Чем объективнее стремится быть Анненкова в своих описаниях, тем трагичнее становится в наших глазах фигура поэта, одетого в армейский мундир, посреди великосветского праздника. Как предсмертное одиночество Пушкина стало особенно ясным после того, как мы прочли письма его друзей — любивших его — Карамзиных, так и эти беспристрастные мемуары больше говорят о глубокой пропасти, отделявшей Лермонтова от этого общества, и его обреченности, чем открытая злоба его врагов. И это, пожалуй, самое важное из того, что дают нам записки Анненковой.
Читая эти записки, надобно помнить, что писала их женщина, сурово осуждавшая невежественных и бездарных сановников, наносивших урон престижу империи. Но писала во имя утверждения империи, которой верно и преданно служил ее муж генерал-адъютант Анненков. Связанный с ними родством и принадлежностью к одному обществу, Лермонтов глубоко презирал именно то, что составляло предмет ее поклонения. Она умерла шестьдесят один год спустя после того, как прогремел выстрел Мартынова. Но как давно ее нет! И как близко, почти рядом ощущаем мы Лермонтова — «небольшого», «коренастого», и в гвардейском и в армейском мундире, и в студенческой куртке, и даже в костюме астролога, читающего свои новогодние эпиграммы в Колонном зале Москвы.
Сокровища замка Хохберг
1
Началась эта история в 1836 году, когда двадцатишестилетняя Александра Михайловна Верещагина или, как звали ее в ту пору, Сашенька Верещагина, одна из московских кузин М. Ю. Лермонтова, уехала с матерью за границу.
События, которые предшествовали этой истории, довольно известны. И тем не менее должны быть сообщены. Ибо без них в этой истории многое покажется непонятным.
В сущности, кузиной она называлась не по родству. Кровного родства не было. Брат бабки и воспитательницы Лермонтова — Е. А. Арсеньевой — Дмитрий Алексеевич Столыпин был женат на Екатерине Аркадьевне, по первому браку Воейковой[421]. Александра Михайловна Верещагина приходилась родной племянницей этой «Катерине Аркадьевне»[422]. Несмотря на то что она доводилась племянницей не родной тетке, она называлась кузиной. По тогдашним понятиям, да еще в московском кругу, это считалось родством, даже близким.
Но дело совсем не в родстве, а в той дружбе, которая связывала Лермонтова с этой талантливой девушкой.
Каждое лето, начиная с 1829 года, Лермонтов проводил в столыпинском подмосковном Середникове у Екатерины Аркадьевны. А рядом находилась деревня, принадлежавшая Верещагиной[423]. Так что они виделись с утра и до вечера — Лермонтов и его кузина. И зимою в Москве встречались едва ли не каждый день. Лермонтов с бабкой жил на Малой Молчановке, Столыпины тут же — на Поварской. Напротив Лермонтова жили Лопухины, Мария, Алексей и Варвара, которым Верещагина доводилась не названой, а настоящей кузиной — отец Верещагиной и мать Лопухиных (в те годы уже покойные) были брат и сестра[424]. С семьей Лопухиных Лермонтова до конца жизни связывали глубокая и несчастливая любовь к Варваре Александровне и дружба с ее сестрой и братом.
О том, как часто он виделся с Верещагиной, можно судить по «Запискам» Е. А. Сушковой, которая рассказывает, как Лермонтов, только что окончивший пансион, сопровождал ее и Верещагину на гуляния и вечера.
Верещагина была старше Лермонтова четырьмя годами. И он относился к ней с шутливым почтением и доверчивой дружбой. Аким Шан-Гирей, живший вместе с поэтом (на этот раз нет оснований не верить ему), вспоминал, что «miss Alexandrine, то есть Александра Михайловна Верещагина, кузина его, принимала в нем большое участие, она отлично умела пользоваться немного саркастическим направлением ума своего и иронией, чтоб овладеть этой беспокойною натурой и направлять ее, шутя и смеясь, к прекрасному и благородному; все письма Александры Михайловны, — заключает Аким Шан-Гирей, — доказывают ее дружбу к нему»[425].
Эти письма до нас не дошли. Сохранилось только одно и несколько строчек из другого, посланного, как можно судить, из Середникова в Москву в 1832 году при получении известия, что Лермонтов вызывающе разговаривал с профессорами в университете и те постарались срезать его. Эту новость сообщила Верещагиной другая двоюродная сестра ее — Пашенька, или Прасковья, Воейкова[426], которая, в свою очередь, узнала все это от Анны Столыпиной. Вот что дошло до нас:
«Аннет Столыпина пишет Пашеньке, — обращается Верещагина к Лермонтову, — что вы имели неприятность в университете и что тетя [Арсеньева] заболела от этого; ради бога, напишите, что это значит… К несчастью, я слишком хорошо знаю вас, чтобы оставаться спокойною; я знаю, что вы способны резаться с первым встречным из-за первой глупости. Фи, какой стыд! С таким дурным характером вы никогда не будете счастливы» (оригинал по-французски)[427].
Покинув Москву и поступив в столице на военную службу, Лермонтов переписывался с Верещагиной. Именно ей он рассказал в 1835 году об окончании своего романа с Сушковой, начало которого протекало у нее на глазах[428].
В 1830 году Сушкова отвергла любовь подростка и посмеялась над ней. Теперь они переменились ролями. И письмо в нарочито бравурном тоне повествует обо всех обстоятельствах, сопровождавших второй круг отношений. Но вдруг в этот рассказ врывается горькое признание, что он — Лермонтов — давно не писал ни Верещагиной, ни Марии Лопухиной потому, что боялся обнаружить происшедшую в нем душевную перемену: «Причиной… был страх, что вы по письмам моим заметите, что я почти недостоин более вашей дружбы, ибо от вас обеих я не могу скрывать истину; от вас, наперсниц моих юношеских мечтаний, таких чудных, особенно в воспоминании»[429].
Верещагина принадлежала к тем, кто рано разгадал гениальное дарование Лермонтова. Когда они жили рядом, она поощряла его занятия поэзией, берегла его стихи, написанные на лоскутках бумаги. И он охотно вписывал в ее альбомы лучшие свои вдохновенья и украшал страницы альбомов рисунками и карикатурами, дарил акварельные работы, которые она потом туда вклеивала.
Это была не просто одна на московских «кузин», Лермонтова связывали с ней общие друзья, общие интересы, общая юность.
В 1836 году, узнав, что Александра Михайловна Верещагина и ее мать — Елизавета Аркадьевна собрались в заграничное путешествие, Лермонтов в письме уведомил бабушку: «Лизавета Аркадьевна едет нынче весной… в чужие краи…»
Вот на этом кончается предыстория и начинается то, о чем пойдет речь впереди.
2
В Париже, у графа Поццо ди Борго, Верещагина познакомилась с бароном Карлом фон Хюгель — дипломатом Вюртембергского королевства — и вскоре с ним обручилась. А в следующем — 1837 году — вышла за него замуж[430]. И с тех пор в Россию не возвращалась: сперва жила с мужем в Париже, потом в Германии — то в Штутгарте, то в фамильном замке Хюгелей «Хохберг».
Она бережно сохраняла все, что напоминало ей о России, и прежде всего лермонтовские автографы и рисунки, не переставала интересоваться теми, от кого была навсегда оторвана. Первое время главной корреспонденткой ее была мать, Елизавета Аркадьевна, вернувшаяся на родину. Потом, когда мать окончательно переселилась к ней в Штутгарт, Верещагина узнавала новости из писем других родных. Ей посылали новые стихи Лермонтова, списывая их из журналов или с автографов, которые Лермонтов для этой цели давал, сообщали о переменах в судьбе поэта[431].
Когда Лермонтова не стало, Варвара Александровна Лопухина, опасаясь, что муж ее, Н. Ф. Бахметев, из ревности к Лермонтову уничтожит вслед за его письмами и все остальные реликвии, — находясь на одном из германских курортов, встретилась с Верещагиной и все, что имела, отдала ей[432].
Таким образом, рукописи и живописные работы Лермонтова, его рисунки, копии стихотворений оказались в Штутгарте и в замке Хохберг.
В 1856 году в Штутгарт приехал генерал Алексей Илларионович Философов, совершавший заграничное путешествие с одним из сыновей Николая I — Михаилом. Философов приходился Лермонтову и Верещагиной родственником по жене своей Анне Григорьевне, урожденной Столыпиной. Будучи воспитателем царских детей с 1838 года, он постоянно оказывал Лермонтову услуги, являясь ходатаем за него в Зимнем дворце — опальный поэт часто нуждался в этом.
В том же 1838 году возник план: представить поэму «Демон», которую не пропускала цензура, для прочтения «высоким особам». Посредником был избран Философов.
С этой целью Лермонтов еще раз аккуратно перебелил поэму, чтобы переписчик не допустил ошибок, и отметил чертой диалог Демона и Тамары о боге, чтобы он не попал к «высочайшим» читателям. С этого автографа переписчик и снял копию, которую Философов передал в Зимний дворец (как выяснила Э. Г. Герштейн — для прочтения императрице)[433].
Одобрения из дворца не последовало. Список же по прочтении был возвращен и остался у Философова.
Вскоре после гибели Лермонтова тот же Философов заказал с автографа другой список, но уже без всяких купюр, включая места, переправленные самим поэтом. Так возникли две копии, отличные друг от друга по тексту.
И вот в 1856 году, пятнадцать лет спустя после гибели Лермонтова, Философов отправляется в заграничное путешествие и везет с собой оба списка, с тем чтобы напечатать поэму в Германии в ограниченном количестве экземпляров. Эти экземпляры будут потом разосланы в России влиятельным лицам, дабы способствовать снятию цензурного запрета с любимого произведения Лермонтова.