(Лео). Ты почти ничего не почувствуешь, Лео.
Первый шов. Лео вздрагивает. Он хнычет, Нелли крепко сжимает его руку.
Молодец.
Нелли. Почти все.
Эрнст накладывает пять швов. Лео вскрикивает после каждого.
Эрнст. Ну вот и все. Посиди неподвижно. Умница.
Эрнст по-прежнему занят: антисептик, марля, бинты.
Нелли. Спасибо, дядя Эрнст.
Она обнимает Лео. Эрнст складывает все в сумку. Нелли забирает Лео, задерживается возле Германа.
Мне так жаль, дядя Герман!
Герман целует ее.
Герман. Береги Раневскую.
Людвиг(с разбитой чашкой). Я починю. У вас есть клей?
Людвиг выходит вслед за Нелли и Лео. Ева тоже уходит.
Ева. Как Гретль?
Герман. Они меня не пускают внутрь. Ко мне вышел хирург – мы были знакомы в прошлой жизни. Он сказал, что Гретль осталась неделя, может быть, две. А может, и несколько дней.
Ева. Ох, Герман.
Ева обнимает его и уходит.
Герман(Эрнсту). Салли нужно будет найти работу. Якоб устроит ее в контору при фабрике.
Эрнст. Но я думал…
Герман. Нет, это все ерунда. Я не могу отдать фабрику, которая мне не принадлежит. Она принадлежит Якобу. Я все переписал на него в 1936 году, когда Австрия и Германия подписали договор о дружбе!
Эрнст. И какая разница?
Герман. Разница очень большая, потому что, как выяснилось, Якоб – гой.
Эрнст. Он не гой.
Герман. Гой. Оказалось, что Гретль забеременела от гоя и родила Якоба.
Эрнст. О господи! Кто бы мог подумать?!
Герман. Я. Это была моя идея. Я подписал аффидевит, что я знал об этом с самого начала. Гретль тоже подписала. У нее был роман с кадетом из драгунского полка, когда мы были на охоте.
Эрнст. Он офицер?
Герман. Еще какой! В Якобе больше арийской крови, чем в тебе.
Эрнст(в замешательстве). Подожди, он вообще существует?
Герман. Конечно. Он прислал письмо, заверенное нотариусом. Гретль добилась, чтобы Бюркель выдал Якобу свидетельство о гражданстве рейха.
Эрнст(сбит с толку). Ты хочешь сказать?.. Я не понимаю, что ты говоришь. Ты имеешь в виду, что Гретль убедила… нашла кого-то и убедила его…
Герман. Нет, нашел его тоже я. Только между нами.
Эрнст соображает. Герман закуривает сигару.
Эрнст. И он оказался благородным человеком?
Герман. Нет, редкая сволочь. Мне пришлось заплатить ему кучу денег. Но мой сын унаследует семейное дело.
Эрнст. Ну и дела!
Эрнст протягивает руку.
Герман. Тебе придется отпустить Вильму, Эрнст.
Эрнст сомневается, потом кивает. Герман жмет руку Эрнсту.
Эрнст идет к Вильме, чтобы собрать ее.
Входит Хейни. Ему нужно его «пианино».
Герман. Так, давай соображать. Ты кто?
Хейни. Хейни.
Герман. Ты внук сестры мужа моей сестры, Хейни.
Герман уходит. Эрнст «готовит» Вильму. Хейни не обращает на него внимания. Он начинает «играть» на своем пианино.
Вдалеке слышны крики, рев приближающихся грузовиков, где-то близко – звук разбитой витрины, еще больше битого стекла, крики становятся отчетливее: «Смерть иудам». Грузовики удаляются, звук битого стекла и снова он же.
Хейни закрывает уши руками.
Эрнст изучает содержимое своей сумки. Достает склянку. Наполняет шприц. Целует Вильму в лоб.
Затемнение.
Звук нарастает, потом резко обрывается и через два такта сменяется темой цитры из фильма «Третий человек».
Сцена 9
1955
Натан стоит в помятом костюме и дает показания кому-то, кого мы не видим.
Натан. Меня зовут Натан Фишбейн, Венский университет, математический факультет. Я родился в 1924 году, единственный сын Захарии и Эстель, известной как Салли. Мы жили в доме 81 на Шарлоттенплац, неподалеку от квартиры Мерцев. Герман Мерц был моим двоюродным дедушкой – брат моей бабушки, доктор Людвиг Якобовиц, был мужем сестры Германа, Евы. Я часто бывал дома у Мерцев, пока всю семью не выселили на улицу 9 ноября 1938 года в Кристалнахт – «ночь разбитых витрин». Я много раз видел портрет Маргариты Мерц – он висел в квартире на стене. Я называл госпожу Мерц тетя Гретль. Первые дни после аншлюса невозможно описать. Толпы, я бы сказал, обычных венских жителей врывались в дома, где жили евреи, и громили и крали все, что попадалось им на глаза. Я не могу сказать, кто забрал картину. Их было человек шесть или семь – тех, что пришли к нам, взяли вещи, плевали нам в лицо и обзывали нас грязными словами. Немцы остановили это через неделю или две. Для них в этом было слишком много анархии. Они хотели грабить нас организованно, чтобы быть первыми. Я уехал из Вены со своими родителями и сестрами в 1942 году одним из первых поездов в Польшу – прямо в Аушвиц. Мою мать и сестер сразу отправили в газовую камеру. Мой отец умер на марше смерти, когда нацисты покидали лагерь вместе со своими узниками и… – но не будем уходить от темы. Так вот, с тех пор я больше не видел портрета Маргариты Мерц, пока его не выставили в галерее Бельведер после войны. В Бельведере картина называлась «Женщина в зеленой шали», но, вне всякого сомнения, это был портрет моей двоюродной бабушки Гретль, которая умерла от рака в декабре 1938 года.
Неожиданно Натан начинает смеяться, но через несколько мгновений становится понятно, что он смеется в квартире Мерцев в присутствии Розы и Лео.
«Не будем уходить от темы!»
Комната изменилась и в то же время не изменилась. Квартира Мерцев была наполовину разорена и несколько лет стояла пустая. Натан и Роза открывают ее заново. Курить разрешается. У Розы коробка со сладостями из кондитерской Демеля и поднос для чая. Она сидит на том же месте, на котором в 1899-м сидела бабушка Мерц, а в 1938-м – Ева. В начале сцены пьют чай и едят пирожные.
Роза, 62 года, по-прежнему живет в Нью-Йорке, ухоженна и элегантна – от прически до кончиков туфель; на руках кольца.
Лео 24 года, но он выглядит как мальчик. Опрятный, с правильной стрижкой, в мягком пиджаке и фланелевой рубашке – видно, что он представитель английского среднего класса. Его произношение, характерное для английской частной школы, звучит несколько старомодно.
Натану 31 год, но он выглядит старше. Он говорит по-английски с легким акцентом.
Роза и Лео ждут, когда он перестанет смеяться.
Роза. Ну да, ты ушел от темы. И что в этом такого?
Натан(приходит в себя). Если бы ты была там…
Роза. Я была там.
Натан. Не там. Там.
(Лео) Ты понимаешь, в чем юмор?
Лео. Не очень.
Натан. Ну да, ты же англичанин. Леонард Чемберлен!
Натан язвительно смеется. Роза достает пирожные из фирменной коробки от Демеля.
Роза. Когда я в первый раз вернулась после войны – в январе 46-го – и увидела, что Демель по-прежнему работает, я так обрадовалась, что зашла заказать кофе и пирожное. Официант сказал: «У нас нет кофе. И пирожных тоже нет». – «Ах, а что же у вас есть?» – «Ромашковый чай». Так что я выпила ромашкового чаю. Мы можем зайти к Демелю после того, как посмотрим портрет тети Гретль в Бельведере. А в художественно-историческом музее есть работы Брейгеля – тебе надо туда сходить. А что ты хочешь посмотреть в Вене, Лео?
Лео. Я не знаю. Я в следующий раз как-нибудь приеду на подольше.
Роза. Ты любишь оперу? У нас прекрасная опера. Жалко, что ты не застанешь открытие нового оперного театра. Его должны были закончить к подписанию государственного договора, чтобы политики и разные важные персоны могли отметить его в компании Бетховена и сотен развенчанных нацистов. Не считая тех, что в оркестре. Но что поделаешь. После десяти лет оккупации союзниками Австрия теперь суверенная нация. Правда, толпа перед Бельведерским дворцом была несколько меньше той, что приветствовала Гитлера, но это, вероятно, из-за дождя.
Лео. А старый оперный театр сгорел?
Роза. Нет, его разбомбили американцы. Когда бои докатились до Италии, Вена оказалась в радиусе огня. Фабрику Мерца тоже сравняли с землей. Семейного дела больше нет.
Натан. Да и семьи, в общем, тоже. Но вот есть мы. Нью-йоркская тетя, австриец и чистой воды молодой англичанин. Кстати, Лео, откуда взялся Леонард? Тебя звали Леопольд. Или это слишком еврейское имя?
Лео(дружелюбно). Натан, иди к черту. Я не виноват, что у тебя была такая неудачная война.
Натана душит смех.
Натан. «Неудачная война!»
Лео(не отступает). Да, мне очень жаль твоих отца и мать. Я могу себе представить…
Розу передергивает от этого идиотизма, и она пытается его прервать.
Роза. Перестань, Лео.
Натан. Что ты можешь себе представить?
Роза. И ты тоже!
Натан. Понимаешь, это все одна и та же тема – зигующие толпы на улице и евреи, которых гонят голыми в газовые камеры, под крик конвоиров и лай псов, а у них по ногам течет говно —
Роза. Мы все читали про это, Натан.
(Обращаясь к Лео.) Правда?
Лео кивает.
Лео. Что я сделал не так?
Натан. Ничего. Ты исторический казус.
Лео. У меня тоже мать погибла. Во время блица.
Натан. Ах, во время блица. Я могу себе представить. Но давай не будем мериться, чья мать…
Роза. Натан, ты ведешь себя как шмок.
Натан(не обращает внимания). На самом деле, немцы не убивали твоего отца.
Лео.