Я выдавливаю улыбку. Она просто пытается успокоить меня. Уверена, что Хенни благодарна за спасение, но я знаю, насколько она чувствительна. Если бы я правда убила Фиору, Хенни бы проплакала несколько дней. И потом по возвращении в Лощину Гримм она бы нарисовала портрет Фиоры и отдала бы его ее отцу. Она бы всю жизнь прожила с чувством вины, что ее жизнь была спасена за счет жизни другого.
– Ты поступила правильно. – Аксель тоже пытается убедить меня. – И потому, что у тебя добрая душа, Фиора не умерла. Твой клинок полетел точно в цель.
Это звучит как выдумка из детских сказок, с драконами и воинами, где добро всегда побеждает зло. Не знаю, верю ли я в это, но его слова приносят успокоение.
– Так теперь я добрая, а не злая?
– Ты никогда не была злой, – усмехается он.
– Даже если ты думаешь, что выглядишь нелепо в этом шарфе на глазах?
– Возможно, все же немного злая.
Я смеюсь и толкаю его плечом.
Хенни выпрямляется и повязывает платок вокруг запястья. У нее высохли волосы, и она начинает заплетать их в две косички.
– Думаю, я поняла, почему Фиора называла себя Рапунцель. Хотя, может, и не поэтому, но я, по крайней мере, чувствую некую связь.
Аксель поворачивается к ней ухом, и я наклоняюсь вперед, смахивая тлеющий уголек.
– Рапунцель – вид колокольчика, – продолжает Хенни. – Раньше его только так и называли. Так было написано в книге о травах.
Хенни действительно знает все необычные названия растений в своем страстном стремлении найти идеальные ингредиенты для красок.
– Это вполне могло бы объяснить выбор имени. Волосы Фиоры такого же цвета, как и колокольчик, по крайней мере, как красный колокольчик.
– Возможно, колокольчик повлиял на их цвет. – Хенни завязывает первую косу.
– Что ты имеешь в виду? – Аксель убирает нож и камень.
– Повитуха, которая приняла на свет Фиору, также принимала роды у моей мамы, и она рассказала ей, как мама Фиоры смогла сохранить ребенка. Позже мама рассказала мне об этом.
– Я ничего не понимаю, – говорит Аксель.
Невозмутимая Хенни продолжает, погруженная в воспоминания.
– Когда матери Фиоры грозила опасность потерять ребенка, она пошла в Лес Гримм и съела колокольчик. Он помог ребенку расти в ее животе.
– Красный колокольчик? – спрашиваю я.
– Скорее всего, повитуха не упоминала об этом.
Я задумываюсь над этим.
– Примерно в то же время мать Фиоры загадала свое единственное желание у Sortes Fortunae.
Аксель и Хенни оставили мои слова без внимания, вероятно, потому, что они не знали об этом. Единственная причина, по которой мне это известно, – это моя одержимость Книгой Судеб, на которую я всегда рассчитывала, чтобы спасти маму.
В зале совета в Лощине Гримм хранится реестр церемоний исполнения желаний, и я просматривала его бесчисленное количество раз. В нем перечислены жители деревни, которые загадали свое единственное желание у Sortes Fortunae, а также месяц и год, когда это произошло.
Раньше я мечтала о том дне, когда мое собственное имя будет занесено в список, что-то вроде наследия, которое я могла бы оставить после себя, когда умру, а мама останется жива. Знак того, что моя жизнь что-то значит, даже если я не смогу поделиться тем, что загадала. Сами желания не заносятся в список. Каждый должен соблюдать правило, согласно которому желания остаются в тайне.
– Может, желанием матери Фиоры было спасти малыша, – размышляю я, – а книга сказала ей съесть красный колокольчик. – В этом есть логика. Лес Гримм создал Книгу Судеб, а красный колокольчик тесно связан с магией леса.
Аксель качает головой.
– Если мама Фиоры рассказала повитухе, чего она пожелала, заклинание было бы разрушено. Sortes Fortunae отменила бы ее желание, и Фиора умерла бы.
– Что, если мама Фиоры не рассказывала об этом? – Хенни проводит пальцами по другой половине своих волос. – Что, если повитуха просто увидела, что та сделала – как вернулась из леса с колокольчиком и съела его. – Она пожимает плечами. – Как бы то ни было, Фиора выжила и ее волосы того же оттенка красного, что и твой шарф, и мой платок, и накидка Клары.
Я смотрю на волосы, которые Хенни еще не начала заплетать. Они кажутся намного длиннее, когда она распускает их, а делает она это крайне редко.
– Колокольчик мог помочь Фиоре отрастить волосы, точно так же, как он помогал ей расти в утробе матери. Здесь магия колокольчика, должно быть, усиливается.
Конечно, это все домыслы, но по большей части все сходится. Я кусаю губу, все еще озадаченная последней загадкой.
– Только я не понимаю, красный колокольчик же должен защищать. Почему тогда он не защитил Фиору как девушку? Здесь, в лесу? Вы видели ее. Она изменилась. – Слова Фиоры эхом отозвалась в моей голове: «Рапунцель – мое единственное имя».
Хенни хмурится.
– Может, красный колокольчик не может защищать нас вечно. Фиора провела в лесу почти три года. Она проклята, так же как и все остальные жители деревни. Должно быть, лес осознал это.
– Прошлой ночью ты тоже говорила об этом, Клара, – осторожно напоминает Аксель. Свет костра выхватывает из темноты четко очерченные линии его подбородка и едва заметную ямочку. – Красный колокольчик не сможет защитить нас от всего.
У меня по спине пробегает холодок, несмотря на жар от костра. Я вздрагиваю и плотнее укутываюсь в накидку.
Мы замолкаем. Когда у нас не остается ничего, кроме забот, которые не дают нам уснуть, мы в последний раз подбрасываем ветви в костер и готовимся ко сну. Поскольку Аксель лишился своего спального мешка вместе с рюкзаком, мы втроем ложимся поперек на два оставшихся и кладем ноги на траву.
Я нахожусь между своими друзьями, как в сетке на дереве, но на этот раз моя цель – избавить Хенни от унизительного ощущения, что она спит рядом с мальчиком, одетая только в сорочку, даже если у этого мальчика завязаны глаза.
Я достаю из рюкзака веревку и связываю наши лодыжки: мою левую – с Хенни, а правую – с Акселем. Никто из нас не хочет проснуться утром вдалеке от остальных. Мы также подумываем о том, чтобы связать наши запястья, но это кажется чрезмерным, и мы хотели бы иметь возможность двигать хотя бы некоторыми конечностями ночью.
Аксель и Хенни засыпают раньше, чем я. Я тереблю завязки своей накидки, не в силах сомкнуть глаз. Луна сместилась, и мертвый ясень заслоняет ее свет и рисует жуткие тени в лесу.
«У тебя мало времени, Клара, – словно говорит мне ясень, не позволяя найти утешение в пределах его дурных предзнаменований. – И колокольчик не сможет защищать тебя вечно».
Глава 14
Я просыпаюсь, прижавшись носом к чему-то мягкому и теплому, пахнущему ветерком из Леса Гримм, когда он проносится мимо живой изгороди овечьего пастбища моей семьи, воздухом, чистым от зелени деревьев и резким от горной сосны.
Закрыв глаза, я вдыхаю глубже и улавливаю более тонкие ноты, медовые и мускусные, как пчелиный воск, а также землистые, как кедровое масло, втираемое в кожу.
Я вздыхаю, открываю глаза… и вижу перед собой обнаженную грудь Акселя.
Я подскакиваю и смахиваю слюну с уголка рта. Хенни шевелится, но не Аксель. Он спит как убитый и лежит на боку, все еще с повязкой на глазах. Концы шарфа запутались у него на лице, как будто он дрался с ними ночью. Мои пальцы так и чешутся пригладить их и заодно провести по волевой линии его подбородка. Там такая же теплая кожа, как и на всем остальном теле?
Мой взгляд скользит по его телу и задерживается на мышцах на животе. Они рельефные и скользят под низко сидящий пояс его льняных брюк.
Хенни шевелится, и я слегка вздрагиваю, отрывая взгляд от тела Акселя.
– Хенни. – Я слегка толкаю ее, чтобы она проснулась. – Тебе стоит переодеться, пока Аксель не проснулся. Сегодня ему понадобятся глаза.
Ей не нужно повторять дважды. Я развязываю веревку, связывающую наши лодыжки, и она убегает, чтобы снять свое платье с ветки ясеня.
– Эм, Клара? – через несколько секунд зовет она меня. – Куст, за которым я вчера раздевалась…
– Да? – Я ловлю себя на том, что вновь разглядываю Акселя. На его груди розовая отметина в том месте, где я прижималась к ней щекой. Она в форме половины сердца.
– Он исчез.
Спустя пять секунд до меня доходит смысл ее слов. Я смотрю туда, где должен быть куст, по другую сторону обугленных остатков нашего костра. Но его там больше нет.
Внутри меня, словно расплавленный свинец, разливается ужасное чувство, что меня тошнит. Я медленно поворачиваю голову и оглядываю окрестности. Засохший ясень и река все еще здесь, но все остальное выглядит иначе. За ясенем нет ни осиновой рощи, ни одинокой ивы на берегу реки, ни пурпурных болотных орхидей, выглядывающих из дикой травы.
Фиора была права. Лес движется.
А значит, моя карта, которая промокла в рюкзаке, но каким-то чудом сохранилась и которую я вчера вечером разложила сушиться и закрепила камнями, чтобы ветер не унес ее, совершенно недостоверна.
Нет, нет, нет.
У меня перехватывает дыхание. Я потираю лицо руками и раскачиваюсь вперед-назад. Я думала, что нашла верную дорогу. Река была четким ориентиром. Я так и не поняла, какая это была река – в Лесу Гримм их целых три, – но теперь уже никогда не узнаю.
«Как я найду тебя, мама? Как укажу дорогу домой?»
– Что случилось? – Голос Акселя хриплый, сонный. Он смотрит на меня из-под повязки на глазах.
Хенни ахает и бросается за ясень, чтобы продолжить переодевание в одиночестве.
Я снимаю шарф с глаз Акселя и убираю его.
– Ты можешь снять его.
Он замечает мое несчастное выражение лица и приподнимается на локте. Представляю, как я, должно быть, выгляжу: красные круги под зелеными глазами, в которых угасла надежда, темные волосы растрепаны.
– Плохой сон? – мягко спрашивает он.
Я давлюсь невеселым смешком.
– Если бы. Пусть это будет кошмаром. Ведь сны заканчиваются. А я не могу проснуться. – Я обвожу рукой лес.