Ермолов, в свою очередь, любил и высоко ценил Грибоедова и, узнав о разгроме восстания 14 декабря, предупредил о грозившем ему аресте. Благодаря этому Грибоедов успел сжечь бумаги, которые могли открыть его связь с тайным обществом. Пушкин считал, что это были единомышленники. «Ермол[ов], Орл[ов], Кисел[ев], — записал Александр Тургенев со слов Пушкина в 1837 году, — все знали и ожидали: без нас дело не обойдется. Ермол[ов], желая спасти себя, — спас Грибоедова. Узнав, предварил его за два часа»[912].
Следственная комиссия по делу декабристов настойчиво искала улик против Ермолова. «Вы говорили Рылееву, — задавал вопрос Никите Муравьеву Бенкендорф, — что генерал Ермолов, встретившись с полковником Граббе, сказал ему: „Оставь вздор: государь знает о вашем обществе“. Справедливо ли это? От кого вы узнали о сем отзыве генерала Ермолова? Какое сей последний принимал участие в действиях обществ и чрез кого именно?»[913]
Из показаний арестованных комиссия заподозрила существование планов о выступлении Ермолова во главе войск Кавказского корпуса.
Вскоре после окончания суда над декабристами Ермолов был заменен Паскевичем и отозван с Кавказа. С тех пор он оставался не у дел, жил сперва в Орле, потом в Москве и в подмосковной деревне, неизменно встречая выражение сочувствия со стороны прогрессивной части русского общества. В продолжение многих лет он намеренно отклонял попытки правительства привлечь его на гражданскую службу и сознательно оставался без дел, выражая тем самым свое оппозиционное отношение к политике Николая I.
Имя его было символом протеста. Один из организаторов тайного студенческого общества в Москве, возникшего в 1827 году, Василий Критский — показал на допросе, что у них «была надежда иметь Ермолова во главе своего общества»[914]. «Главнокомандующий вечевой армии» — так был назван Ермолов в одной из листовок тридцатых годов.
Личность опального генерала вызывала горячее сочувствие Пушкина. Направляясь в 1829 году на Кавказ в ставку Паскевича, Пушкин сделал двести верст лишних, чтобы повидать Ермолова, жившего в ту пору в Орле, а в «Путешествии в Арзрум» включил блистательную его характеристику и перечислил темы, которых касались они в разговоре. «С первого взгляда, — пишет Пушкин, — я не нашел в нем ни малейшего сходства с его портретами, писанными обыкновенно профилем. Лицо круглое, огненные серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на геркулесовом торсе. Улыбка неприятная, потому что неестественна. Когда же он задумывается и хмурится, то он становится прекрасен и разительно напоминает поэтический портрет, писанный Довом» (Доу. — И. А.).
Пушкина поразило в Ермолове сочетание противоположных черт — прежде всего несходство фаса и профиля; поразили голова хищника и торс Геркулеса — благородная осанка богатыря. Неприятная, неестественная улыбка в обращении к собеседнику — и прекрасное выражение лица, когда задумывается и становится самим собой. Любезность, ставшая привычной, умение говорить комплименты — следовательно, снова неискренность; с другой стороны — умение увлекаться в разговоре, глубокий ум, язвительность по адресу противников, не вяжущаяся с любезным тоном. Эти два лица Ермолова, две его сущности дали Пушкину ключ к постижению этого сложного характера, дали ему основания, высоко ценя замечательного государственного деятеля, замечательного полководца, в то же время в своем дневнике помянуть Ермолова как «великого шарлатана»[915].
Интерес к личности Ермолова и к его деятельности в Грузии побудил Пушкина обратиться к нему с письмом, в котором поэт изъявил желание написать историю ермоловских войн на Кавказе или быть издателем его записок. «Напрасно ожидал я, чтобы вышло наконец описание Ваших Закавказских [войн] подвигов, — писал Пушкин в черновом наброске послания к Ермолову. — …Прошу Вас [чтобы Вы] дозволить мне быть Вашим Историком — [если] [и]. Если в [праздности] праздные часы занялись Вы славными воспоминаниями и оставили записки о своих войнах, то прошу Вас удостоить меня чести быть Вашим издателем…»[916]
Пушкин имел, конечно, в виду прежде всего славные победы Ермолова в персидской войне.
В июле 1826 года Персия, поддержанная Англией, начала действия против России без объявления войны. Прежде, чем русское командование успело стянуть к персидской границе войска Кавказского корпуса, персидская армия, предводительствуемая принцем Аббас-Мирзой, углубилась на территорию Закавказья. Задержанная полуторамесячной героической обороной гарнизона крепости Шуши, она была затем наголову разбита в сражениях под Шамхором и под Елизаветполем. С остатками своего войска Аббас-Мирза бежал из пределов Закавказья.
Военные действия возобновились весной 1827 года. Но Ермолов уже не руководил ими: ему было приказано передать командование Паскевичу и покинуть Кавказ.
После блестящих побед 1826 года перенесение боевых операций на территорию противника уже не представляло для Паскевича особо сложной задачи. Освободив Нахичевань, Аббас-Абад, Эривань, русская армия в октябре 1827 года вошла в Тавриз. Путь на Тегеран был открыт. 10 февраля 1828 года персидское правительство оказалось вынужденным принять условия Туркманчайского мирного договора, по одному из пунктов которого к России отходила часть армянских земель. Начальником этой вновь образованной Армянской области и командующим войсками на Персидской линии был назначен генерал Александр Гарсеванович Чавчавадзе.
Переговоры с Аббас-Мирзой и подготовку условий мирного договора русское правительство возложило на А. С. Грибоедова. В сентябре того же года Грибоедов уехал в Персию в ранге полномочного министра-резидента, а четыре месяца спустя погиб в Тегеране при разгроме русской миссии, который с помощью англичан спровоцировали враждебные России круги при персидском дворе. Так развивались на Кавказе внешнеполитические события, начало которых было связано с именем А. П. Ермолова.
Но при этом важно помнить, что в пору своего управления Кавказом Ермолов прославился не только победами над войсками Аббаса-Мирзы, но и как жестокий царский колонизатор, именем которого пугали детей в горах. С особой свирепостью были подавлены при нем крестьянские восстания в Грузии в 1819–1820 годах, когда имеретинские и гурийские крепостные деревни поднялись против князей.
В свете всех этих фактов по-новому выглядит намерение Лермонтова писать роман о кавказской войне, с Тифлисом при Ермолове, с его диктатурой и кровавым усмирением Кавказа, персидской войной и катастрофой, среди которых погиб Грибоедов в Тегеране. Хотя об этом замысле мы знаем по пересказу и слова «диктатура» и «кровавое усмирение Кавказа», может быть, и не принадлежат Лермонтову, тем не менее можно догадываться, что отношение Лермонтова к Ермолову, так же как и отношение к нему Пушкина, было сложным. Но широкое изображение кавказской гражданской и военной жизни во времена Ермолова, показ событий, связанных с персидской войной и последовавшей за ней тегеранской катастрофой, говорит о том, что герой задуманного романа мыслился Лермонтову как человек, близкий к Ермолову и Грибоедову.
Если вспомнить, что в последний год жизни Лермонтов подружился на Кавказе с Львом Сергеевичем Пушкиным и постоянно виделся с ним, что Лев Пушкин участвовал в персидской войне, будучи юнкером «лермонтовского» Нижегородского драгунского полка, то можно почти с полной уверенностью сказать: они беседовали о Персидском походе и Лермонтов знал от Льва Сергеевича о неосуществившемся замысле Пушкина писать историю ермоловских войн на Кавказе. Очевидно, собственный его замысел представляет своего рода «эстафету», принятую от Пушкина.
Но в самое последнее время обнаружились факты, которые проливают на историю этого замысла новый, яркий свет.
3
До недавнего времени оставался неизвестным тот факт, что Лермонтов написал «Кавказца» и «Спор» после свидания с Ермоловым.
Свидание это состоялось зимой 1841 года. Это явствует из чернового письма генерала Павла Христофоровича Граббе, командующего войсками на Кавказской линии и в Черноморце, к Алексею Петровичу Ермолову.
Письмо это, помеченное 15 марта 1841 года, обнаружено С. А. Андреевым-Кривичем в Центральном военно-историческом архиве в Москве.
«<В письме Вашем от 17 февраля>, — начинает и вычеркивает Граббе, — кн. Эристов доставил на прошедшей неделе нашего выборного человека с письмом Вашим от 17 пр. м-ца. В этом письме Вы упоминаете о г. Бибикове, о котором Вы за три дня перед тем <отправили> писали ко мне [слово вычеркнуто, неразборчиво] в ожидании его я замедлил ответом на последнее, не имея сведения, получены ли два письма мои к Вам, одно по почте, другое с г. Лермонтовым отправленные. <Это сведение я надеялся найти в>. Но ни г. Бибикова, ни этого сведения еще покуда нет. Долее откладывать ответа не смею и не могу»[917].
Этот документ потребует еще дополнительного изучения, но и без того ясно, что неофициальные сношения Граббе с Ермоловым, в которых Лермонтов принимал хотя бы косвенное участие, представляют собой очень большой интерес. Тем более что, направляя перед этим с письмом к Ермолову другого офицера — штабс-капитана Милютина, Граббе 15 февраля 1840 года писал:
С. А. Андреев-Кривич. Кабардино-черкесский фольклор в творчестве Лермонтова. — «Ученые записки Кабардинского научно-исследовательского института», вып. 1. Нальчик, 1946, с. 260.
«Приласкайте его и расспрашивайте о чем хотите. Он… передаст Вам изустно хорошо и подробнее, нежели позволило бы то письменное изложение»[918]