— Не идет, — согласился тот и совсем по-женски поправил волосы. — Потому как от злости разливается желчь. Бывший мой дружок Пьер Фондю — помнишь его, Марк? — умер от разрыва желчного пузыря. Это было ужасно! Я так плакал!
— Кретины, — выругался Эрнест.
В этот момент появилась княгиня в сопровождении девушки, которая несла поднос, где стояли хрустальный графинчик, четыре рюмки и чашка с малосольными корнишонами.
— Поставь, Липочка, и можешь идти.
Как гостеприимная хозяйка Мария разлила сама. Марк спросил по-французски:
— Мадам не составит нам компанию?
Она, улыбнувшись, покачала отрицательно головой.
— Нет, мсье, я не пью водки. За обедом только наливочку как аперитив.
— Что ж, тогда мы выпьем за ваше здоровье. Жюль, ты закусывай, мой хороший. А не то тебя опять развезет, как в прошлый раз.
— Знаю, знаю, не маленький.
Выпив водки, Лермонтов не угомонился, а наоборот, стал цеплять де Баранта и его дружков еще больше. За обедом ехидно сказал:
— Господам из Франции, видимо, наша еда не по нутру. Им, поди, устриц подавай и жаркое из лягушачьих лапок? А от щей и каш с черным хлебом может прошибить несварение, говоря по-русски, понос?
— Как не стыдно, Михаил Юрьевич! — упрекнула Мария.
— Qu’est-ce que c’est «le ponos»?[48] — спросил Жюльен.
Михаил невозмутимо ответил по-русски:
— Это то, что у тебя в голове, дурень, но в России может хлестать с обратной стороны.
Серафима Ивановна, хохоча, умоляла корнета прекратить неприличные шутки. У Эрнеста вытянулось лицо.
— Мсье поэт пользуется тем, что наши познания в русском языке недостаточно глубоки, и, по-видимому, смеется над нами? Это не слишком порядочно с его стороны.
— Что вы, что вы, — нарочито оправдывался Лермонтов по-французски, — я и не думал затрагивать вашу честь. — Затем переходил на русский: — Невозможно затронуть то, чего нет. — И опять по-французски: — Ваши подозрения ни на чем не основаны.
Де Барант не поверил.
— Я подозреваю, что насмешка все же прозвучала. И жалею, что в России запрещены дуэли.
Лермонтов взглянул на него с презрением.
— Неужели мсье меня бы вызвал?
— Несомненно.
— Так попробуйте. Нет в России такого закона, который нельзя было бы нарушить.
— Ах, оставьте эти глупые ссоры, господа, — самым решительным образом заявила Серафима Ивановна. — А тем более у меня в доме. Михаил Юрьевич, очень вас прошу соблюдать приличия.
Молодой человек хмыкнул.
— Я, по-вашему, недостойно себя веду?
— Вы пьяны и поэтому говорите вздор.
— Я, по-вашему, пьян?
— Да, пьяны.
— Это вы, Серафима Ивановна, говорите вздор.
Старушка возмутилась.
— Сударь, вы мой гость и имейте такт не грубить хозяйке.
— Я, по-вашему, не имею такта?
— Ни в малейшей степени.
— По какому праву вы меня оскорбляете, сударыня?
— По такому. Вас вообще сюда никто не звал.
Вытащив салфетку у себя из-за ворота, Лермонтов с досадой швырнул ее на стол.
— Меня приглашала госпожа княгиня. Это к слову. Но гневить вас более не намерен. И поэтому покидаю ваш не слишком гостеприимный дом. Наслаждайтесь обществом галльских педерастов.
— Михаил Юрьевич! — вырвалось у Марии. — Как вам не совестно?
— Совестно? Мне? — усмехнулся он. — Им не совестно, а мне совестно? Значит, у нас разные понятия о совести, уважаемая Мария Алексеевна. — Коротко кивнув, Лермонтов покинул веранду и пошел по ступенькам вниз к своей лошади.
— Подождите! — послышалось у него за спиной. — Да остановитесь же, наконец! Пожалуйста!
Мария догнала его и взяла за руку. Он угрюмо взглянул на нее.
— Некрасиво бросать гостей, мадам. А тем более таких именитых.
Но, увидев слезы у нее на глазах, осекся.
— Прекратите же свои зубоскальства, — с болью прошептала княгиня. — Я хочу сказать… я хочу сказать, что ценю вас намного больше этих французов… Не сердитесь на меня и на бабушку. Умоляю, не обижайтесь.
Михаил смягчился.
— Хорошо, не стану. Все забыто.
— Может быть, вернетесь?
— Нет, и не просите. А то действительно все кончится дуэлью. Лучше мы увидимся с вами у Карамзиных.
— Я собиралась к ним послезавтра к вечеру.
— Постараюсь не опоздать.
Он склонился и поцеловал ей руку. А она провела ладонью по его волосам и тихо проговорила:
— Берегите себя, пожалуйста. Вы мне очень, очень дороги.
На лице у поэта расцвела улыбка.
— Вы мне тоже очень, очень.
Он вскочил в седло и, махнув рукой, ускакал.
В октябре у великого князя Михаила Павловича поднялась температура, он постоянно чихал и кашлял. Его супруга — великая княгиня Елена Павловна (до замужества принцесса Вюртенбергская Фредерика Шарлотта Мария) — по совету лейб-медика его величества заставляла мужа пить горячий чай с лимоном и медом и дышать над кастрюлей свежесваренного картофеля. Михаил Павлович спорил, говорил, что все это ерунда, надо выпить водки с хреном и солью, курить табак покрепче, и хворобу как рукой снимет, но скрепя сердце выполнял предписания доктора. Впрочем, соблюдать постельный режим он наотрез отказался и ходил по Михайловскому дворцу в ночном колпаке и ночной рубашке, на которую была надета дубленая меховая безрукавка. В этом виде и застал его старший брат — император Николай Павлович, приехавший проведать захворавшего Мишу. Тот сконфузился, велел принести ему мундир с сапогами, но брат только посмеялся.
— Полно, дорогой, что ты смущаешься, будто я не родич тебе. Сядем, поболтаем по-дружески.
— Весьма рад и польщен… Может, чаю? Или чего покрепче?
— Не хочу, не беспокойся.
Разница у братьев была всего лишь в два года. Прежний монарх, Александр I, годился им в отцы, старше на целых двадцать лет. Тем не менее Николай казался намного взрослее Михаила, на висках пробивалась седина, под глазами собирались мешки. У младшего же на лице — ни морщинки, словно ему не исполнилось сорок.
— Напугал меня лейб-медик — мол, великий князь очень плох. Я приехал, а гляжу — ничего серьезного. Просто просквозило, с кем не бывает по осени.
— Все врачи — шарлатаны, — отозвался младший брат. — Я, когда лечился в позапрошлом году в Карлсбаде, кроме вод никаких лекарств и не принимал. Надо лечиться лишь природными средствами, здоровее будешь.
Николай Павлович согласился.
— Да, врачи нужны только женщинам. Вечно у них то мигрень, то стреляет где-нибудь, то нервы. Да еще и роды. А мужчина, тем более военный, должен не болеть и не думать о болячках. Чуть задумался — сразу хоть святых выноси.
— Сущая правда, Николя.
— К именинам должен поправиться.
— К именинам непременно поправлюсь.
— Получил я твои бумаги о награждении офицеров и повышении в званиях. Нескольких вычеркнул.
Михаил Павлович удивился.
— Отчего так? Я не представлял недостойных.
— Да? А Трубецкой? Шалопай, повеса. Место его на Кавказе, а не в наградных.
— Ну, допустим. А еще?
— Лермонтов. Ты забыл историю с детской саблей?
— Не забыл, конечно, но с тех пор он служит исправно и о нем я слышал только хвалебные отзывы.
— Говорят, обрюхатил Мусину-Пушкину.
— Кто говорит?
— Александр Христофорович. Сведения его точные. Муж отправил неверную жену за границу — там ее сестра, Аврора Демидова, родила мальчика. И Эмилия тоже рожать будет вдалеке от светских сплетен Петербурга.
— Да откуда же Александр Христофорович знает, что ребенок от Лермонтова? Нешто свечку при сем держал? — усмехнулся великий князь.
Николай Павлович хохотнул.
— Может, и держал — у него работа такая, наблюдать за всеми.
Младший брат продолжил:
— Даже если и от Лермонтова — что сие меняет? Он гусар, мужчина холостой. Мы с тобой женатые, а и то бывает…
Император насупился.
— Те-те-те, братец, говори, да не заговаривайся.
— Миль пардон, ваше императорское величество. Только я считаю, что Лермонтов достоин звания поручика.
Старший брат отступил.
— Хорошо, я еще подумаю.
Перешли на другие темы. Разговор продолжался часа полтора. Собираясь уезжать, император еще раз пожелал брату скорейшего выздоровления, а тот напомнил:
— Я прошу не вычеркивать Лермонтова из списков.
Николай Павлович огрызнулся незлобно:
— Дался тебе этот щелкопер! Если бы писал что хорошее, а то ведь так — подражания лорду Байрону, не более.
— Нет, его прозаические вещи очень недурны.
— А по-моему, чрезвычайно дурны — не по стилю, а по сути. Философия глупая, и герои скверные.
— Просто ты не хочешь простить ему те стишки по поводу смерти Пушкина.
Но монарх только отмахнулся.
— Вот еще, придумал! Стану я помнить о всяких мелких пакостях.
Но в конце концов он не пошел на обострение отношений с братом и своим высочайшим указом присвоил Лермонтову следующее звание.
Осень в Веймаре была тихая, безмятежная, теплая. Неширокая речка Ильм огибала городской парк, по преданию, спланированный самим Гете. В Веймаре он жил и работал, здесь и умер. Под ногами Мусиной-Пушкиной шуршали желтые листья. Так же, как она, тут гуляли Гете и Шиллер. Гете заведовал местным театром, Шиллер писал для него пьесы. В замке Бельведер и особняке фон Штейна жила великая княжна Мария Павловна — старшая сестра императора Николая I, вышедшая замуж за местного герцога. Иногда она гуляла с внуками в парке и однажды подошла к Эмилии Карловне: та сидела на лавочке и читала книгу. Обратилась по-русски:
— Добрый день. Вы сестра Авроры Демидовой?
Мусина-Пушкина поклонилась.
— Совершенно верно, ваше высочество.
— Я узнала вас — мы когда-то виделись в Баден-Бадене. Как себя чувствует Аврора Карловна?
— Хорошо, спасибо. Новорожденный слабенький, но врачи говорят, что опасности для жизни нет.
— А здоровье Павла Николаевича не лучше?