Эрнст. Тогда тебя осудят за убийство, и к тому же я думал, что ты католик.
Герман. Католик, австрийский гражданин, патриот, филантроп, покровитель искусств, уважаемый член общества и спутник аристократов. Мой прадедушка был разносчиком тканей. Его сын был портным и держал швальную в Леопольдштадте. Мой отец привез из Америки первый паровой ткацкий станок. Они так хотели, чтобы я поднялся как можно выше! Это, конечно, абсурд, но отступить сейчас означало бы отречься от них.
Эрнст. Герман, не хочу тебя обидеть, но ты не думаешь, что отрекся от них, когда крестился?
Герман. Нет, они были евреи и знали толк в хорошем гешефте.
Пауза.
Можно я возьму эти слова обратно?
Эрнст. Нельзя.
Герман вздыхает, беспомощно жестикулирует.
Герман. Я могу сказать тебе, в какой момент я решил не быть евреем. Когда мне было лет девять или десять, дедушка Игнац, мамин отец, рассказал мне, как он однажды бросил монету в шапку уличному скрипачу. Тот перестал играть и крикнул: «Ты что себе позволяешь, жид?», а потом сорвал с дедушкиной головы картуз и бросил его на землю. «А ты что сделал?» – спросил я дедушку. «Поднял его, конечно», – сказал дедушка. И еще долго смеялся. Его кумиром был Бисмарк. Он говорил, что если бы мог выбирать, то предпочел бы родиться прусским аристократом.
Пауза.
Только вот что. Если дело закончится плохо, то я написал Гретль записку. Если нет, то ей и знать ничего не надо.
Последняя попытка.
Эрнст, мы оба христиане.
В качестве ответа Эрнст после паузы берет свой чемоданчик и выходит. Герман остается один.
Сцена 5
Квартира Фрица. Слышно, как к дому подъезжает кэб. Затем отъезжает. Звук открывающейся с улицы двери. Входит Фриц в офицерской форме. Он зажигает один или два светильника. Он не пьян. У него было время протрезветь, но ночь была тяжелая. Звук дверного звонка. Фриц удивлен. Он выходит, оставляя дверь приоткрытой. Входит Герман. Он элегантно одет. Останавливается посередине комнаты. Фриц входит за ним и закрывает дверь. Он ждет, чтобы Герман заговорил первым.
Фриц. Чертовски хорошую вечеринку закатил Вилли. (Пауза.) Я полагаю, я имею право спросить, чему обязан удовольствием?
Герман. Я не намерен мириться с грязными инсинуациями в адрес моей жены, тем более в присутствии моих друзей. Я буду считать себя удовлетворенным, если вы согласитесь признать свою вину и принести мне письменное извинение, оставив за мной право показать его хозяину вечеринки и любому из гостей, если таково будет мое желание.
Фриц. Я не припомню, чтобы я что-то говорил относительно вас или вашей жены, Мерц, и ничего такого, за что мне следовало бы извиняться.
Герман. В таком случае, насколько я понимаю, вы готовы разрешить это дело на поле чести.
Фриц(изумленно). На поле чести! Каких романов вы начитались?
Герман. Видит Бог, я этого так не оставлю. Вы согласны на мои условия? Первый выстрел с двадцати шагов. Второй выстрел с десяти шагов. Я буду считать себя удовлетворенным.
Фриц. Я боюсь, что не смогу дать вам сатисфакцию.
Герман. Что вы имеете в виду?
Фриц. Я не могу драться с вами на дуэли. Офицерам в моем полку не разрешается драться с евреями.
Герман. Я христианин.
Фриц. Все это очень неприятно.
Герман. Я христианин, черт бы вас побрал!
Фриц. Как бы вам это объяснить. Офицер моего полка не может драться с человеком, у которого мать еврейка.
Герман. И к черту ваш полк.
Фриц дает Герману пощечину.
Фриц. Довольно. Я прошу вас не упоминать мой полк.
Фриц берет с подставки для зонтов черную трость с набалдашником из слоновой кости. Герман смотрит и не может поверить; делает движение, чтобы защититься.
Реликвия студенческих лет, если вам неймется о ком-то высказаться. Скипетр германо-австрийской ассоциации студентов. У нас был манифест, в котором было записано, что поскольку еврей от рождения лишен чести, то ему нельзя нанести оскорбление. Соответственно, еврей не может требовать удовлетворения за испытанное унижение. Это если вкратце. Чванство и бахвальство – не в моем вкусе, но что делать. Здесь мы с вами бессильны. Я вдвойне не могу с вами драться!
Герман растерян и не может подобрать слова.
Герман. Тогда что же вы предлагаете? Каким образом я… (в порыве гнева) Я что, должен вас выпороть?
Фриц. Не принимайте все так близко к сердцу.
Фриц убирает трость на место. Дружелюбно смотрит на Германа.
А знаете, Мерц, мне нравятся такие евреи, как вы. Наш бургомистр, красавчик Карл, говорит: «Я решаю, кто здесь еврей». Хорошо, правда? Но я не бургомистр.
Пауза. Герман уходит в себя. Фриц вздыхает.
Знаете что? Поскольку Вилли – наш общий друг, я напишу вам письмо, в том смысле, что мне жаль, если, будучи его гостем, я вел себя недостаточно учтиво, и если мое поведение обидело кого-то – нет, если оно обидело вас, – то я надеюсь никогда не повторять этого в вашем присутствии. Как вам?
Фриц усаживается, чтобы писать, и весь занят этим. Герман чувствует, что ему нужно сесть. Садится.
Кстати, а где вы познакомились с Вилли?
Герман. Что?
Фриц. Откуда вы знаете Вилли?
Герман. Скачки.
Фриц. Ах, скачки. Барон держит конюшню скакунов. Но вы, конечно, знаете.
Фриц готов писать. Думает минуту. Затем начинает писать.
У вас есть лошади?
Герман сник, словно из него выпустили воздух. Он отвечает механически.
Герман. Нет, я думаю войти в долю с Вилли.
Фриц. Ах вот как!
Фриц сомневается.
Я думал, жокейский клуб… а, понимаю. Ваши деньги – его попоны.
Герман чувствует, что его уязвленное достоинство требует решительного ответа.
Герман. Вилли номинировал меня в члены жокейского клуба.
Фриц перестает писать и поворачивается к Герману.
Фриц(находит это забавным). Не говорите чепухи. Это он вам сказал? Да они его самого оттуда выкинут, если он попытается вас провести.
Фриц возвращается к своему письму. Герман сидит неподвижно. Фриц поспешно пишет. Герман замечает тонкую книжку на столике рядом с ним. Он с удивлением берет ее в руки. Открывает на первой станице, удивляется еще больше.
Герман. Откуда вы знаете мужа моей сестры?
Фриц. Мужа вашей сестры? Это кто?
Герман. Доктор Людвиг Якобовиц, математик в университете. Это новая пьеса Шницлера, напечатанная для своих и надписанная доктору Людвигу Якобовицу.
Фриц останавливается и снова поворачивается к Герману.
Фриц(пауза). Ах да. Я знаком с Ханной Якобовиц. Я пригласил ее потанцевать… где-то. А потом госпожа Якобовиц с вашей женой приходили ко мне на чай.
Герман. С моей женой?
Фриц. Да, госпожа Якобовиц привела с собой вашу жену.
Герман. Моя жена была здесь?
Фриц. А она разве не говорила?
Герман прокручивает что-то в голове.
Герман. Да, говорила. Между прочим. Она не называла вашего имени.
Фриц возвращается к письму.
Фриц. Госпожа Мерц принесла пьесу Шницлера. Это было забавно. Мы прочитали пару сцен по ролям. Госпожа Якобовиц и я, потом госпожа Мерц и я, потом я и госпожа Якобовиц, потом я и…
Герман сидит и обдумывает это. Фриц лихо расписывается.
Ну вот!
Герман встает.
Заберете книжку? Я должен был…
Герман. Нет.
Фриц. Я должен был давно вернуть.
Герман. Я предоставляю вам сделать это лично.
Фриц. Ну я могу переслать ее, конечно.
Пауза.
Насколько я знаю, мне не представится удовольствие увидеть госпожу Мерц лично.
Протягивает письмо.
Не хотите прочитать?
Герман. Нет. Это не то письмо, о котором я просил. И в любом случае теперь оно мне не нужно.
Герман собирается уходить, но медлит.
Я счел за обиду, что для того, чтобы оскорбить меня, вы оскорбили незнакомую женщину, о которой вы ничего не знали и которая была для вас лишь абстракцией. Но теперь я понимаю, что это вы Гретль предали своим словоблудием. Господи, помилуй меня за то, что я должен сидеть за одним столом с такими, как вы, и считать, что возвысился в этом мире.
Почти уходит, но снова задерживается.
Я не хочу, чтобы моя жена знала, что я был здесь.
Фриц. Это ваша жена – как хотите. Вы счастливчик, Мерц.
Герман уходит.
Голос бабушки Мерц, произносящей Кидуш на иврите, переносит нас в следующую сцену.
Сцена 6
Седер. Мы не сразу замечаем, что портрет Гретль теперь висит на стене.
Вся семья Мерц собралась за столом – народу столько, что приходится сидеть, почти прижавшись к друг другу. Теснота усугубляется тем, что во главе стола стоит набитое подушками кресло с подлокотниками, на котором восседает бабушка Мерц. По обе стороны от нее Якоб и Паули. Салли и Роза сидят в окружении Евы, Вильмы, Ханны, Людвига и Эрнста, а также Гретль и Германа. (По-видимому, Польди помогает на кухне с праздничным обедом, который еще не подали, а Яна празднует Песах со своими родителями.) Якоб, Людвиг и Эрнст в кипах. Герман в своей обычной шляпе. На голове у Паули – опереточный офицерский кивер. Ева держит Нелли на руках, но вскоре перекладывает ее в люльку, стоящую подле нее.
Герман, Гретль и Эрнст тут в качестве гостей. Гретль настроена на веселье. Дети тоже, но с примесью благоговения.