Холм.
— М-м-м… А веревка — есть какие-то признаки, указывающие, где ее купили?
— Нет, в том-то все и дело, — сказал Холм. — Никаких. И она вообще не похожа ни на одну веревку из тех, что я видел. Только натуральные волокна, ни нейлона, ни каких-то других искусственных материалов.
— Конопля, — сказал Харри.
— Что? — спросил Холм.
— Конопля. Веревки и гашиш делают из одного и того же растения. Если захочется курнуть, можно просто заскочить в порт и поджечь швартовы у парома в Данию.
— Это не конопля, — сказал Бьёрн Холм, не реагируя на смех Кайи. — Луб вяза и липы. Больше вяза.
— Настоящая кустарная норвежская веревка, — заметила Кайя. — Именно так раньше делали веревки на хуторах.
— На хуторах? — удивился Харри.
Кайя кивнула:
— В каждой деревне был хотя бы один человек, который делал веревки. На месяц опускаешь бревна в воду, чтобы они там размокали, потом снимаешь кору и берешь лыко. А потом ссучиваешь. Получается веревка.
Харри и Бьёрн повернулись на своих креслах к Кайе.
— Что такое? — растерялась она.
— Слушай, — сказал Харри. — По-твоему, это известно каждому?
— А, вот ты о чем… — протянула Кайя. — Просто мой дедушка делал веревки.
— Ага. И для веревок используют вяз и липу?
— В принципе можно использовать лубяные волокна любых деревьев.
— А в какой пропорции?
Кайя пожала плечами:
— Я, конечно, не специалист, но мне кажется, довольно необычно свить в одну веревку лыко от разных пород деревьев. Я помню, Эвен, мой старший брат, говорил, что дедушка использовал только липу, потому что она плохо впитывает воду. И поэтому ему не приходилось смолить свои веревки.
— Что думаешь, Бьёрн?
— Если такие веревки — редкость, тогда, конечно, легче выяснить, где ее сделали.
Харри встал и принялся ходить по комнате взад-вперед. Под резиновыми подошвами линолеум всякий раз жалобно всхлипывал.
— Значит, мы можем предположить, что производство было ограниченным, а продажа — локальной. Как, Кайя, тебе такая версия кажется приемлемой?
— Пожалуй.
— И мы также можем предположить, что места, где веревка была сделана и где ею пользовались, находились друг от друга неподалеку. Эти кустарные веревки вряд ли уезжали далеко от дома.
— По-прежнему звучит вполне правдоподобно, но…
— Давайте примем эту точку зрения за исходный пункт. Вы начинаете искать кустарных производителей веревок рядом с озерами Люсерен и Эйерен.
— Но сейчас такие веревки уже больше никто не делает, — запротестовала Кайя.
— Постарайтесь, — сказал Харри, взглянул на часы, схватил пальто, висевшее на спинке кресла, и пошел к двери. — Выясните, где сделали эту веревку. Я исхожу из того, что Бельман не знает про этих горошин. Или как, Бьёрн?
Вместо ответа Бьёрн выдавил улыбку.
— Ничего, если я проработаю версию насчет убийств на сексуальной почве? — спросила Кайя. — Я могла бы переговорить кое с кем из отдела нравов. У меня там есть знакомые.
— Ответ отрицательный, — сказал Харри. — Общее распоряжение держать язык за зубами насчет того, чем мы занимаемся, в особенности относится к нашим дорогим коллегам из Управления полиции. Похоже, кто-то в Управлении сливает информацию в КРИПОС, так что здесь мы разговариваем только с Гуннаром Хагеном.
Кайя открыла было рот, но взгляд Бьёрна заставил ее промолчать.
— Но ты можешь заняться кое-чем еще, — сказал Харри. — Найти эксперта-вулканолога. И отправить ему результаты анализа этих мелких камешков.
Светлые брови Бьёрна поползли на лоб.
— Пористый черный камень, базальтовая горная порода, — напомнил Харри. — Бьюсь об заклад, что это лава. Вернусь из Бергена часа в четыре.
— Передавай привет Управлению полиции в Бэ-э-эйггене, — проблеял Бьёрн и поднял вверх чашку с кофе.
— Я не в Управление, — сказал Харри.
— Да? А куда же?
— В больницу «Саннвикен».
— Сан…
Дверь за Харри захлопнулась. Кайя посмотрела на Бьёрна Холма, который, открыв рот, все смотрел на закрывшуюся дверь.
— А что ему там делать? — поинтересовалась она. — Он к судебному медику?
Бьёрн покачал головой:
— «Саннвикен» — больница для душевнобольных.
— Да? Значит, он поехал к специалисту по серийным убийствам или что-то в этом роде?
— Так я и знал, что надо было отказаться, — сказал Бьёрн. — Если начальство узнает, чем мы тут занимаемся, мы рискуем работой, а коллега в Бергене…
— Что?
— Она и вправду не в себе.
— Ты хочешь сказать, что она…
— На принудительном лечении в закрытом отделении, вот что я хочу сказать.
Глава 18Пациентка
Если высокий полицейский делал один шаг, то Хьерсти Рёдсмуен приходилось делать два. И все равно она отставала, идя за ним по коридорам больницы «Саннвикен». За высокими узкими окнами, смотрящими вниз, на фьорд, хлестал дождь. Сосны и ели были такими зелеными, что казалось, вместо зимы пришла весна.
Вчера, едва услышав голос полицейского по телефону, Хьерсти Рёдсмуен сразу же его узнала. Как будто ждала, что он позвонит. И попросит именно о том, о чем он и попросил: поговорить с Пациенткой. Пациентку называли Пациенткой, чтобы обеспечить ей максимальную анонимность после дела об убийствах почти годичной давности, которое она расследовала, из-за чего и оказалась там, откуда вышла: в психиатрической клинике. По правде говоря, оправилась она на удивление быстро, снова вернулась домой, но пресса, которая по-прежнему билась в истерике по поводу этого Снеговика, хотя дело давно было закрыто, не оставляла ее в покое. И однажды вечером три месяца назад Пациентка позвонила Рёдсмуен и спросила, нельзя ли ей опять в больницу.
— Значит, она в приличной форме? — поинтересовался полицейский. — На лекарствах?
— Отвечаю «да» на первый вопрос, — сказала Хьерсти Рёдсмуен. — А на второй не отвечу, поскольку обязана молчать.
Правда же состояла в том, что Пациентка была настолько здорова, что ей не нужны были ни лекарства, ни госпитализация. Тем не менее Рёдсмуен сомневалась, следует ли разрешить полицейскому навестить Пациентку, ведь он тоже участвовал в раскрытии дела Снеговика и может вновь вытащить на свет божий старое и забытое. В свое время Хьерсти Рёдсмуен как психиатр имела возможность убедиться в благотворности вытеснения, в том, что травме надо дать инкапсулироваться, уйти в забвение. Правда, коллегами эта точка зрения недооценивалась. С другой стороны, встреча с человеком, который расследовал то же дело, могла бы стать для Пациентки хорошей проверкой на степень выздоровления.