– Не думаю…
– Я должна попытаться.
Я вскакиваю на ноги, на мгновение пошатываясь от головокружения.
– Мама! – зову я.
Она не оборачивается. Она не отстраняется от шеи бабушки.
– Розамунд!
Она все еще не узнает меня.
Я сжимаю руки в кулаки.
– Шиповничек.
Она поднимает голову и медленно вытирает кровь со рта.
– Ты, – злится она, в ее голосе нет и намека на то, что она узнала дочь, только жертву, которая не должна была выжить, не говоря уже о том, чтобы стоять на ногах. – Разве я не выпила всю твою кровь?
Мои челюсти сжимаются, но я заставляю себя мрачно улыбнуться и киваю ей.
– Тогда почему ты все еще мешаешь мне?
– Я не оставлю тебя.
Она мрачно смеется и поднимается на ноги, глядя на меня сверху вниз.
– Я испробовала тебя, и ты ничего не дала мне. Ты не можешь спасти меня, дитя.
– Могу. Потому что я твое дитя. Во мне течет твоя кровь. Каждая твоя упрямая, неумолимая, исполненная безнадежной надеждой частичка в моей плоти и костях. – Я иду к ней. – Это придавало мне смелости преодолевать непреодолимые трудности и опережать свою судьбу снова и снова. И поскольку ты во мне и всегда будешь моей частью, я знаю, что должна сделать прямо сейчас.
Она ухмыляется.
– И что же это?
– Использовать красное веретено.
Она хмурится. Прежде чем она успевает спросить, что я имею в виду, я поспешно заворачиваю веретено в красную накидку, выкрашенную в цвет колокольчика. Я стискиваю зубы и вонзаю острие ей в сердце.
Ее глаза широко распахиваются. Она падает на колени. Я опускаюсь рядом с ней на колени и сжимаю ее руки.
– Мама, вернись ко мне.
Я жду, когда выражение ее лица смягчится, боль и потрясение исчезнут, на ее черты снизойдут ясность и умиротворение. Но она только сильно дрожит и смотрит на меня с ужасным обвинением.
Ее вдохи и выдохи прерывисто-булькающие. Изо рта брызжет кровь.
Я начинаю дрожать. Бросаю обеспокоенный взгляд на Акселя. Этого не должно было случиться. Холодный пот выступает у меня на шее.
– Что я сделала не так?
Он зарывает руки в волосы.
– Я не знаю.
Мама выскальзывает из моих рук и с тошнотворным стуком ударяется о камни. Она стонет, и ее взгляд затуманивается, блуждает по сторонам, как будто она пытается найти что-то, за что можно уцепиться, чтобы сердце продолжало биться.
– Про-прости, – заикаюсь я. – Я не хотела…
Бабушка с трудом поднимается на четыре лапы и подходит ко мне с другой стороны от мамы.
– Что мне делать? – со слезами в голосе кричу я.
Она смотрит на свою дочь тяжелым взглядом своих фиолетовых глаз.
– Тут ничего нельзя сделать, ma chère, кроме как попрощаться.
Слезы стекают по моему лицу.
– Нет, это не может быть прощанием. История не должна закончиться так.
– Нет, дорогая, – говорит она, используя материнское ласковое обращение ко мне. – Я давно предвидела это.
Невыносимая боль пронзает меня изнутри. Мне не хватает места, чтобы сдержать ее.
– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. – Я ложусь рядом с мамой и прижимаю ее к себе, обнимая так, как не обняла ее, когда наконец нашла. – Ты говорила мне бороться, жить. – Я не знаю, действительно ли это была она в моем видении на балу, но я должна верить в это, потому что мне не за что больше держаться, кроме этой галлюцинации о ее любви. – Я боролась. Я здесь. Теперь твоя очередь. Борись, мама. Останься со мной.
Она склоняет голову набок, чтобы видеть мое лицо. Ее глаза – это мои глаза, мое отражение в зеркале. Ее дрожащая рука касается складок моей накидки на плече. Она проводит по ним пальцами, затем поднимает ладонь к моей щеке. Мои слезы стекают по тыльной стороне ее ладони.
– Клара? – Она приподнимает брови. – Моя… красивая… девочка.
Ее дыхание останавливается. Глаза становятся пустыми.
У меня сжимается грудь. Я сразу же ощущаю ее потерю, как будто моя собственная душа тоже покинула меня. Рыдания сотрясают мои плечи. Я целую ее в лоб и кладу свою голову ей на плечо, крепче обнимая ее.
– Не уходи.
Но она уже ушла.
Я хочу лежать так вечно, согревать ее тело, вспоминать эхо ее голоса, когда она наконец произнесла мое имя. Она вспомнила меня. Наконец я почувствовала ее любовь.
Воспоминания переполняют меня. Я маленький ребенок на коленях у матери. Мы на северном пастбище, сплетаем венки из цветов клевера. Два ягненка бегают вокруг нас, бодаясь пушистыми головками, словно они взрослые бараны. Мама смеется.
– Будь мудрее мальчиков, Клара.
Теперь я еще младше, мне четыре. Я плачу, потому что украла ножницы для стрижки овец и подстригла себя сама, и в результате получилась катастрофически короткая челка. Мама опускается передо мной на колени, поворачивает мою голову то в одну, то в другую сторону и заявляет:
– Не так плохо для первого раза. – Она перекидывает свою длинную косу через плечо. – Теперь стриги мою.
Теперь я капризный младенец, такой маленький, что понимаю, это воспоминание, должно быть, принадлежит матери, а не мне. Она берет меня на руки из колыбели, оставив отца спящим в постели, и выносит на улицу, под прекрасное звездное небо.
– Пойдем, малышка. Если мы собираемся бодрствовать, то стоит насладиться чудесами ночи.
Теперь мама одна. Она завязывает последний стежок на разрезе, который прорезала в матрасе, чтобы спрятать красную накидку. Закончив, она встает, берет свечу, чтобы осветить путь, и направляется в мою спальню. Я сплю, укрывшись с головой одеялом. Она осторожно откидывает его, чтобы увидеть мое лицо. Мои темные ресницы на мгновение трепещут, но я не просыпаюсь.
– Наберись смелости, дорогая, – шепчет она, убирая прядь волос с моего лба. – Живи бесстрашно.
По телу пробегает сильная дрожь. Воспоминания исчезают. Я возвращаюсь в настоящее, все еще держа в руках тело матери, но камни под нами сильно дрожат.
Бабушка застывает и оглядывается по сторонам.
– Клара, нам нужно уходить! Замок рушится!
Я прослеживаю за ее взглядом, и у меня открывается от удивления рот. Плющ и колючки отступают от замка и его стен. Без них камни разваливаются на части, как будто они были единственным, что скрепляло их.
– Клара! – Аксель хватает меня, а бабушка прыгает к Хенни.
Я подскакиваю, чтобы сесть, но, защищая, прижимаюсь к маме.
– Я не могу оставить ее.
От башни отламывается большой кусок. Он ударяется о землю с грохотом, похожим на раскат грома. Камни отлетают от земли. Я едва успеваю увернуться от одного, который пролетает у меня над головой.
– Клара, беги! – кричит бабушка. – Ты выжила не для того, чтобы умереть сейчас.
Я встречаюсь взглядом с Акселем. В его отчаянно настойчивом взгляде я вижу сочувствие.
– Твоя мама поняла бы, – уверяет он. Он закрепляет мой рюкзак на плече и крепче сжимает под мышкой Sortes Fortunae. – Пришло время попрощаться.
У меня перед глазами все расплывается. Снова льются слезы. Я поворачиваюсь к маме и нежно закрываю ей глаза. Целую ее в щеку. Достаю из кармана желудь и вкладываю его в ее ладонь, смыкая ее пальцы вокруг него.
– Я люблю тебя, – шепчу я.
Я беру Акселя за руку. Мы бросаемся к Хенни, которая изо всех сил пытается открыть глаза. Мы помогаем ей подняться на ноги.
– Фата, – вспоминает она.
На этот раз я не спорю о том, что по праву принадлежит ее сестре. Я снимаю фату с того места, где она была натянута между садовыми стенами, и набрасываю ее на плечи Хенни.
Мы отскакиваем от падающих камней и рушащихся стен, выбегая из сада замка. Мы мчимся через башню замка, во внутренний двор, через каменную арку к подъемному мосту и по шатким доскам в безопасное место, в лес на другой стороне.
Бабушка бежит следом за нами. В ту секунду, когда она пересекает подъемный мост, он падает в пустой ров, а вместе с ним рушится и остальная часть замка. Огромное облако пыли и пепла поднимается вверх от масштабных разрушений. Моя мать погребена под всем этим. Я оцепенело смотрю на разрушенную башню и прерывисто выдыхаю. Я пытаюсь смириться с тем, что это место ее последнего упокоения.
Мои друзья стоят рядом со мной, обняв друг друга. Я чувствую, что они тоже пытаются осознать тяжесть всего, что произошло… и того, что, возможно, будет дальше.
– Что все это значит? – Мой голос звучит тихо и странно после какофонии падения замка. – Проклятье снято?
Аксель прикусывает губу.
– Что ж, есть один способ узнать это. – Он осторожно снимает шарф и бросает его на землю. Как только ткань падает на траву, корни деревьев вырываются и тянутся к Акселю. Он поспешно хватает шарф и снова завязывает его. Корни останавливаются и уходят под землю.
– Думаю, мы можем с уверенностью сказать «нет».
Но я не уверена.
Как и Хенни.
– Возможно, часть проклятия спала, – говорит она, плотнее закутываясь в фату Золы.
Аксель обхватывает мой мизинец своим, затем переплетает остальные пальцы.
– По крайней мере, оно спало с твоей мамы, Клара. В конце она снова стала Розамунд.
– Да, ma chère. – Бабушка прижимается ближе, на удивление любящий жест для того, кто никогда не предлагает своих объятий по доброй воле. – Теперь ее душа обрела покой.
Хенни с удивлением смотрит на бабушку.
– Я же не единственная, кто слышит голос волчицы? Я думала, что я снова сплю в замке.
– Эта волчица – моя бабушка, – улыбаюсь я. – Она анивоянт, провидец, который может превращаться в волка.
Хенни с трудом сглатывает, как будто это открытие никак не помогло ей принять реальность говорящего животного.
– Конечно.
Взгляд бабушки устремляется на деревья. Погребенные мертвецы окружают нас, их искаженные ужасом лица застыли на коре.
– Вы трое пробыли в лесу достаточно долго, – говорит она нам. – Пришла пора вернуться домой, пока красный колокольчик все еще защищает вас.
Я снова перевожу взгляд на Хенни. Уходить отсюда будет для нее тяжелее всего.
– Если ты хочешь вернуться за Золой, я пойду с тобой.