[Тут же рукой Лермонтова написано:]
Подлинный аттестат получил своекоштный студент Михайло Лермантов.
Учились ли мы при всем этом чему-нибудь? Могли ли научиться? Полагаю, что да. Преподавание было скудное, объем его меньше, чем в сороковых годах. Университет, впрочем, не должен оканчивать научное воспитание;… его дело — возбудить вопросы, научить спрашивать. Именно это-то и делали такие профессора, как М. Г. Павлов, а с другой стороны, и такие, как Каченовский. Но больше лекций и профессоров развивала студентов аудитория юным столкновением, обменом мыслей, чтений… Московский университет свое дело делал: профессора, способствовавшие своими лекциями развитию Лермонтова, Белинского, И. Тургенева, Кавелина, Пирогова, могут спокойно играть в бостон и еще спокойнее лежать в земле.
[А. И. Герцен. «Былое и думы». Соч. под ред. Лемке, т. XII, стр. 114].
—
1
ЧАСТЬ 2МОЛОДОСТЬ В ПЕТЕРБУРГЕ1832–1836
Сердце у Лермонтова было доброе, первые порывы всегда благородны, но непонятная страсть казаться хуже, чем он был, старание изо всякого слова, изо всякого движения извлечь сюжет для описания, а главное, необузданное стремление прослыть «героем, которого было бы трудно забыть», почти всегда заставляли его пожертвовать эффекту лучшими сторонами своего сердца.
ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ КАНВА
1832.Осенью. Переезд Лермонтова с бабушкой в Петербург.
1832.Октябрь и ноябрь. Лермонтов готовится к поступлению в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.
1832.10 ноября. Зачисление Лермонтова в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров.
1833.Начало года. Лермонтов упал в манеже с лошади, сломал ногу и пролежал больным (в доме бабушки) больше двух месяцев.
1834.Начало года. Лермонтов принимает участие в издании рукописного журнала «Школьная заря».
1834. 22 ноября. Окончание Лермонтовым военной школы и производство в корнеты л. — гв. Гусарского полка.
1834.4 декабря. Встреча Лермонтова с Е. А. Сушковой на балу у г-жи К.
1834. 6 декабря. Лермонтов на танцевальном вечере у Сушковых.
1834.26 декабря. Бал у петербургского генерал-губернатора, на котором Сушкова признается Лермонтову в любви.
1835.5 января. Лермонтов посылает анонимное письмо Е. А. Сушковой.
1835.Август. В «Библиотеке для Чтения» напечатана поэма Лермонтова «Хаджи Абрек» (первое печатное произведение).
1835.20 декабря Лермонтов отправляется в отпуск по домашним обстоятельствам в Тульскую и Пензенскую губернии.
1835. Выход замуж (за Бахметева) Вареньки Лопухиной.
1835. Из крупных произведении написаны: «Боярин Орша» и «Маскарад».
1836.Январь — 14 марта. Лермонтов в отпуске, сначала по домашним обстоятельствам, а потом по болезни.
1836.С конца марта Лермонтов снова числится налицо в полку.
1836.24 декабря. Лермонтов простудился и слег в постель.
МОЛОДОСТЬ В ПЕТЕРБУРГЕ
Развлекаемый светскими удовольствиями, Лермонтов однако же занимался лекциями, но недолго пробыл в университете; вследствие какой-то истории с одним из профессоров, в которую он случайно и против воли был замешан, ему надо было оставить Московский университет, и в конце 1832 года[105] он отправился с бабушкой в Петербург, чтобы поступить в тамошний, но вместо университета он поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, в лейб-гвардии гусарский полк.
[А. П. Шан-Гирей, стр. 732–733]
Лермонтов был на 2-м или на 3-м курсе, когда ему захотелось перейти в Петербург. Снеслись с тамошним университетом, который дозволил перевод не иначе как с условием, чтобы проситель начал сызнова, то есть выдержал вступительный экзамен. Такое требование рассердило Лермонтова; он с досады вступил в Юнкерскую школу. Шум, произведенный этим делом, совершенно извратившим карьеру молодого человека, который преимущественно отличался умственными способностями, вызвал начальство установить с той поры, что студенты могут переходить из одного университета в другой, ничего не теряя из своих учебных годов.
Так рассказывала мне, по смерти поэта, его родственница, Ек. Лук. С[иманская], урожденная Б[оборыкина].
[Ладыженская. «Русский Вестник», 1872 г., кн. 2, стр. 660]
[Тверь. 1832 г. ][106]
Ваше Атмосфераторство![107]
Милостивейшая государыня, София, дочь Александрова!.. Ваш раб всепокорнейший Михайло, сын Юрьев, бьет челом вам.
Дело в том, что я обретаюсь в ужасной тоске; извозчик едет тихо, дорога пряма, как палка, на квартире вонь, и перо скверное!.. Кажется, довольно, чтобы истощить ангельское терпение, подобное моему.
Что вы делаете? Приехала ли Александра, Михайлова дочь,[108] и какие ее речи? Все пишите, а моего писания никому не являйте.
Растрясло меня и потому к благоверной кузине не пишу, а вам мало; извините моей немощи…
До Петербурга с обеими прощаюсь.
Раб ваш М. Lerma.
Прошу засвидетельствовать мое нижайшее почтение тетеньке и всем домочадцам.
[Письмо Лермонтова к С. А. Бахметевой. Акад. изд., т. IV. стр. 307]
[С.-Петербург, август, 1832 г.]
Любезная Софья Александровна!
До самого нынешнего дня я был в ужасных хлопотах, ездил туда-сюда, к Вере Николаевне на дачу, и проч.; рассматривал город по частям и на лодке ездил в море. Короче, я ищу впечатлений, каких-нибудь впечатлений… Преглупое состояние человека то, когда он принужден занимать себя, чтоб жить, как занимали некогда придворные старых королей; быть своим шутом!.. Как после этого не презирать себя, не потерять доверенность, которую имел к душе своей?.. Одну добрую вещь скажу вам: наконец я догадался, что не гожусь для общества, и теперь больше, чем когда-нибудь. Вчера я был в одном доме N.N., где, просидев четыре часа, я не сказал ни одного путного слова. У меня нет ключа от их умов — быть может, слава Богу!
Вашей комиссии я еще не исполнил, ибо мы только вчера перебрались на квартиру. Прекрасный дом, и со всем тем душа моя к нему не лежит, мне кажется, что отныне я сам буду пуст, как был он, когда мы въехали.
Пишите мне, что делается в странах вашего царства. Как свадьба? Всё ли вы в Средникове или в Москве? Чай, Александра Михайловна да Елизавета Александровна покою не знают, всё хлопочут![109]
Странная вещь! Только месяц тому назад написал:
Я жить хочу! хочу печали,
Любви и счастию назло:
Они мой ум избаловали
И слишком сгладили чело.
Пора, пора насмешкам света
Прогнать спокойствия туман:
Что без страданий жизнь поэта,
И что без бури океан?
И пришла буря, и прошла буря; и океан замерз, но замерз с поднятыми волнами, храня театральный вид движения и беспокойства, но в самом деле мертвее, чем когда-нибудь…
Надоел я вам своими диссертациями! Я короче сошелся с Павлом Евреиновым[110] — у него есть душа в душе.
Одна вещь меня беспокоит: я почти совсем лишился сна, Бог знает, надолго ли; не скажу, чтоб от горести: было у меня и больше горести, а я спал крепко и хорошо. Нет, я не знаю: тайное сознание, что я кончу жизнь ничтожным человеком, меня мучит.
Дорогой я еще был туда-сюда; приехавши, не гожусь ни на что. Право, мне необходимо путешествовать: я — цыган.
Прощайте, пишите мне, чем поминаете вы меня? Обещаю вам, что не все мои письма будут такие; теперь я болтаю вздор, потому что натощак. Прощайте… Член вашей bande joyeuse.[111]
М. Lerma.
[Из письма Лермонтова к С. А. Бахметевой. Акад. изд., т. IV, стр. 307–308]
[С.-Петербург. Август 1832 г.]
Примите дивное посланье
Из края дальнего сего;
Оно не Павлово писанье,
Но Павел вам отдаст его.[112]
Увы! как скучен этот город
С своим туманом и водой!..
Куда ни взглянешь, красный ворот
Как шиш торчит перед тобой;
Нет милых сплетен — все сурово,
Закон сидит на лбу людей;
Все удивительно и ново,
А нет не пошлых новостей!
Доволен каждый сам собою,
Не беспокоясь о других,
И что у нас зовут душою,
То без названия у них!..
И наконец я видел море,
Но кто поэта обманул?..
Я в роковом его просторе
Великих дум не почерпнул;
Нет! как оно, я не был волен;
Болезнью жизни — скукой болен
(Назло былым и новым дням),
Я не завидовал, как прежде,
Его серебряной одежде,
Его бунтующим волнам.
Экспромтом написал я вам эти стихи, любезная Софья Александровна, и не имею духу продолжать таким образом. В самом деле, не знаю отчего, поэзия души моей погасла.
По произволу дивной власти
Я выкинут из царства страсти,
Как после бури на песок
Волной расшибленный челнок.
Пускай прилив его ласкает, —
Не слышит ласки инвалид:
Свое бессилие он знает
И притворяется, что спит.
Никто ему не вверит боле
Себя иль ноши дорогой;
Он не годится и на воле,
Погиб — и дан ему покой!