На мгновение у меня подкашиваются ноги. Я не понимаю. Зола ее полное имя. А не сокращение, как, например, у Хенни. На самом деле Золушка вообще не ее имя. Жители деревни стали так называть ее, как только прошел слух, что она стала Потерянной. Но откуда Зола узнала об этом, если ее уже не было в деревне?
– Извини, если я обидела тебя. – Я сглатываю обиду оттого, что она считает меня незнакомкой. Она ведь должна была помнить, что я лучшая подруга ее сестры. – Я Клара Турн из Лощины Гримм. – Я жду мгновение, но она по-прежнему не подает признаков того, что узнала меня. – Спасибо, что спасла меня от волчицы.
Ее улыбка гаснет, и она снова склоняет голову в очередном грациозном реверансе.
– Я очень рада, что ты пришла, Клара Турн. – Она поворачивается и плавно идет в глубь лощины, молчаливо приглашая идти рядом с ней. – Животные из моего зверинца составляют мне компанию, – говорит она, – но с людьми гораздо интереснее, согласна?
– Да, – с готовностью соглашаюсь я, присоединяясь к ней, хотя не слишком задумывалась над этим – и что она имеет в виду под «зверинцем»? Тем не менее я невольно стараюсь быть покладистой. Она всегда была для меня словно старшей сестрой, на которую я пыталась произвести впечатление, более уверенной версией Хенни.
– Добро пожаловать в мой дом. – Она взмахивает рукой, указывая на окрестности, как будто мы стоим в фойе большого дома. И хотя лощина никоим образом не является рукотворным сооружением, она красивее всего, что я когда-либо видела. Нас окружают пышные папоротники, тесно стоящие ели и грибы в красную крапинку, а также скалистый выступ, по поверхности которого стекает вода. Вода питает лианы, на которых растут розовые и серебристо-голубые цветы. Белые бабочки танцуют вокруг них сверкающим вихрем.
Я глубоко вдыхаю аромат леса. Он цветочный, свежий и землистый одновременно. Кажется, что на это место снизошла большая часть волшебства Леса Гримм. Неудивительно, что Зола сделала его своим домом.
Маленькие существа и зверюшки собираются по всей лощине. Белочки, кролики и утята. Их, должно быть, тоже привлекает волшебство. Даже олененок уютно устроился в траве. Рядом с олененком голубь расправляет крылья, чтобы взлететь… хотя он так и не отрывается от земли. Я моргаю, чтобы взглянуть еще раз. Его крылья остаются неподвижными и расправленными. Олененок также не поворачивает ко мне голову, когда я приближаюсь к нему.
Меня охватывает ужас. Я приглядываюсь к животным повнимательнее, и запах в лощине становится горьким, как от слишком долго настаиваемого чая. Звери не живые. Они мертвые, окоченевшие и ужасно сохранившиеся. Это зверинец, о котором говорила Зола, коллекция, которая составляет ей компанию.
Я заставляю себя сглотнуть, чтобы прогнать подступающую к горлу желчь. Мне нужно успокоиться. Это не так противоестественно, как кажется. Отец Золы был известен своей коллекцией чучел. Когда умирала молочная корова, он дубил ее шкуру, а после стал заниматься и другими животными. Он натягивал их на гипсовые модели, чтобы они сохраняли свои естественные формы.
Большинство животных находилось в гостиной дома Данцеров, хотя Хенни так и не привыкла к ним. По ее словам, их глазки-бусинки постоянно следили за ней, поэтому она предпочитала проводить время на кухне или в мастерской, которую родители разрешали ей использовать для рисования.
Но Зола могла отличаться от своей сестры. Возможно, ей нравилось проводить время в гостиной. Возможно, она даже помогала отцу, когда он обрабатывал шкуры животных мышьяком.
Однако лес явно не подходит для производства таких изделий. Эти животные совсем не похожи на тех, что обитали в доме Данцеров. Они перекошены, грубо сшиты и без макета, который бы их правильно держал. Создается впечатление, что их набили чем-то другим, потому что между швами торчат сухие листья и пожухлая трава.
Их глаза тоже странные. Это не раскрашенные бусинки, как в коллекции отца Золы. Они сделаны из семян и орехов, иногда не сочетающихся друг с другом. Все чучела такие жуткие, словно из ночного кошмара.
Но кто я такая, чтобы судить Золу за их создание. Должно быть, она просто пыталась сделать эту лощину больше похожей на свой дом и, вероятно, ела мясо, чтобы выжить. Она всего лишь пыталась перенести одиночество.
– Что ты сказал? – Она наклоняется ближе к филину с изогнутым клювом, как будто тот только что заговорил. Филин сидит на корне рядом со стайкой полевых мышей, которые стоят на задних лапках, как миниатюрные человечки. – Да, она красивая, – отвечает Зола, прежде чем повернуться ко мне и заговорщически прошептать: – Остерегайся Клауса. Он обожает флиртовать.
Я разрываюсь между веселой и страдальческой улыбкой, не уверенная, шутит ли она.
Ветка плакучей ивы шелестит. Я вздрагиваю, но понимаю, что она всего лишь колышется от ветерка.
– А деревья здесь когда-нибудь шевелятся? – спрашиваю я. – Или вообще что-нибудь? – Я бросаю осторожный взгляд на особенно колючую ежевику. Я не хочу, чтобы на меня снова напали без накидки.
– В моей лощине лес не навредит тебе. – Зола гладит ветку ивы, словно это грива домашней кошки. – Мы давно помирились друг с другом.
По ее голосу можно понять, что она смирилась с жизнью в этих лесах.
– Но ты хочешь уйти, верно?
– Я? – Она наклоняет голову, раздумывая над ответом, словно я задала сложный вопрос. – Я не могу уйти, пока меня не найдут.
– Но… Я только что нашла тебя.
– Нет, это я нашла тебя. Я спасла тебя от волчицы, ты сама так сказала. – Она резко поворачивается к двум беличьим чучелам с переплетенными хвостами. Их зубы криво торчат из изуродованных пастей. – Тише, – журит она их. – Невежливо насмехаться над людьми. Клара ничего не может с собой поделать, если она растеряна. Лес может запутать чувства.
Это правда, и Зола – яркий пример того, как лес меняет сознание. Но у нее больше здравого смысла, чем у Фиоры. Она просто немного… хм, потеряна. Что дает мне надежду на то, что моя мама все еще будет собой, когда я найду ее.
Она хлопает ресницами раз, другой, оглядывая меня с головы до ног.
– Ты вся дрожишь, Клара Турн, а твоя талия тонкая, как тростинка.
Я оглядываю себя и с удивлением обнаруживаю, что действительно дрожу. Я так привыкла к чувству голода, что перестала замечать его.
– Мало ела в последнее время, – признаюсь я.
– Тогда пойдем со мной на кухню, – нежно предлагает она. – Я покормлю тебя. – Я иду за ней к краю лощины. Сразу за струйками воды, стекающими со скалистого выступа, находится сухое место в скальной породе, которое служит столом. На нем разложены разнообразные грибы, клубни, дикие коренья и зелень, а также посуда, вырезанная из кости, – все природные вещи, которые Зола могла найти или изготовить в лесу. Но в глубине стола стоит то, что, должно быть, принесли сюда с собой другие Потерянные: аккуратный ряд баночек для специй и закупоренных бутылочек, наполненных порошками и сушеными травами. Здесь даже есть небольшая коллекция керамической посуды, покрытой глазурью, включая тарелки, миски и кружки.
На земле рядом со столом стоит медный котелок, наполненный булькающим рагу. Он установлен на каменной подложке над слабо горящим костром. Рядом с ним лежат нарубленные сухие дрова, а в отдалении еще больше дров из свежих деревьев. К ним прислонен сверкающий топор.
– Откуда ты взяла все это? – спрашиваю я, разинув рот. По словам Хенни, Зола отправилась в лес только в свадебной одежде, которая была на ней. Я сохранила в памяти эту трагически-романтическую картину, и топор в одной руке, чайник в другой, а за спиной рюкзак с кухонными принадлежностями явно не подходили под этот образ.
– Это подарки, конечно же. – Зола берет нож, стальной нож, а не одно из своих творений, вырезанных из кости, и нарезает грибы. – Ты не первый мой гость, Клара.
Я поднимаю брови. Тогда, может быть…
– Ты видела мою маму? Розамунд, Розамунд Турн? – Я не могу скрыть волнение в голосе. Зола, может, и забыла меня, но никто не смог бы забыть мою мать. Как и Зола для Хенни, моя мама – более смелая и привлекательная версия меня. Она бы произвела впечатление.
– Я не запоминаю имена. – Зола берет нарезанные кубиками грибы. – Они всегда ускользают из памяти.
– Розамунд похожа на меня, и…
– Лиц я тоже не помню.
– Но она…
– Хватит, Клара, – цокнула Зола. – Будь моей гостьей, пока я помню твое имя и твое лицо.
Я молча наблюдаю, как она кладет нарезанные грибы в рагу и перемешивает его, прежде чем положить мне полную миску. Себе же она не берет тарелку. Вместо этого она жестом предлагает мне сесть на ковер из мехов в центре лощины. Я неохотно подчиняюсь, хотя мне и так не по себе. Зола присоединяется ко мне, садясь слишком близко, отчего мне стало немного неуютно.
Ее зрачки расширены, и она лениво наклоняется в сторону, перенося вес тела на одну руку. Я понимаю, что она ждет, когда я начну есть.
Я оборачиваюсь и смотрю на грибы на столе. Ни один из них не ядовит так, как грибы в красную крапинку, растущие вокруг лощины.
Но я все равно сомневаюсь, вспоминая слова Олли: «Здесь в лощине живет девушка. Тебе стоит быть с ней любезной. Но, если она предложит тебе рагу, попроси ее попробовать его первой».
– А ты не голодна? – спрашиваю я. – Я могу поделиться. – Я протягиваю ей миску.
Ее оленьи глазки сужаются, и она отодвигается от меня.
– Ты, случайно, не встретила Олли?
– Олли? – повторяю я так, словно впервые слышу это имя. Но мне не удалось одурачить Золу.
Она снова цокает и ворчит.
– Маленький дьяволенок. Я знаю, что у него добрые намерения, но, если он и дальше будет распугивать всех моих гостей, как я смогу завести здесь друзей? – Ее безупречная поза поникает, когда она обводит взглядом лощину. – Признаю, мой зверинец может надоесть.
– Но почему Олли отпугивает от тебя людей?
Зола вздыхает, словно не знает, откуда начать.
– Скажи мне, Клара Турн из Лощины Гримм, я первый человек, которого ты встретила в лесу, помимо маленького Олли?