Ева вела Люцию за руку, сияя от гордости. До чего ей нравилось быть полезной. А кошка сидела верхом на тигре, покачиваясь в такт каждому его шагу. Медитировала, вслушиваясь в шорохи леса на километры вокруг. Ее было видно в кромешной тьме, лиловые светлячки словно летали вокруг, кружились, танцевали, сияли, как кристальные лампы. Пурпурные огоньки, всполохи кошачьей энергии, древней и почти забытой.
И слышала она только стрекот насекомых, шум ветра и листвы, тяжелую поступь Люции, бесшумные шаги Евы, колебание глади озера и дыхание зверей. Никого, кого можно счесть угрозой.
— Слева озеро, через четыре часа доберемся и устроим привал.
— Хорошо, — отозвалась Люция, но в голосе слышны были нотки недовольства. Гарпия понимала, что выбора нет, либо их найдет ночной патруль спящими у костра, либо они успеют уйти.
Химари поджала губы и осторожно почесала тигра за ушами, еще не зная, как он себя поведет. Кроме слишком верного для дикой твари тигра у нее никого не было. Зато прибавилось хлопот, чего стоит Люцифера и ее провидица, даже не понимающая, в какой ситуации они все находятся. Девчонка слепо верила, что Люция ее защитит, так безрассудно, что не считала нужным предупреждать об опасности. Толку с такой провидицы? Может, стоило сделать, как планировала? Сбежать, оставить Люцию, обернувшись диким зверем? Гарпия ведь даже не увидит в такой темноте, куда ушла кошка. А исчезни паучиха из поля зрения, старые воспоминания перестанут проситься наружу.
Нет, ей хотелось остаться, одиночество было невыносимо.
Кошка вздохнула полной грудью воздух свободы. Но отчего он не был пьяняще сладок?
#16. Сомнения сточат даже алмаз
Как странно! Любят суть, а воспевают лик.
Кто в сердце краснобай, тот въявь косноязык.
Еще диковинней, о Властелин вселенной:
От жажды мучаюсь, а предо мной родник.
Императрица сидела на мраморной скамейке церемониальной площади, скрытая в белом розарии от посторонних глаз. Полуденный зной, так не вяжущийся с осенними холодными ветрами, прогнал всех ангелов, дав Бель вдоволь напиться горя. Она уже не смотрела на разбитый купол, его рыжие сколы навевали воспоминания, и сразу казалось, что реки крови текут к ногам маленькой четырехкрылой девочки, потерявшей самых близких людей.
— Изабель, милая, с тобой все хорошо? — Хоорс осторожно тронул плечо императрицы.
Девушка вздрогнула всем телом и перевела на него грустные глаза, похлопала ладонью по скамье рядом, предлагая присесть. Она терпеливо дождалась, пока он усядется и спрячет забинтованную руку от ее глаз. Знала ведь, что прячет лепру, но делала вид, что не замечает. Поправила складки золотого платья, сжала в кулаке белоснежное перо, выпавшее из крыльев.
— Бель? — ангел коснулся ее руки, непонимающе заглянул в глаза.
— Сегодня мой настоящий день рождения. Я узнала это из архива, — девушка едва не плакала.
Хоорс помрачнел. Сжал ее руку в своей ладони, прижался к плечу.
— А я свой настоящий не знаю. Я родился — как прорезались крылья. Как и ты. Не бери в голову, не думай о прошлом, — он не знал, как утешить милую сердцу Бель.
— А если бы у меня не было еще одной пары крыльев? Если бы я умерла? Если бы мои настоящие родители не отдали меня ангелам? Если бы… — договорить она не успела, ангел сорвался с места и встал над ней.
— Никаких если бы! Ты — четырехкрылая, а значит — дарована Богом императору. Как ты можешь так не уважать своих родителей?! Да они пожертвовали собой, чтобы ты была счастлива! — Хоорс рукой указал на разбитый купол церемониального зала, трон в котором был усыпан лепестками белых роз в знак вечного траура по императорской семье.
— Я уважаю их, — Бель отвернулась, как можно сильнее прижалась щекой к жестко накрахмаленным кружевам выреза платья. К горлу подступил комок. — Я всего лишь хотела, чтобы ты поздравил меня. Чтобы поддержал. А не твердил, что я должна быть благодарна. Я благодарна! Искренне благодарна его Императорскому Величеству Исхириону и Инессе за то, что любили меня, как своего ребенка. Но, может, я не должна была быть здесь.
Изабель с трудом сдерживала слезы. Судорожно бегала глазами по пустой площади, боясь, что кто-нибудь придет и увидит, как плачет императрица. Но никого не было. И она позволила себе маленькую слабость, но тут же утерла щеку об плечо.
— Мы уже говорили об этом, — Хоорс сел у ее ног, взял руки в свои и сжал. — Люцифера не стала бы императрицей вместо тебя, понимаешь? В Имагинем Деи пытались вырастить ей вторую пару крыльев, но Бог не хочет этого — он считает ее недостойной.
— Она сильнее! Она бы справилась! Я помню, как она в одно мгновение повергла Химари. Знаешь, она просто повалила ее, швырнула, как тряпичную куклу, на пол и выбила мечи. Она спасла меня с такой легкостью, — ее голова чуть-чуть подрагивала от переизбытка чувств. — Она бы справилась. Она сильнее, она лучше меня, она…
— Слабее! Ты меня слышишь?! — он дернул ее за руки, притягивая к себе. Она марионеткой наклонилась, золотые локоны, выбившиеся из прически, коснулись его лица. — Только самые сильные получают четыре крыла и при этом остаются в живых. Самые достойные. Моя херувим, милая, ты сильнее любого в этой империи.
— Но Люцифера, — она шмыгнула носом, посмотрела поверх Хоорса. Огромная площадь, окруженная розарием белых роз, была пуста. Купол, мемориал ее отцу и матери, сиял в лучах утреннего солнца, сверкал, играл сотнями бликов и золотых брызг. Но императрица помнила, каким было это место в день ее коронации. И ощущение собственной слабости сдавливало грудь.
— Пусть эта площадь будет единственным воспоминанием о ней. Договорились, Бель? Она выиграла войну — ради тебя. Будь благодарна, и отпусти, — он поднял ее за плечи, безвольную куклу, так отчаянно нуждающуюся в тепле, так страстно жаждущую признания.
— Да, — она уткнулась лбом в его грудь. Неужели он правда считает ее достойной?
— С Днем Рождения, моя херувим, — он осторожно, словно боясь спугнуть, поднял ее голову за подбородок. Коснулся соленых от слез губ. Она принадлежит ему одному.
— Я пойду купаться, — Химари, сняв с тигра всю обузу, взяла вещи в охапку и направилась к озеру. По милости гарпии они шли всю ночь, а кошка каждой клеточкой тела молила о ванне, искренне радуясь, что больше не придется вылизываться. Зато никакой погони, оторвались, надо отдать должное. Благо, озер по пути было достаточно.
Люция кивнула, ее больше увлекало потрошение оленя, которого она застрелила сегодня утром, чем купания и приведение себя в порядок. Ева носила хворост для костра. За ней всюду следовал тигр; проносился мимо, несильно бил огромными лапами по лодыжкам, играя; прыгал, вился вокруг. А она до дрожи его боялась и пыталась делать вид, что не замечает. Тихонько скулила и зажмуривалась, когда он несся прямо на нее.
Ева услышала, как тихо поет кошка, отмываясь в ледяной воде. Ее мурлыкающий голос был нежен, удивительно притягателен, чарующе легок и безыскусен. Бросив все, паучиха юркнула меж деревьев поближе к озеру, поглядеть на удивительную кошку. Быть может, именно ее так почитал и уважал покойный Мерур. Тогда на Химари вдвойне стоило взглянуть. Какая она? Неужели у нее и впрямь кошачьи лапы вместо ног? И хвост? В пути паучиха не разглядывала новую спутницу.
Тигр бросился было следом, но вдруг передумал и ушел стоять над душой Люции.
Как прекрасна была Кошка — тонкая, изящная. Мыла волосы, наклонившись над водой. Не тронутое солнцем тело с проступающими ребрами и бедрами все равно казалось Еве удивительно красивым. Белый хвост, увенчанный такой же белой кисточкой, раскачивался из стороны в сторону в такт песенке. А ноги, да, ноги и впрямь были кошачьими лапами. Человеческие бедра плавно переходили в тонкие колени, а затем вдруг, утопая в белом мехе — в кости предплюсны, совсем как у кошек. Химари шагнула к берегу, на ходу выжав волосы, и Ева успела разглядеть крохотные ступни — лапы с розовыми подушечками и острыми когтями. Отдельно все это казалось чудовищным. И львиный хвост, переходящий в поясницу, и кошачьи уши, и лапы, и клыки, и даже следы вибрисс на щеках. Но в ней оно слишком гармонично сочеталось.
— Выходи, — мурлыкнула Химари, запахнувшись в серое кимоно.
И Ева, поняв, что бежать уже поздно, вышла из-за дерева, боязливо закрылась руками, ожидая удара.
— Я просто хотела… — начала она, вжав голову в плечи.
— Я знаю. Лучше помоги мне, раз пришла, — Химари указала рукой на разложенные вещи. Гребни, зеркальце, пузыречки с тушью, кисти, помады, шкатулку украшений и мелочей.
— Да, конечно, — девочка подбежала к вещам, едва не запутавшись в собственных ногах. Когда телица Мерура была жива, Ева каждое утро помогла той с макияжем и прическами. Но ее плотные крема и набор бирюзовых теней не мог сравниться с косметикой Химари.
Паучонок взяла гребни, повертела в руках, прикидывая, какой больше подойдет для густых волос кошки, и подняла глаза на Химари.
— Спасибо, я сейчас, — кошка села спиной к Еве, раскрыла зеркальце и стала разглядывать себя в нем. Расстроенно облизнула белесые губы, внимательно посмотрела на едва различимую каемочку на носу, и паучонок только сейчас заметила, что самый кончик носа — кошачий.
Ева сглотнула и, подойдя, взяла тяжелую копну волос в руки. До чего мягкими были пряди, не то что жесткая вечно путавшаяся грива телицы. Хотелось просто стоять и водить руками по волосам, чувствуя каждой клеточкой их прикосновения. А ведь грубые руки паучихи были не так чувствительны, как у других, что же они ощущали, касаясь Химариных волос?
— Спишь? — тихо спросила кошка, глядя на Еву в зеркальце.
Паучонок вздрогнула и едва не выронила гребни, зажатые под мышкой.
— Простите, — промямлила она и стала спешно расчесывать черную гриву.
Ей было неуютно. С одной стороны, паутина не могла врать, но показывала, что, когда Люции было двадцать лет, она победила Химари. И в паутине сама кошка тоже была молодая. А сейчас Люция выглядела очень взрослой, а Химари — все такой же молодой. Можно было понять, когда фурия в бешенстве, в ярости, рада или удивлена — морщины выдавали ее эмоции. Но лицо кошки было совершенно гладким, белая матовая кожа казалась даже велюровой. Ева начинала путаться, но спросить не решилась.