— А его «Фолькс»?
— Так он же его позавчера сложил, когда мы с телками гоняли. Ну, выгнал, а он говорит: «Дай в город съездить». Ну, я говорю, что машина же батина, а я на доверке, а он мне: «Ну, тогда садись сзади сам, а я за рулем». Я попробовал отговорить, Витек вон тоже, — кивнул он головой в сторону рыхловатого парня, баюкавшего сломанную руку, — а он только зыркнул, я и притух сразу, он в последнее время дурной стал, чуть что — за нож.
Я, в общем–то, уже ничего и не спрашивал, но ему требовалось выговориться, его отпускало, и я уже видел, как начинают трястись его руки. По–видимому, он только сейчас начал приходить в себя, и осознавать, во что он влип.
— … Сели, едем, а он на гашетку давит, я ему говорю, куда, мол, летишь, тачку пожалей, а он мне: «Не ссы, завтра новую куплю», а за Телегино выехали, он вообще погнал, на дороге куча соломы, я говорю — объезжай, а он шурует прямо через нее. Наехали, а там не то кирпич, не то железяка какая, нас и повело, смотрю — только звезды замелькали. — Лицо его скривилось, и в глазах появились слезы.
— «Аудюхе» амбец, батя месяц, как из Германии пригнал. «Кватра», по любому дождю нарезала, как по сухому.
— Ладно, Черепу, вон, вообще…
— А ну его нахрен, дебил отмороженный, — пацан уже вовсю ревел, размазывая слезы и сопли по изрезанному лицу. — Из–за него все…
В связи с тем, что серьезной работы для меня не нашлось, я пожурил сестру приемного покоя, присовокупив заодно остальные грехи. Вера Карповна стала заполнять историю — у Витька помимо перелома, похоже, было и сотрясение головного мозга, так что его надо было госпитализировать. Все еще всхлипывающего Винта забрал домой его папаша, и, судя по мрачным взглядам, которые он бросал на непутевого сына, у того к поцарапанной роже скоро, по–видимому, должна была добавиться опухшая задница. А чего? Запросто. Мужик он крепкий и крутой, слабаки машины из Европы через три страны и не гоняют. Так что седалище Винта могла спасти разве что доблестная милиция, начав опрашивать того в качестве свидетеля. Милиция, правда, что–то тормозила, видимо все еще доставала Черепа из консервной банки, в которую превратилась еще недавно шикарная «Ауди–кваттро».
Уже совсем поздно вечером я вышел в коридор. Проходя мимо курилки, я заметил там Витька, сидевшего на корточках. Рука у него была загипсована, ссадины на лице — обработаны йодом. Я вспомнил, почему лицо его показалось мне в приемном покое знакомым: лет пять назад мы чудом вытащили из могилы его мать, когда у той был жуткий перитонит — с острым аппендицитом она три дня копала картошку, пока на четвертый не смогла встать с постели. Помню, она тогда лежала на аппарате, вся серая, пьяненький ее муж стоял возле кровати, тупо уставившись в пол, а этот Витек, тогда еще 12-тилетний мальчишка, плакал за дверями реанимации. Слава Богу, мы тогда выбили из–под начальства тиенам — антибиотик столь же хороший, сколь и дорогой, и женщину все–таки спасли.
— Ты чего здесь сидишь? — накинулся я на него. — Куришь, оболтус? Тебе же постельный режим назначен.
— Извините, доктор, — смутился он, поднимаясь. — Сильно курить захотелось, особенно после сегодняшнего.
— Бросай курить, наставительно сказал я. — Курение…
— … Сокращает жизнь, — согласно кивнул головой Витек. — Череп вон тоже не курил, и где он?
— Это–то тоже верно, но все равно… Мама твоя, как она?
— Спасибо, хорошо, — улыбнулся он. — Вас вспоминает, — он немного помялся и тихонько спросил:
— Дмитрий Олегович, а вы что… Черепу должны были?
Я удивленно воззрился на него.
— Я чего спрашиваю, — быстро зашептал он, — мы ведь, — когда ехали, Винт, он сзади сидел, не слышал, музыка играла, а Череп, когда сказал, что новую машину ему купит, добавил еще, тихо так: «Лепила даст», потом на меня глянул, замолчал. А я знаю, он к вам сегодня ходил.
— Откуда?
— Он пацанам говорил, что надо бы лепилам, ну, врачам, то есть, пузырь отнести, а то, говорит заразы, извините, это он так говорил — еще какого дерьма уколют.
— Ну, а мне ты зачем об этом говоришь?
— Я не знаю, — смешался он, — если только вы да Череп между собой чего не перетерли, а больше никто не в курсе, так и все, забудьте. Винт точно ничего не допер, а от меня никому не выйдет, будьте спокойны.
— Спасибо, Витя, но я, — я медленно покачал головой, — никому ничего не должен.
— Ну, а я вам должен, за маму. Это я вам говорю, просто чтобы вы в курсе были.
— Хорошо, давай иди в палату.
Мы разошлись, я зашел к себе, помедлил, заглянул в реанимационный зал. Коматозника как раз переложили на бок, подсунув под второй специально сшитый валик. Это все равно не спасет от пролежней, но хоть что–то. Я подошел к столу и внимательно рассмотрел татуировки на руках парня.
— 4-
— …И ты, понимаешь, Семеныч, мы с мигалкой летим, подъезжаем — нас еще в подъезде молодица встречает, руки заламывает, быстрей, говорит, ему уже массаж сердца делают. Ну, думаю, если уж массаж сердца — дело нешуточное, блин. Забегаю — точно, лежит парень, изо рта кровь сочится, а над ним две женщины суетятся, одна у груди, как положено, другая — у головы, реанимация полным ходом. Только присматриваюсь — елки–палки, — одна ему грудь гладит — это, значит, она непрямой массаж осуществляет, а вторая — ты только представь — держит его за язык, так что голова от пола отрывается, и в рот ему дует — это она легкие вентилирует. Да вы же, говорю, ему сейчас язык оторвете. Растолкал я их, смотрю — парень дышит, зрачки — в норме, пульс — 60, ритмичный. Парень храпит, как пшеницу продавши, принюхался я — пахнет от него. Чего случилось, спрашиваю, а те — оказывается, сестра с матушкой — , мне и отвечают: он, дескать, с женой поругался, пришел к ним домой, выкушал бутылочку водочки, лег, и, что самое подозрительное, ничего не говорит. Я вообще–то вовремя приехал, еще бы полчаса этих мероприятий — они бы его точно ухайдакали, в крайнем случае, без языка оставили.
Семеныч уже кис со смеха.
— А кровь у него откуда?
— Семеныч, подцепи вас за язык, да наманикюренными ногтями — у вас кровь не пойдет?
— Ну, и чем закончилось все?
— Ну, чем? Уши я ему растер, по щекам настучал, он глаза и открыл, первым делом меня послал, потом попробовал драться, тут я сбежал.
Мы сидели в ординаторской, приканчивая остатки пятничного великолепия. Картошки, правда, уже не было, Серега со Степановной ее окончательно приговорили, но вот консервные продукты еще оставались. За неимением «Абсолюта», или, на худой конец, «Гусарской», мы пили свою «Анестезиологическую». Бесплатно даю рецепт: 40 частей 960 медицинского спирта, 60 частей 5 % глюкозы, коробка 5 % витамина С — и все, никакие древние айсберги не пляшут, главное, не полениться, и хорошенько потрясти емкость с продуктом, не менее 10 минут, только тогда достигается оптимальное перемешивание, хотя Гоша говорит, что даже 10 минут — это мало, и требует минимум 30-ти. Это он, конечно, загнул, за полчаса все изойдут слюной, так что и пить–то некому будет. Однако, главной нашей гордостью, было все–таки не содержимое, а сам сосуд. Исполнение было Гошино, но идея моя. На красно–белом фоне, явно заимствованным Гошей со «Смирновской», полукругом шла надпись «А н е с т е з и о л о г г г». Вместо короны был нарисован медицинский колпак, с реявшими сбоку, наподобие знамен, хирургическими повязками. В центре красовалось знаменитая чаша со змеей, под ней — два скрещенных ларингоскопа. Обрамляли этикетку глубокомысленные фразы, типа «in vino — veritas, in aqua — sanitas». Я взял бутылку и повернул ее тыльной стороной. Вся она была покрыта вырезками из аннотаций к медицинским препаратам, заботливо скомпонованными и подклеенными.
А кто сделал? — Дмитрий Олегович сделал, вместо того, чтобы мирно спать на спокойном дежурстве. Себя не похвалишь, стоишь, как оплеванный.
Я не удержался от удовольствия прочитать текст.
— …Препарат употреблять до — или после еды, по указанию лечащего врача. Разовая доза может достигать 50, в некоторых случаях — 100 мл, и эту дозировку не следует превышать, во избежание побочных эффектов, которые могут проявиться в виде тошноты и рвоты, а также нарушения эректильной функции у мужчин.
Противопоказан беременным, кормящим матерям и детям. После употребления запрещено управлять транспортом и работать на механизмах с движущимися частями…
Там было еще много чего — и способ употребления, и лечение побочных эффектов, и про коррекцию дозы во время употребления, но Семеныч меня прервал:
— Ладно, хорош читать, здесь тебе не красная яранга, давай разливай, да пойдем, надо с тем животом определиться.
— Вы про мальчишку?
— Да, надо, наверное, все–таки к нему слазить, чтобы ночью хорошо спалось, и голова не болела.
— А показания какие?
— «А хай не лезе».
— Логично. Ну, тогда давайте — и пошли. У паренька, правда, после повторного анализа, лейкоцитарная формула сдвинулась влево, как душа интеллигента после прочтения очередного номера «Молодой гвардии», так что мы с чистой душой поставили диагноз: «аппендицит», после чего, с песнями и плясками, побежали в операционную и отрезали там червеобразный отросток, сиречь аппендикс. А потом до вечера бездельничали. В отделение народу было немного, Серега всех разогнал. ЧМТ все еще тянул, и я только удивленно покрутил головой, посчитав ему пульс — 66! Чудеса, да и только, опять же — зрачки оставались на том же уровне, не сужались, правда, но и не расширялись! Вечером к нам в отделение зашел Семеныч и попросил, чтобы мы взяли «покапать одного мента». Собственно говоря, это был не мент в чистом виде, а так — работник прокуратуры. Ехал он из командировки из тридесятого царства за тридевять земель, а, поди ж ты — не доехал. Больно уж командировка была хороша. Настолько хороша, что даже тренированная прокурорская поджелудочная железа не смогла осилить всего выпитого и съеденного, и на беспредел ответила жестоким приступом панкреатита. Можно было бы его и в хирургии отлить, но Семеныч — змей, все же уговорил меня, особо напирая на то, что лить больному надо много, а у нас (гадкий льстец) знающие и многоопытные кадры, чего не скажешь о хирургии, коя нам даже в заготовки для подметок не годится. Опять же, — втолковывал он, — прокурор — все–таки, шишка, глядишь, когда слово замолвит…