Хотя, может, быть, без знания такой вот скуки и не сформируешь так изящно — «… созерцает пораженный очаг…» — музыка! Выслушав короткий рассказ о больных — что было, что будет, чем сердце успокоили, он обрисовал ситуацию «на фронте» — то есть, зреет ли в больнице какой–нибудь фрукт, достойный нашего внимания — в плане оперативной активности, или перевода под наше неусыпное (хм!) око.
Напоследок он сдал мне ключи от комнаты, где хранился наш небогатый запас наркотиков и как–то отрешенно замолк.
— Иван–царевич невесел, буйну голову повесил — прокомментировал я унылое посапывание Дениса.
— Да я же не знал, что у Игоря… со Светкой какие–то отношения, — виновато пробормотал он. — Она же сама пришла, я и не ожидал даже, ну и …
— Оскоромился, а между прочим, по старому стилю уже — Петров пост.
— Да ладно, не смейтесь вы.
— А что мне — плакать? Епитимью я на тебя все равно накладывать не собираюсь, да и не могу. С Игорем говорил уже?
— Нет, он ко мне не заходил, он только со Светкой поговорил, так она заплаканная домой побежала.
— Теперь, как порядочный человек, ты обязан на ней жениться — рассеянно сказал я, думая о другом.
— Так… я готов — смутился Денис и нежно–розовые щеки его запунцовели. Она мне очень понравилась. Вы знаете, — сбивчиво заговорил он, — я ведь институт, ну…, после школы сразу поступил, мне 16 тогда было, мы с мамой жили, так что я в институте… ну, не было у меня никого — он жалобно посмотрел на меня, а я лишь удивленно покрутил головой — встречаются же подобные экземпляры и в наше время, несмотря на, казалось бы, полную вседоступность и вседозволенность. Вырвался, значит, паренек, на вольные хлеба. Что–то мама скажет, если он и вправду совсем голову потерял, и на Светке и впрямь жениться хочет?
— Вы знаете, Света мне тоже сказала, — с воодушевлением, достойным пера Шекспира начал говорить Денис — что я ей, ну… тоже, сразу понравился. Она даже заменилась, чтобы подряд две ночи со мной дежурить. Так ей только сегодня надо было выходить.
— Ну да? — удивился я. Может и вправду у них — любовь с первого взгляда.
Попрощавшись со мной на два дня, Денис побежал на утренний автобус до областного центра. Заметно было, что возле ординаторской шаг его ускорился, как у кота, совершившего какую–то шкодливость, и спешащего мимо ног хозяина, дабы не получить пинка.
Ребенок, хлебнувший бензина, был в удовлетворительном состоянии, поэтому я быстренько перевел его в детское отделение. Олегу разрешил вставать и сидеть в кровати. С женщиной же, по–прежнему упорно смотревшей в сторону бессильно обмякшей руки, в общем–то, вопрос был тоже достаточно ясный — кормить, поить, ухаживать, каждые 2 часа — поворот в кровати, чтобы не образовались пролежни, хотя рано или поздно они все равно появятся, но хоть не в нашем отделении. К сожалению, действие большинства лекарств, рекомендуемых при инсульте, во многом сходно с действием заклинаний шамана: верит в них человек — не исключено, что и помогут. Что–то, где–то вроде бы защищает, улучшает и активирует, а что конкретно — ученые и сами толком не знают. В английском руководстве написано честнее: «… к сожалению, достоверность действия большинства медикаментов, применяемых при лечении инсультов, не подтверждена, а потому лечение должно сводится к поддержанию жизненных функций». Жизненные функции — это то самое: кормить — поить — ворочать. И не надо напрягать родственников в поисках очередного чудо–препарата, который при ближайшем рассмотрении, оказывается каким–нибудь витамином, правда по запредельной цене.
Несмотря на то, что женщина не могла разговаривать, она была в полном сознании, судьбу свою прекрасно понимала, поэтому слезы беспрерывно катились с ее глаз. Санитарка привычным умиротворяющим тоном успокаивала ее, говоря, что все обойдется, что надо немного полежать, отдохнуть, а рука шевелиться обязательно будет, она уже лучше, чем вчера. Но женщина продолжала беззвучно плакать, отчаянно цепляясь здоровой рукой за край кровати, так что пальцы белели, и приходилось силой разжимать их, чтобы перевернуть больную на другой бок.
В операционной сегодня большой активности не было, лишь помог немного Семенычу на операции грыжесечения. Ограничились небольшим внутривенным наркозом.
Гоша в ординаторской не появлялся — с утра сидел на приеме, а после обеда отпросился у Семеныча, и, благо день был спокойный, вообще ушел с работы.
Вскоре после обеда позвонили из приемного покоя.
— Дмитрий Олегович, к вам здесь пришли.
— Опять, наверное, милиция — пробурчал я в сторону, но все же спросил — Кто?
К удивлению моему, сестрица из приемного ответила:
— Дедушка какой–то, с тросточкой.
Внизу она кивком головы она показала на румяного седого старичка, смирно сидевшего в углу отделения, зажав трость с резной рукояткой между колен. Приглядевшись, я улыбнулся:
— Здравствуйте, Тимофей Лукич.
— Здравствуйте, здравствуйте, Дмитрий Олегович — радостно отозвался он из своего угла.
… Когда полгода назад Лукича привезли к нам, румянца на его щеках не было, и, честно говоря, мы вообще не ожидали, что он выкарабкается — инфаркт после 70-ти не шутка. И, тем не менее, дедушка довольно быстро встал на ноги и больше всего переживал не за свое здоровье, а за то, что пока он лежит, в его теплицах без надлежащего ухода пропадут какие–то жутко редкие сорта роз. С Сергеем они спелись, как два грузина на татарской свадьбе, так что Серега просиживал все дежурство напролет у постели Лукича, иногда задерживаясь и после окончания смены.
— … А капусту лучше всего размещать на середине картофельного поля, причем заделку органических удобрений производить обязательно на зиму — наставительно вещал нам пациент, а Сергей прилежно конспектировал, типа студент агроколледжа.
Сам Лукич был из соседнего городка, приехал на день рождения к сестре, тут его и подкосил инфаркт. Когда его переводили в терапию — Сергей смотрел на Лукича, как ребенок, у которого грубо отобрали мороженое — его бы воля, он бы его навечно к нам в отделение прописал.
— Как здоровье, Тимофей Лукич?
— Да ничего, слава Богу, до весны дожил — теперь летом и подавно жить буду. Я ведь, как от вас вернулся, — первым делом в теплицу, она у меня высокая, газом отапливается. Верите — на колени упал, землю в руках держу и чувствую, как во мне силы прибавляются, будто у Антея. Спасибо большое, я ведь тогда выписался, и не поблагодарил толком. Вот … — он нагнулся и осторожно развернул длинный сверток. — глаза мои удивленно расширились, а сидящая за столом медсестра восторженно — завистливо протянула:
— У-ух ты …
… Потом на эти розы ходила смотреть вся больница, а Анжела Викторовна, заведующая детским отделением, с ножом у горла требовала дать ей адрес Лукича — у ее дочери, как раз намечалась свадьба, и ей всенепременно надо было иметь «это чудо». Огромные, размером с два кулака, бутоны стояли долго–долго и, казалось, изнутри светились мягким светом, так что, когда девчонки гасили свет — казалось, что в темноте горят еще три светильника…
… — Я над ними работал последние два года, — сухая старческая рука Лукича поддерживала букет, будто баюкала младенца. Думал, как их назвать, все как–то не приходило в голову, а тут решил назвать их «Вадис» — Вася, Дима, Сережа — в вашу честь, ребятушки.
— Ну, спасибо, Лукич, жаль, Вася не увидит, красотищу такую, а Сергею сегодня же покажу.
— А он на работе? — обрадовано улыбнулся старичок. — Я бы ему как раз про луковицы лилий, которые присылал, рассказал, какой за ними уход и все такое…
— Сергей–то в больнице, но не на работе — я вздохнул, и вкратце рассказал о случившемся, умолчав лишь о том, что наезд на Сергея был, скорее всего, неслучайным.
— Ай–я–яй — сокрушенно покачал головой Лукич. Он вытащил из кармана, как мне показалось авторучку, но оказалось, что это — футляр от неправдоподобно узких очков, которые он и нацепил на нос.
— Я сейчас ему напишу сбор — он потряс возле уха пальцем. — Это очень хороший сбор. Очень, очень улучшает заживление костей. Сам я пью боярышник, а ему надо вот это — он написал длинный столбик трав и вручил мне рецепт двумя руками, прямо как посол верительную грамоту.
— Да сами сходите, Лукич и передайте.
— А можно? — снова обрадовался агрогений.
— Ну почему же нельзя?
Мы поднялись в хирургию, и я довольно–таки бесцеремонно разбудил Серегу, который сладко посапывал в кровати, скрестив руки на пузе. Продрав глаза, и, едва уразумев, кого я к нему привел, он сразу начал сыпать специфическими терминами, забрасывая Лукича сотней вопросов сразу, в том числе и насчет тех самых лилий. Я предложил оставить ему розы у себя, но он лишь досадливо отмахнулся от меня, и сказал, чтобы я отнес их в отделение — девчонкам приятнее работать будет.
Я отнес цветы в реанимацию, выслушав там очередную порцию ахов–вздохов, которые мне предстояло выслушать в ближайшее время еще немало. Удивительно, но когда через двадцать минут я снова заглянул к Сергею, выездная агросессия все еще продолжалась. Я даже позавидовал Сереге — надо же такую зацепку в жизни иметь. Выйдет вот на пенсию — никаких проблем, чем заполнить пустоту, оставшуюся после ухода с работы. Я вдруг понял с сожалением, что подобной зацепки у меня нет — надо что–то придумать, марки, что ли, начать собирать, а то ведь со скуки и спиться недолго. Распрощавшись, наконец, и пожелав скорейшего выздоровления Сергею, Лукич совсем собрался уходить, однако постучал себя по лбу и достал из пакета, который принес с собой, стеклянную банку из под кофе, заполненную коричневым порошком.
— Здесь и есть кофе — объяснил он. — Мой кофе.
— У вас что — собственная кофейная плантация? — удивился я.
— Ну, положим, не плантация, а всего одно дерево, я выращиваю его в теплице с подогревом, но зато оно дает такие зерна. Разве ж это кофе — он пренебрежительно показал пальцем куда–то за спину. Мой кофе — очень, очень крепкий и ароматный. Раньше я так любил его — он грустно вздохнул, — теперь нельзя. Теперь я пью чай из боярышника. Но это тоже вкусно. А вы, когда будете пить мой кофе — вспомните мой совет — кладите половинную порцию от той, к которой вы привыкли.