— Хорошие лыжи, — сказал Колкка.
— Коротковаты малость.
Колкка уселся у окна в другом конце комнаты:
— Да, в такое в детстве не верится. Что лыжи отца станут тебе коротки.
Харри подождал. Потом подождал еще немного. И наконец услышал.
— Она была такая красивая, — сказал Юсси Колкка. — И мне казалось, я ей нравлюсь. Смешно. Но я только потрогал ее грудь. Она не сопротивлялась. Наверное, испугалась.
Харри подавил желание встать и выйти из комнаты.
— Это правда, — продолжал Колкка. — Приходится служить тому, кто вытащил тебя из помойки. Даже если видишь, что он тебя использует. А что делать? Иногда приходится определяться, на чьей ты стороне.
Когда Харри понял, что словесный фонтан заткнулся, он поднялся и вышел на кухню. Обшарил все шкафчики в отчаянной попытке найти то, чего, как он знал, здесь быть не могло, в попытке хоть как-то отвлечь того, кто отчаянно вопил в его душе: «Хоть бы одну рюмашку, только одну».
У него появился шанс. Один. Призрак отстегнул цепь, поднял его, выругался, сказал что-то насчет вони и пинками погнал его в ванную, где толкнул на пол в душе и включил воду. Потом призрак постоял там немного, рассматривая его и пытаясь позвонить по мобильному телефону. Снова выругался из-за того, что нет связи, и пошел в гостиную, где сделал еще одну попытку, он это слышал.
Хотелось плакать. Он убежал сюда, спрятался здесь, чтобы никто его не нашел. Устроился в заброшенной туристической хижине, взяв с собой все необходимое. Думал, что здесь-то он в безопасности, ведь кругом одни обрывы и пропасти. В безопасности от призрака. Он не плакал. Потому что, пока вода проникала сквозь одежду, размягчая остатки прижарившейся к спине красной рубахи, он понял, что это его шанс. Его собственный мобильник в кармане брюк, которые лежали на стуле рядом с раковиной.
Он попытался встать, но ноги не слушались его. Ничего страшного, до стула всего какой-то метр. Оперся черными обожженными руками о пол, стараясь не обращать внимания на боль, бросил тело вперед, он слышал, как лопаются пузыри от ожогов, чувствовал, как запах усиливается, но со второй попытки он достиг цели, поискал в карманах и вытащил телефон. Он оказался включен, и сигнал прекрасный. Список контактов. В свое время он записал телефон того полицейского, главным образом чтобы видеть на дисплее, если тому вздумается ему позвонить.
Он нажал кнопку вызова. Казалось, телефон затаил дыхание в маленькой вечности между гудками. Один-единственный шанс. Душ шумит, он его не услышит. Наконец-то! Раздался голос полицейского. Он оборвал его своим сиплым шепотом, но голос продолжал говорить как ни в чем не бывало. И тут до него дошло, что это автоответчик. Он ждал, когда же голос смолкнет, сжал телефон, почувствовал, как лопнула кожа на руке, но не выпустил трубку. Не мог ее выпустить. Ему надо оставить сообщение… черт, да хватит уже, где же долгий гудок?
Он не слышал, как тот вошел, душ заглушил легкие шаги. Тот вырвал у него телефон, и он увидел, как лыжный ботинок поднимается для пинка.
Когда он снова пришел в сознание, мужчина стоял рядом и с интересом разглядывал его мобильный.
— Смотри-ка, твой берет!
Мужчина вышел из ванной, набирая номер, потом все заглушил шум душа. Но вскоре он вернулся.
— Пошли прокатимся. Ты и я. — Внезапно у него улучшилось настроение. В одной руке он держал паспорт. Его собственный паспорт. А в другой — плоскогубцы из ящика с инструментами.
— Открой рот.
Он сглотнул слюну. Господи Исусе, спаси и помилуй.
— Открой рот, я сказал!
— Пощади! Я клянусь, я рассказал тебе все…
Ничего больше он сказать не успел, потому что рука обхватила его горло и воздух перестал поступать в легкие. Он немного поборолся. Потом наконец пришли слезы. И он открыл рот.
Глава 57Гром
Бьёрн Холм и Беата Лённ стояли у большого металлического стола в лаборатории и смотрели на синие лыжные штаны, лежавшие перед ними под ярким светом лампы.
— Совершенно очевидно, это пятно спермы, — сказала Беата.
— Скорее полоска, — сказал Бьёрн Холм. — Посмотри на форму.
— Маловато для эякуляции. Выглядит так, словно кто-то провел мокрым членом по заднице того, на ком были штаны. Ты сказал, что этот Брюн, вероятнее всего, гомосексуалист?
— Да, но он говорит, что после того, как одолжил эти штаны Аделе, сам их не надевал.
— Тогда я сказала бы, что следы типичны для изнасилования. И надо сделать анализ на ДНК, Бьёрн.
— Согласен. А об этом что скажешь? — Холм показал на два почти незаметных пятна под задними карманами голубых штанов от формы медсестры.
— Что это?
— Во всяком случае, со стиркой пока что придется повременить. Это — производное нонилфенола, которое называют ПСГ. В частности, используется для ухода за автомобилями.
— Она явно на этом сидела.
— И не только сидела, потому что вещество глубоко въелось в ткань, она его словно втерла туда задницей. Как следует. Вот так. — Он подвигал бедрами взад-вперед.
— Хорошо. Есть какая-нибудь версия, почему она это делала?
Беата сняла очки и взглянула на Холма, двигавшего губами в отчаянной попытке сформулировать выражения, которые приходили ему на ум, но тут же им отвергались.
— Секс в одежде? — спросила Беата.
— Да, — с облегчением выдохнул Бьёрн.
— Ладно. И где же это женщина, не работающая в больнице, но в больничной форме, могла сидя заниматься сексом в одежде и втирать себе в задницу ПСГ?
— Это как раз очень просто, — сказал Бьёрн Холм. — На ночном свидании в помещении закрытой фабрики по производству ПСГ.
Облака разошлись, и равнину снова залило колдовским синеватым светом, в котором фосфоресцировали даже тени, замершие, словно в стоп-кадре.
Колкка пошел спать, но Харри догадывался: финн лежит в спальне с открытыми глазами и с всеми прочими органами чувств начеку.
— Если тебе не хватало звездного неба над Гонконгом, посмотри сюда, — сказала Кайя.
— Не помню никакого звездного неба, — сказал Харри и закурил.
— А ты скучаешь по чему-нибудь в Гонконге?
— По стеклянной лапше Ли Юаня, — сказал Харри. — Причем каждый день.
— Ты в меня влюблен? — Она чуть понизила голос и внимательно посмотрела на него, стягивая волосы в хвостик.
Харри подумал.
— Сейчас нет.
Она засмеялась, на лице ее было написано удивление:
— Сейчас — нет? Как это?
— Пока мы тут, эта часть меня как бы отключена.
Она покачала головой:
— Ты больной, Холе.
— Ну, что до этого, — Харри улыбнулся кривоватой улыбкой, — то тут сомнений практически нет.
— А что будет, когда эта работа закончится через… — она посмотрела на часы, — десять часов?
— Тогда я, может, опять буду в тебя влюблен, — сказал Харри и положил руку на стол рядом с ее рукой. — Если не раньше.
Она посмотрела на их руки. Увидела, насколько его рука больше. Насколько ее — изящнее. Его рука была бледная, узловатая, в узоре выступающих вен.
— То есть ты можешь влюбиться и до того, как работа будет закончена? — Она накрыла его руку своей.
— Я хотел сказать, что работа может закончиться прежде, чем это пройдет…
Она убрала свою руку.
Харри удивленно посмотрел на нее:
— Я только хотел сказать…
— Слушай!
Харри затаил дыхание и прислушался. Но ничего не услышал.
— Что это было?
— Похоже на машину, — сказала Кайя, всматриваясь в окно. — Что скажешь?
— Да нет, вряд ли, — сказал Харри. — До ближайшей дороги, которая не закрыта на зиму, больше мили. А как насчет вертолета? Или снегохода?
— Или моего больного воображения? — вздохнула Кайя. — Звука больше нет. Сейчас мне кажется, что его и не было. Извини, когда немного побаиваешься, наступает гиперчувствительность…
— Да нет. — Харри выдернул револьвер из заплечной кобуры. — Нормальный страх и нормальная чувствительность. Опиши, что ты слышала. — Он встал и подошел к другому окну.
— Да говорю же, ничего!
Харри приоткрыл окно.
— У тебя слух лучше, чем у меня. Послушай еще.
Они сидели и слушали тишину. Минуты шли.
— Харри…
— Т-с-с.
— Или сюда и сядь, Харри.
— Он здесь, — сказал Харри вполголоса, словно бы разговаривая сам с собой. — Он сейчас здесь.
— Харри, ну теперь у тебя гиперчувстви…
Раздался приглушенный грохот. Звук был низкий, глубокий и будто бы медленно катящийся, не резкий, а глуховатый, как отдаленный гром. Но Харри знал, что гром при ясном небе и минус семи — редкость.
Он затаил дыхание.
А потом услышал. Снова загрохотало, но уже иначе, не похоже на гром, еще ниже, на мощных басах, звуковые волны толкали воздух и ощущались всем телом. Харри слышал этот звук только раз в жизни, но знал, что никогда его не забудет.
— Лавина! — крикнул Харри и бросился к спальне Колкки, которая выходила на гору. — Лавина!
Дверь в спальню распахнулась, на пороге стоял Колка без малейших следов сна на лице. Они почувствовали, как содрогнулась земля. Это была большая лавина. И будь у хижины даже каменный фундамент и подвал, они бы все равно никак не успели туда спуститься. Потому что вслед за финном вылетели осколки окна, выдавленного воздухом, который огромная лавина гнала перед собой.
— Держите меня за руки! — прокричал Харри, стараясь перекричать грохот, и протянул одну руку Кайе, другую Колкке. Он увидел, как оба кинулись к нему, и тут воздух словно выдавило из хижины, как будто лавина дышала — сначала выдохнула, потом вдохнула. Он почувствовал, как Колкка до боли сжал его руку, и ждал, когда Кайя сделает то же самое. А потом на хижину обрушилась снежная стена.
Глава 58Снег
Было оглушительно тихо и темно хоть глаз коли. Харри попытался пошевелиться. Невозможно. Тело словно сковал гипс, даже пальцы не двигались. Он и правда последовал совету отца, выставил руку перед лицом, так что образовалось свободное от снега пространство, карман. Но Харри не знал, есть ли там воздух. Потому что дышать он не мог. И понял, в чем дело. «Ледяное сердце». Улав Холе объяснял, что это когда грудная клетка и диафрагма придавлены снегом и сильно сжаты, так что легкие не могут расширяться. А значит, в запасе у тебя только тот кислород, который уже был в крови, примерно литр, и если расходовать его как обычно, то есть около четверти литра в минуту, то умрешь через четыре минуты. Он запаниковал: ему нужен воз