— Как это понять? — с недоумением спросил Шувалов. — Что с ним сделалось?
Васильчиков только покачал головой.
— Разве ты не знаешь, что Мишель без ума от Мусиной-Пушкиной?
— Боже мой, когда это было!
— Да не так давно, коль Эмилия еще на сносях.
— Ты хочешь сказать…
Их разговор прервала Мария Валуева:
— Господа, перестаньте сплетничать. Мы подробностей все равно никогда не узнаем. Разве что Додо разболтает. Но она, надеюсь, сохранит тайну своей подруги?
— Тайна — она и есть тайна, — подтвердила Ростопчина. — Если бы и знала, не сказала бы. Но на самом деле она даже мне не открыла, кто отец ребенка.
— Будто бы? — съехидничал Монго.
Поэтесса перекрестилась.
— Клянусь Матерью Небесной.
— Ну если Матерью, то конечно…
«Милостивая государыня Мария Алексеевна.
До меня дошли слухи, будто Вы нарочно манкируете вечерами, где я должен присутствовать, ибо меня чураетесь. Так ли это? Если так, то позвольте диву даться: чем я заслужил сии немилости? Не обидел ли? Если нет, обещайте мне, что увидимся на одном из ближайших балов.
«Досточтимый Михаил Юрьевич.
Как могли Вы поверить сплетням, будто я избегаю Вас? Каждое общение с Вами для меня бесценно. Дорожу Вашими стихами в моем альбоме и храню журналы с Вашими опусами. Много лет пройдет, мы умрем, и потомки вспомнят о нас только потому, что звезда российской словесности Лермонтов благосклонно дарил нам свою дружбу. Так и будет, поверьте. А балы часто пропускаю только потому, что на них чрезвычайно скучно; глупые поклонники раздражают меня, умных же раз-два и обчелся. А еще Мишенька хворает — как его продуло с прошлой осени, так простуды преследуют одна за другой. С непременным жаром, красным горлышком, а затем и кашлем. Доктора рекомендуют смену климата, увезти из Петербурга в теплые края, например в Малороссию. Видимо, весной так и сделаем — а теперь, по морозам, в путешествие пускаться еще опаснее.
На обед к себе Вас не приглашаю: бабушка не любит Ваши посещения, и к тому же остается опасность вновь столкнуться с де Барантом — он захаживает нередко, набиваясь сам, а решиться отказать ему не хватает смелости. Чаще всего я бываю в доме у Лавалей. Там, конечно, общество тоже разношерстное, тот же де Барант и его скверные дружки, но увидеться можно, поболтать мило. Приходите, коли выкроите несколько часов.
Весь конец января и почти половину февраля Лермонтов безвылазно находился в Царском Селе. Только пару раз навещал бабушку и срывался к Краевскому на полдня по вопросам новых публикаций, в том числе о выходе отдельной книжкой «Героя нашего времени», неизменно вечером возвращаясь в полк. Ни к Карамзиным, ни к Валуевым не заглядывал. Только в пятницу, 16 февраля, получил разрешение отсутствовать трое суток кряду.
Утренним поездом он прикатил в Петербург. На дворе была оттепель — около нуля, падал мокрый снег, по обочинам тротуаров кисли сугробы. Промочил ногу — видно, сапог где-то прохудился. Забежал к Елизавете Алексеевне, поцеловал в одутловатую дряблую щеку. Выслушал очередную порцию постоянных упреков — в легкомыслии и нежелании стать серьезным человеком, жалобы на здоровье и на скудные поступления из имений.
— Ты надолго в город?
— На три дня, бабулечка.
— Я надеюсь, этот вечер проведем вместе?
— Не сегодня. Завтра — обещаю. А сегодня я приглашен к Лавалям на бал.
— Ну, конечно: надеешься увидеться со Щербатовой.
— Как вы догадались?
— Я давно не видела тебя таким возбужденным.
— Просто я отвык от столичной жизни. Царское Село — все-таки провинция. Жизнь размеренная и неспешная. Один день похож на другой. В Петербурге же все иначе. Жизнь бурлит и все время преподносит сюрпризы.
— Ох, боюсь я твоих сюрпризов, Мишенька.
— Обещаю вести себя чинно-благородно. И высоконравственно.
— Вот болтун. Ну, ступай, балаболка. — Елизавета Алексеевна проводила внука грустным взглядом старого и больного человека.
Днем Михаил заехал к Краевскому, получил второй том «Отечественных записок», вышедший накануне, и просмотрел корректуру «Героя нашего времени». По дороге домой заглянул к Браницкому-Корчаку, тоже поручику лейб-гвардии Гусарского полка и участнику «кружка шестнадцати», попросил одолжить сто рублей до начала марта — времени, когда пришлют деньги из Тархан. Тот ответил, что сам находится в затруднении, но пятьдесят ссудил.
Вечером он отправился на бал к Лавалям. И, едва войдя, сразу увидел Марию Щербатову — на диване, стоявшем между двух вытянутых кверху окон. На княгине был изящный шелковый кринолин, узкий в талии и пышный возле щиколоток, рукава с буфами и открытые плечи, на запястьях — золотые браслеты, на шее — тонкое золотое ожерелье; волосы зачесаны гладко, сзади образуют толстые букли, сверху пришпилены три искусственные розы. Портили ее лишь румяна — немного перестаралась.
Лермонтов приблизился, шаркнул ножкой, поцеловал даме ручку. Мария благосклонно улыбнулась:
— Наконец-то мы встретились. Я уж не чаяла.
— Отчего же?
— Я посещала балы, а вас нет и нет.
— Пропадал на службе. Сегодня вырвался ненароком.
— Слава богу. Ваше присутствие, может быть, избавит меня от де Баранта.
— Надоел?
— О, не то слово. Ходит по пятам — и канючит о милости. Прямо хоть в Москву уезжай.
— Не тревожьтесь, я его осажу.
— Только, пожалуйста, никаких дуэлей.
— Нет охоты мараться.
Вместе прошли в буфетную, попросили принести чаю и бисквитов. Пили и смеялись от удовольствия.
— Я так рад с вами поболтать, Мэри. Вы единственный человек, кто удерживает меня в Петербурге, — так и подмывает написать прошение, чтобы перейти служить на Кавказ.
— Этого еще не хватало! Добровольная ссылка?
— Или избавление от многих проблем. Там мои друзья — Трубецкой, Раевский, Васильчиков и Мартынов; собираются ехать Серж Долгорукий, Фредерикс, Жерве. Даже Монго. Мне ли быть в стороне?
— Вы и так в стороне — ни один из них не имеет таких талантов, как ваши. Божий дар надо сохранять.
Он сказал нарочито небрежно:
— Для чего, коли я не могу жениться на той, кого люблю?
Мария опустила глаза.
— Кто же сия счастливица?
— Вы хотите сказать несчастная?
— Та, которую выбрал Лермонтов, самая счастливая.
— Та, которую выбрал Лермонтов, самая несчастная.
— Отчего?
— Оттого, что несу на плечах проклятие моих предков. Я, как Демон, не могу найти покоя — никогда, ни в чем и ни в ком. Приношу несчастья.
— Потому что не знаете радостей простой и мирной жизни в семье.
— Рад бы в рай, да грехи не пускают.
— Вы рискните.
— Как?
— Предложите своей избраннице руку и сердце — и посмотри́те, что будет.
— Вы так считаете?
— Я уверена.
Михаил задумчиво помешал ложечкой в чашке. Затем проговорил:
— Что ж, извольте. Драгоценная Мария Алексеевна, выходите за меня, коли пожелаете. — И взглянул на нее в упор.
Княгиня залилась краской, но просияла. Розовые губки сложились сердечком. Еле слышно ответила:
— Я согласна, Михаил Юрьевич.
Он оцепенел.
— Извините, не понял?
Она повторила громче:
— Я согласна выйти за вас и стать законной супругой.
— Вы не шутите? — произнес поручик испуганно.
— Нет, нисколько. А вы?
— Я, признаться, сказал это, чтобы испытать вас.
— Испытали. И что же?
— Вас не смущает отношение ко мне вашей бабушки?
— Нет, нимало. Я — вдова, независима, сама решаю свою судьбу.
— А где же мы будем жить?
— Где хотите. Можно снять квартиру, чтобы не зависеть от родичей. Можно уехать ко мне в Малороссию, если вы выйдете в отставку. Там и Мише-маленькому будет лучше.
Лермонтов какое-то время молчал, не зная, что сказать. Затем горестно спросил:
— Значит, вы согласны разделять все мои напасти? Мой несносный характер, вздорный нрав, муки творчества?
Щербатова ответила твердо:
— Да.
И посмотрела на него с умилением.
— Я тебя люблю, Миша.
Он схватил ее за руку.
— Я тебя обожаю, Мэри!
Михаил хотел поцеловать ее, но в этот момент рядом прозвучал голос:
— Что вы позволяете себе, сударь?
Это было сказано по-французски.
Оба вздрогнули и оглянулись: рядом с их столом стоял де Барант. Сын французского посланника продолжил:
— Уберите руки от мадам.
Михаил, продолжая сжимать ладонь Щербатовой, медленно поднялся.
— Кто вы такой, сударь, чтобы мне указывать?
— Я — ваш счастливый соперник.
— Мой счастливый соперник? — поэт рассмеялся. — Перед вашим приходом мы с княгиней объяснились и решили сочетаться узами законного брака.
— Вот как? — усмехнулся француз. — Но вчера Мария обещала выйти за меня.
Лермонтов взглянул на Щербатову. Та пролепетала:
— Это ложь. Ничего подобного не было и в помине.
Отпустив ее руку, он проговорил:
— Сударь, вы лжец и негодяй.
Де Барант насмешливо ответил:
— Если вы не трус и рискнете нарушить запрет царя на дуэли, можете принять мой вызов.
— Я его принимаю.
— В таком случае ждите моего секунданта.
— А вы — моего.
Они коротко раскланялись, и Эрнест удалился. Поэт с пылающими щеками медленно опустился на стул.
Мария прошептала:
— Боже, что вы наделали?
Глядя мимо нее, он отрезал:
— Ничего. Просто защитил вашу честь.
— Честь моя не запятнана, и ее защищать не надо. Поединок не должен состояться.
— Нет, теперь непременно состоится. Я не упущу случая, чтобы продырявить этого мерзавца.
— Я вам не позволю.
— Как сие возможно?
— Заявлю властям, и вас обоих арестуют.