— Амбиций только маловато, — посетовал Харри.
Широко расставив ноги, Бельман приземлился и слегка потянул за веревку, чтобы ослабить узел-восьмерку.
— Не понял.
— Не вижу смысла в том, чтобы карабкаться так высоко. Предпочитаю боулдеринг где-нибудь на горках. Иногда хожу по холмам.
— Боулдеринг, — фыркнул Бельман, расстегнул обвязку и снял ее. — А ты знаешь, что гораздо больнее падать без веревки с двухметровой высоты, чем с веревкой с тридцати?
— Да, — криво улыбнулся Харри. — Это я знаю.
Бельман сел на скамейку, скинул скальные туфли, похожие на балетные, и растирал ноги, пока Колкка подтягивал и сматывал веревку.
— Получил мое сообщение?
— Да.
— Тогда к чему такая спешка, мы ведь в два все равно увидимся?
— Я хотел кое-что прояснить, Бельман.
— Прояснить?
— До того, как мы встретимся со всеми остальными. Нам надо договориться, на каких условиях я войду в команду.
— В команду? — Бельман рассмеялся. — О чем это ты, Харри?
— Ты хочешь, чтобы я выразился точнее? Я не нужен тебе, чтобы позвонить в Австралию и уговорить эту девицу прилететь сюда и изобразить подсадную утку, с этим ты и сам отлично справишься. От меня тебе нужна помощь.
— Харри! Честно говоря, сейчас…
— Ты выглядишь усталым, Бельман. И сам уже это замечаешь, верно? По-твоему, после убийства Марит Ульсен пресса как с цепи сорвалась. — Харри присел на скамейку рядом с комиссаром. Даже сидя, он был сантиметров на десять выше. — В прессе изо дня в день настоящая «Feeding frenzy».[119] Нельзя пройти мимо газетной стойки или включить телевизор, чтобы тебе не напомнили про Дело. Дело, которое ты не раскрыл. Дело, о котором постоянно зудит начальство. Это из-за него приходится устраивать пресс-конференции, где стервятники, перекрикивая друг друга, набрасываются на тебя с вопросами. Теперь еще тип, которого ты сам же и отпустил, просто взял и растворился в воздухе. А стервятников-журналистов все больше и больше, и некоторые клекочут уже и на шведском, и на датском, а то и на английском. Мне доводилось испытать такое, Бельман. Скоро они, черти, и по-французски заговорят. Потому что ты обязан раскрыть это Дело, Бельман. А оно не движется с места.
Бельман не отвечал, у него на лице перекатывались желваки. Подошел Колкка, убрал веревку в рюкзак, но Бельман движением головы велел ему уйти. Финн, как послушный терьер, вразвалочку потрусил к выходу.
— Что тебе надо, Харри?
— Я предлагаю решить это здесь, с глазу на глаз, а не при всех.
— Ты хочешь, чтобы я попросил тебя помочь?
Харри заметил, как Бельман изменился в лице.
— Думаешь, твое положение позволяет тебе торговаться, Харри?
— Ну… Думаю, оно уже давно не было таким выгодным.
— Ошибаешься.
— Кайя Сульнес не хочет на тебя работать, Бьёрна Холма ты повысил по службе, но засадил в офис. Если ты вышлешь его снова на место происшествия, он будет только рад. Я единственный, на кого ты сейчас можешь как-то надавить, Бельман.
— Ты забыл, что я могу тебя упечь, и тогда ты отца живым не увидишь.
Харри покачал головой:
— Видеться больше не с кем, Бельман.
Микаэль Бельман удивленно поднял бровь.
— Утром мне звонили из больницы, — сказал Харри. — Ночью отец впал в кому. Абель, его врач, говорит, он из нее уже не выйдет. О чем мы с отцом не успели поговорить, о том уже не поговорим.
Глава 54Тюльпан
Бельман молча смотрел на Харри. Точнее, на Харри смотрели его глаза, коричневые, как у лани, но их взгляд был обращен внутрь. Харри знал, что там, внутри, наверняка заседает какой-то комитет, причем, похоже, между участниками возникли серьезные разногласия. Бельман намеренно медленно отстегнул от пояса мешочек с магнезией, словно хотел выиграть время. Время на размышления. Потом резким, злым движением запихнул мешочек в рюкзак.
— Если бы я и правда попросил мне помочь, не имея возможности надавить на тебя… — сказал он, — то с какой бы стати тебе на это соглашаться?
— Не знаю.
Бельман оставил свой рюкзак и взглянул на Харри:
— Не знаешь?
— В общем, так. Я уж точно сделаю это не из любви к тебе, Бельман. — Харри перевел дух. Повертел в руках сигаретную пачку. — Попробую тебе объяснить: даже тот, кто считает себя бездомным, иногда вдруг понимает, что у него есть дом. Место, где он бы хотел когда-нибудь быть похороненным. Знаешь, где бы мне хотелось лежать после смерти, Бельман? В парке перед Управлением полиции. Не потому, что я так сильно люблю полицию, не потому, что так называемый корпоративный дух для меня что-то значит. Наоборот, мне плевать на трусливую полицейскую лояльность, на кровосмесительное кумовство, единственное объяснение которому — боязнь, что и тебе самому когда-нибудь понадобится ответная услуга. Коллега, который способен тебе и отомстить, и обеспечить нужные свидетельские показания, и, если понадобится, на что-то закрыть глаза. Я все это ненавижу. — Харри повернулся к Бельману. — Но полиция — единственное, что у меня есть. Это мое племя. А распутывать убийства — моя работа. И не важно — для КРИПОС или для убойного отдела. Ты в состоянии это понять, Бельман?
Микаэль Бельман сжал пальцами нижнюю губу.
Харри кивком показал на стенд:
— На сколько баллов ты лазаешь, Бельман? На семь с плюсом?
— На восемь с минусом. Примерно.
— Это круто. Хотя спорим, сам ты считаешь, что лазаешь еще круче. Вот и я — что-то в этом роде.
Бельман кашлянул:
— Ладно, Харри. — Он туго затянул шнуровку на рюкзаке. — Будешь нам помогать?
Харри сунул сигареты в карман и склонил голову:
— Конечно.
— Но сначала мне надо переговорить с твоим шефом, узнать, согласится ли он.
— Нет необходимости, — сказал Харри, вставая. — Я уже сообщил ему, что с этой минуты работаю с вами. Увидимся в два.
Из окна двухэтажного кирпичного дома Иска Пеллер смотрела на ряд совершенно таких же домов по другую сторону улицы. Похоже на какую угодно улицу в каком угодно городе Англии, но это всего лишь небольшой район в Сиднее, Австралия. И называется он Бристоль. Дул холодный южный ветер. Послеполуденное тепло улетучивалось, как только заходило солнце.
Она слышала, как лает собака, как сплошным потоком несутся по шоссе машины в двух кварталах отсюда.
Мужчину и женщину в машине на другой стороне улицы сменили двое мужчин. Каждый потягивал что-то из бумажного стаканчика с крышкой. Медленно, потому что ничто в мире не заставит тебя пить кофе быстро, если впереди восьмичасовое дежурство, во время которого ты не будешь делать ровным счетом ничего. Сбрось скорость, притормози метаболизм, делай, как аборигены, войди в то заторможенное, непробиваемое состояние, которое и есть их режим ожидания: в нем они способны проводить час за часом, день за днем — как потребуется. Она подумала, а смогут ли ей помочь эти медлительные любители кофе, если действительно что-то случится.
— Прошу прощения, — сказала она в трубку, стараясь скрыть дрожь в голосе. Голос дрожал потому, что она с трудом подавляла гнев. — Я была бы рада помочь вам найти того, кто убил Шарлотту, но о том, что вы предлагаете, нечего и говорить. — Но тут гнев все-таки вырвался наружу: — Как вы можете мне такое предлагать! Я и здесь уже подсадная утка. Да не поеду я в Норвегию ни за какие коврижки. Вы — полиция, вам платят за то, чтобы вы нашли этого монстра, вот сами и становитесь приманкой!
Она нажала на рычаг и отшвырнула от себя телефон. Он угодил в кресло, где на подушке лежала одна из ее кошек. Кошка вскочила и удрала на кухню. Иска Пеллер спрятала лицо в руках и дала волю слезам. Дорогая Шарлотта. Ее дорогая, милая, любимая Шарлотта.
Раньше она никогда не боялась темноты, но сейчас только и думала о том, что вот скоро снова зайдет солнце, наступит ночь, неумолимо, и так день за днем, день за днем.
Телефон наигрывал начало песни «Antony and the Johnsons», свет от дисплея падал на подушку. Она взглянула на него и почувствовала, как волосы на затылке встают дыбом. Номер начинался с +47. Снова звонили из Норвегии.
Она поднесла телефон к уху:
— Да?
— Это опять я.
Она вздохнула с облегчением. Это всего лишь полицейский.
— Если уж вы не хотите приехать сюда, так сказать, во плоти, позвольте нам хотя бы воспользоваться вашим именем?
Кайя смотрела на мужчину, тонувшего в объятиях рыжеволосой женщины, склонившейся над его обнаженной шеей.
— Что это, по-твоему? — спросил Микаэль. Голос его эхом отзывался в стенах музея.
— Она его целует, — сказала Кайя и на шаг отступила от картины. — Или утешает.
— Она кусает его и сосет кровь, — сказал Микаэль.
— Почему ты так думаешь?
— Именно поэтому Мунк и назвал картину «Вампир». Все готово?
— Да, мой поезд в Устаусет отходит через час.
— А почему ты попросила меня сюда прийти?
Кайя собралась с духом:
— Хотела сказать тебе, что мы больше не можем встречаться.
Микаэль Бельман покачался на каблуках:
— «Любовь и боль».
— Что?
— Именно так Мунк первоначально назвал эту картину. Харри проинструктировал тебя по поводу деталей нашего плана?
— Да. Ты что, не слышал, что я сказала?
— Спасибо, Сульнес, я прекрасно слышу. И если не ошибаюсь, ты это уже пару раз говорила. Я предлагаю тебе передумать.
— Я решила окончательно, Микаэль.
Он провел пальцами по узлу галстука.
— Ты с ним спала?
Она встрепенулась:
— С кем?
Бельман тихо рассмеялся.
Кайя не смотрела, как он уходил, взгляд ее был прикован к лицу женщины на картине, но она слышала его удаляющиеся шаги.
Свет сочился сквозь серые стальные жалюзи. Харри пытался согреть руки, обхватив белую кофейную кружку с синими буквами «КРИПОС». Переговорная ничем не отличалась от такой же в убойном отделе, где он провел столько часов своей жизни. Светлая, дорого обставленная и все равно довольно спартанская, в том холодном современном стиле, который объясняется не стремлением к минимализму, а некой бездушностью. Помещение, которое побуждает к такой эффективности, что отсюда дальше можно прямо в ад.