В отличие от колеса в нашем доме, это колесо, как и большая часть замка, увито плющом и шипами. Вокруг веретена обвивается колючий стебель с единственным красным шиповником, цветок раскрывается в двух дюймах от заостренного конца веретена. Оно действительно выглядит достаточно острым, чтобы пустить кровь.
– Ты все еще прядешь? – Я украдкой бросаю взгляд на мамино платье из цветов. Я знаю, что ответом должно быть «нет», но не перестаю удивляться, почему она выбрала именно этот предмет среди других в этом замке в качестве инструмента для забора крови. Где-то здесь должен быть арсенал. Неужели внутри не осталось никакого оружия?
Мама не обращает внимания на мой вопрос. Она встает позади меня и поднимает мою руку, направляя ее легким толчком.
– Все, что тебе нужно сделать, – это дотронуться пальцем до веретена.
Возможно, она выбрала прялку, когда все еще помнила о доме, обо мне и поняла, что ей следовало бы сплести побольше пряжи, окрашенной в красный цвет, для своей собственной накидки, а не только для моей. Теперь это воспоминание, похоже, свелось к потребности только в красной крови.
– Ты не спросила, как меня зовут. – Я знаю, что просто оттягиваю неизбежное, но я снова чувствую тихое тиканье часов, обозначающих конец моей жизни. Как и последнее действие чар Золы, созданных с помощью яда, моя собственная полночь скоро наступит, и, когда стрелки сойдутся на двенадцати, когда мой палец коснется этого веретена, я боюсь, что укол станет укусом Клыкастого Существа. Что, если я умру в этой комнате, а не когда мама пересечет черту? Я хочу, чтобы она сначала узнала, кто я.
– Пожалуйста. – Она подталкивает меня еще на дюйм к прялке. – Ты можешь сказать мне его, после того как я посплю.
– Но тебе не нужно спать, чтобы вспомнить, что ты потеряла. Я скажу тебе. – Я оборачиваюсь через плечо и вижу ее сощуренные глаза.
Она замирает.
– Ты не можешь знать…
– Ты потеряла своего мужа, пастуха по имени Финн Турн. Но он не в этом лесу. Мы похоронили его рядом с твоим отцом на краю северного овечьего пастбища.
У нее на лбу появляется морщинка замешательства.
– Нет, я потеряла нечто большее, чем мужчину.
– Ты права. Ты потеряла маму, мою бабушку, волчицу, которая навещала тебя.
Губы матери сжимаются в жесткую линию.
– Волчица не поделилась со мной своей кровью.
– Она и не должна. Эта кровь и так течет по твоим венам. Ты родилась от нее, а я – от тебя. – Я сглатываю. – Я Клара Турн. Твоя дочь. Ты сшила мне эту накидку. Ты потеряла меня, мам. А я потеряла тебя. Я люблю тебя. И я пришла в лес, чтобы спасти тебя.
У нее вздрагивает челюсть. Она отступает на шаг.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь!
– Посмотри на меня! – Я задыхаюсь от рыданий. – Разве ты не видишь нашего сходства? Я почти твое отражение.
Она зажмуривает глаза и быстро качает головой.
– Нет, я больше не желаю слышать об этом безумии! Если хочешь спасти меня, дай мне свою кровь. Прикоснись к веретену!
Я даю волю слезам. Я склоняю голову и собираю все свое мужество. Я сделала, что могла. Я нашла маму, поговорила с ней, призналась, кто я. У меня не получится заставить ее вспомнить меня. Все, что осталось сделать, – это дать ей моей крови. Если это поможет ей уснуть, я отнесу ее отдыхающее тело домой.
Я поворачиваюсь. Протягиваю руку. Почти касаюсь веретена. Но не могу заставить свой палец опуститься.
Одна капля крови? Все слишком просто. Фиора схватила Хенни, потому что Хенни показалась ей потерянной. Зола отравила меня и моих друзей, потому что хотела дать нам просветление. Гензель и Гретель позволили нам наброситься на их еду, как радушные хозяева.
Я не могу дать маме свою кровь. Она хочет нечто большее, чем сон. Страх, скапливающийся в моем животе, предупреждает меня, что это может привести к моей смерти. И хотя я согласилась умереть, чтобы спасти ее, я никогда не думала, что она убьет меня. Может ли это сделать укол веретена?
Я слегка отступаю. Начинаю убирать руку.
– Думаю…
Мама толкает меня сзади, задевая самое больное место на моем искривленном позвоночнике. Я вскрикиваю. Наклоняюсь вперед. Случайно задеваю веретено.
Я съеживаюсь, но укол не причиняет боли. Только когда стебель шиповника вытягивается и цепляется за мой палец. Из него торчит острый шип и пронзает мою плоть.
Я, пораженная, отдергиваю руку.
– Что только что…
У меня кружится голова. Стены качаются. Каменный пол уходит из-под ног. Я шатаюсь, падаю…
Я умираю.
Мои часы пробили двенадцать. Моя полночь.
Как и было обещано давным-давно, это история о том, как я умираю.
И это моя смерть.
Последнее, что я вижу, прежде чем рухнуть на камни, – это моя кровь, блестящая красным на веретене.
Глава 38
Я не умерла. Пока что. Нет, если только ад, о котором предупреждают странствующие проповедники, не реален и я застряла в небытии, тело парализовано, глаза и рот – единственное, чем я могу двигать, хотя и не настолько, чтобы сфокусировать зрение или произнести какие-либо слова. Что бы ни было на том шипе, это оглушило меня, лишило сил. Но самое главное, это вызвало у меня сильную усталость.
Я отчаянно борюсь со сном. Если я усну, смерть наконец настигнет меня? Я не готова умереть. Только не так.
Я смутно осознаю, что меня тащат за руки, и в маминой хватке, сжимающей мои запястья, нет ни капли нежности. Меня выводят из розово-красной комнаты в коридор, ведущий к винтовой лестнице замка. Там мама поднимает меня, перекидывает мое обмякшее тело через плечо и несет вниз по крутящемуся пролету. Ее сила соперничает с силой Фиоры, она движется с элегантностью Золы и решимостью Гензеля и Гретель.
Она проходит не через ту дверь, через которую я вошла со двора замка. Она идет по другому коридору по первому этажу. За ним открывается отдельная дверь, ведущая в другое место… в какой-то сад.
Я пытаюсь оглядеться, но ничего не вижу, кроме камней, колючек и плюща. Моя голова прижимается к маминой спине. Сквозь цветочный аромат ее платья в воздухе витает отвратительный запах, приторно-сладкий, как от гниющего мяса.
Зловоние усиливается, когда мы проходим сквозь тонкую, как паутина, занавеску. Она натянута между двумя садовыми оградами.
Когда ткань спадает с моего свисающего капюшона и, трепеща, возвращается на место, я мельком вижу ее и ахаю. Это не занавеска, это фата Золы, фата, которую Хенни украла из моего рюкзака перед тем, как оставить нас с Акселем.
Страх давит на меня, как наковальня. Что мама сделала с моей лучшей подругой?
С трудом я собираюсь с силами и поворачиваю голову. Как только я это делаю, мои глаза широко раскрываются. По всему саду замка разбросаны мертвые тела. Потерянные жители деревни. Я вижу по крайней мере шестерых: Аларик Старк, Ида Гунтер, Эммот Мартин, Леода Вильгельм, Гэррон Ленхарт, Хамлин Фогель. Остальные тела настолько разложились, что я их не узнаю.
Там, где у них еще сохранилась кожа, она приобрела нездоровый серый оттенок. Все они в разных состояниях, словно их медленно тащили из сада. Лодыжки Эммотта, Гэррона и Иды обвил плющ. Леода и Аларик запутались в колючках около внешнего кольца стен замка. Хамлин наполовину врос в дерево сразу за стеной, его лицо частично покрыто корой.
Желчь обжигает мне горло. Неужели мама убила их всех? Сколько еще жителей деревни тоже побывали в этом замке и теперь погребены в лесу?
Моя мать опускает меня на землю и укладывает на ложе из плюща. Она откидывает назад мой капюшон и убирает волосы с моего лица. Ее глаза – пустые ямы цвета болиголова. Ее прикосновения осторожные, но безразличные. Я чувствую себя куклой, которую она выставляет на всеобщее обозрение, просто средством для достижения цели, и я боюсь, какой будет эта цель и как это произойдет.
– Теперь тебе нужно поспать, – воркующим голосом произносит она, и я усиленно хлопаю глазами, борясь с искушением. – Это не больно, когда ты не можешь проснуться. Я покажу тебе.
Что не больно?
Она встает и на мгновение скрывается из виду. Когда она это делает, я вижу другого человека, лежащего в нескольких футах от меня. Ее глаза закрыты, а заплетенные в косу каштановые волосы повязаны красным платком. Хенни.
Слезы подступают к глазам. Она мертва, как остальные жители деревни? Я осматриваю ее. Бледная кожа и губы. Ввалившиеся глаза. Но вот… Грудь слегка вздымается и опускается. Ее дыхание слабое, но она все еще жива.
Мама опускается на колени с другой стороны, убирает волосы Хенни с ее шеи и широко раскрывает рот. Ее губы обнажают зубы, а резцы удлиняются на полдюйма. Жуткая ухмылка расползается по ее лицу, когда ее глаза устремляются на меня.
Сейчас я совсем не узнаю ее. Она больше не моя мама. Она холодная и бессердечная. Возможно, она унаследовала часть бабушкиной магии быть анивоянтом, но, в отличие от меня, в ней есть что-то от животного. И когда она стала Шиповничком, она стала порочной и извращенной.
Она склоняется над Хенни, впивается зубами в ее шею и начинает сосать.
Я подавляю приступ тошноты. Я не могу поверить своим глазам. Мама пьет кровь другого человека, кого-то, кого она знает и любит, хотя и не помнит ее.
Веки Хенни подрагивают, руки дрожат, но она не просыпается. Моя мать забирает жизнь Хенни, и та ничего не может сделать, чтобы остановить это.
Я напрягаюсь, чтобы закричать, завизжать, приподнять свое тяжелое тело, чтобы хоть что-то сделать. Оттолкнуть маму. Задушить ее.
Я вздрагиваю. Я правда смогу это сделать? Я смогу убить ее?
Воздух оглашает шум. Голоса, бабушкин и чей-то еще. Кто-то с более глубоким голосом, от которого у меня внутри трепещут тысячи бабочек. Аксель. Он нашел меня здесь?
Мои губы с трудом выговаривают его имя. Я пытаюсь пошевелиться, но у меня получаются только жалкие движения пальцев. Если я не смогу позвать его, он не сможет найти нас вовремя. Замок огромен, а этот сад скрыт от посторонних глаз.