– Как и я, – добавляет Аксель.
Хенни делает глубокий вдох и зарывается носом в складки фаты Золы.
– Нет, твоя бабушка права. Мы пока не знаем, как спасти Золу. Но мы вернемся за ней. – Она поднимает голову и расправляет плечи. – Кроме того, теперь у нас есть Sortes Fortunae, а мне скоро шестнадцать. Я загадаю свое желание. Я найду способ… – Она резко замолкает. – Что ж, я не могу сказать вам, что я пожелаю. Но это должно помочь.
– Просто убедись, что это то, чего действительно желает твое сердце, – говорю я, вспоминая свой собственный опыт с Книгой Судеб.
Хенни торжественно кивает.
– Хорошо.
Несмотря на все наши надежды на будущее, я не могу не обратить свой взор на руины замка. Там произошло так много событий, так много смертей. Моя мама убила меня… Я убила ее… А также спасла ее… а Аксель спас меня. Полагаю, что по этой причине это также место, где все начиналось.
Слишком многое нужно осознать в этот момент, слишком во многое сложно поверить. Так же трудно отпустить это. Я не верю, что когда-нибудь смогу, да и не хотела бы. Моя история навсегда будет связана с моей матерью, так же как и с Акселем. Клыкастое Существо и Пронзенные Лебеди всегда будут моими картами. Я буду использовать их в своей жизни, чтобы встретить лицом к лицу все, что уготовила мне изменившаяся судьба.
Полночный Лес также останется частью меня. Когда я выйду из леса, я не забуду тот след, который он оставил. Этот лес у меня в крови. Я чувствую это так же отчетливо, как и то, что во мне течет кровь бабушки и мамы, Марлен и Розамунд Турн.
«Я наберусь смелости, даю я обещание маме. Я буду жить бесстрашно».
– В полумиле к востоку отсюда есть ручей. – Бабушка указывает мордой в том направлении. – День идите вдоль этого ручья, пока не дойдете до реки Бремен. Затем несколько дней идите против течения, пока не доберетесь до Снежки. К югу от этого места течет ручей. Следуйте по нему в течение двух дней, пока не дойдете до развилки, а затем перестаньте следовать течению. Пройдите две мили прямо на юг, и вы доберетесь до Близнецов.
Я думаю о двух высоких деревьях, которые охраняют тропинку, ведущую с луга в Лощине Гримм в чащу леса.
– Так вы вернетесь домой, – добавляет бабушка, и ее голос становится хриплым и слабым.
Мое сердце замирает, когда я замечаю, как страшная усталость наваливается на нее и лишает ее некогда гордой осанки.
– Ты не пойдешь с нами?
– Я ранена, дитя. Я должна вернуться более быстрым путем. У меня больше шансов на выздоровление в человеческом обличье. Есть лекарства и… – Она замолкает и издает волчий вой. Из раны на ее горле вытекла новая струйка крови.
– Бабушка? – Я опускаюсь на колени и прижимаю руку к ее шее. Ее голова опущена. Она потратила последние силы, разговаривая с нами.
– Я должна идти. – Уголок ее рта печально приподнимается. – Возьми мою удачу, – шепчет она, – ты всегда в моем сердце, ma petite chère. – Она тычется носом в мою накидку. – Mon petit rouge, – добавляет она, и я достаточно хорошо знаю ее родной язык, чтобы понять значение этого слова: мой маленький красный.
Я крепко обнимаю ее, а когда отстраняюсь, ее фиолетовые глаза становятся карими, а выражение лица более животным, менее человеческим.
Она больше не моя бабушка, а всего лишь волчица Гримм.
Она принюхивается, роет землю лапой и отпрыгивает в сторону.
Глава 40
Я раздумываю над тем, чтобы вернуться к подземному водопаду за серебряными монетами в каменной шкатулке. Примет ли Олли их вместо своих? Несомненно, они обогатили бы бедняка, которому он должен был помочь, кем бы этот человек ни был.
Но, поразмыслив, я оставляю сокровище там, где оно спрятано. Возможно, это и принесет пользу бедняге, но не успокоит душу Олли. Эти украденные монетки, незначительный проступок, который он не может себе простить, – узы, привязывающие его душу к лесу.
Следуя по маршруту, который указала нам бабушка, Аксель, Хенни и я отправляемся домой. Я высматриваю Олли, но больше его не вижу. Я не могу избавиться от того убитого горем взгляда, которым он одарил меня в саду замка, от его опущенных плеч.
– Обещаю, я найду способ помочь тебе, – шепчу я с надеждой, что Олли услышит.
Дорога домой трудна. Время течет и быстро, и медленно. Быстро, потому что мы знаем, куда идем и как туда добраться. Медленно, потому что каждый шаг требует энергии, которой у нас нет.
Мы трое почти не ели в последние дни, я и Хенни все еще не оправились от потери крови, а моя искривленная спина горит огнем. Я продолжаю отрывать все больше полосок от своей сорочки, чтобы заменить каждый комплект льняных бинтов, превратившийся в лохмотья. Я даже плотнее обматываю их под левой пяткой, чтобы имитировать подъем на танкетке, но это никак не облегчает боль.
Аксель несет меня, когда боль становится невыносимой. Он делится забавными воспоминаниями о своем отце, чтобы отвлечь меня. Хотя я думаю, что они также являются для него источником исцеления. Он никогда раньше так много не рассказывал о своем отце. После его смерти Аксель, казалось, запер большинство этих воспоминаний, и теперь, когда он спас меня с помощью красного веретена, он думал, что спасет своего отца, словно каким-то образом освободился от бремени, которое преследовало его долгие годы.
По крайней мере, он избавлен от душевной боли.
Мое собственное сердце все еще переживает потерю матери, но вместе с этим горем приходит и умиротворение. Теперь я могу дышать глубже и наслаждаться настоящим. Я замечаю все больше красоты вокруг себя, новые краски в птичьих крыльях и картины, которые бесконечно раскрываются в облаках. Аромат утренней росы и благоухание распускающихся ночью цветов – чудеса, на которые я раньше не обращала внимания, благословения, которые я воспринимала как должное.
Запасы в моем рюкзаке быстро заканчиваются, но у нас все еще есть снасти и кремень. С их помощью мы ловим рыбу и готовим ее на костре из сосновых шишек. Этого достаточно, чтобы выжить. Деревья теперь двигаются не так часто, возможно, это следствие частично снятого проклятия, если теория Хенни верна. А когда они перемещаются, то не уходят так далеко.
Мы перестаем связывать ноги на ночь. Вместо этого мы спим, сцепив руки. Иногда, просыпаясь утром, я обнаруживаю, что прижимаюсь к Акселю, а он обнимает меня руками и ногами.
После того как прошло несколько дней с тех пор, как мы шли вдоль реки Бремен, окрестности начинают казаться знакомыми. Еще через три дня мы добрались до того места на реке, где прыгнули в воду, убегая от Фиоры.
И мы здесь не одни.
На берегу реки стоят четыре человека: две женщины, набирающие воду в ведра, и пара детей, бросающих в воду камни.
Они выглядят такими мирными и довольными, такими обычными, что я не сразу узнаю двух из них. Фиору и Золу.
Фиора стоит прямо, а не скрючена, как паук. Поверх облегающей шерстяной рубашки и лосин на ней надета самодельная юбка, которая, кажется, сделана из шлейфа свадебного платья Золы.
Самое заметное отличие Фиоры – ее красные волосы. Она подстригла их, возможно, ножом, который я потеряла, когда бросила в нее, потому что теперь этот нож пристегнут к ее поясу. Ее волосы ниспадают на поясницу, по-прежнему длинные по обычным меркам, но уже не такие длинные, как раньше. Теперь они шевелятся, только когда их колышет ветерок.
Все мы несколько мгновений неуверенно смотрим друг на друга. Я, например, не решаюсь довериться им, все еще не уверенная, что они больше не причинят нам вреда. Но напряжение спадает, когда Зола наконец отрывает взгляд от Акселя, который крепко держит меня за руку, и смотрит на свою сестру.
– Хенни! – Зола расплывается в широкой улыбке и бросается к ней, обнимая за шею.
На щеках Хенни появляется красивый румянец.
– Ты помнишь меня?
– Яснее, чем когда-либо. – Зола крепко сжимает ее в объятиях. – Признаю, что некоторые вещи все еще немного расплывчаты. Все, что произошло за последний год на самом деле. Я не знаю, действительно ли вы приходили в мою лощину, или это была просто еще одна из моих фантазий.
«Ты хотела сказать, фантазий, где ты травила и убивала людей?» Я поджимаю губы, сдерживаясь, чтобы не высказать свои мысли вслух. Это неуместный сарказм, когда Зола больше не выглядит смертельно мстительной и невменяемой брошенной невестой.
Хенни отстраняется и внимательно изучает сестру: чистое лицо, причесанные волосы и ясные глаза Золы – и, кажется, приходит к тому же выводу. Зола снова стала собой.
– Да, я была там. – Губы Хенни расплываются в лучезарной улыбке. – Мы все. – Она кивает в нашу с Акселем сторону. – Мы хотели отвести тебя домой, но… – Ее улыбка гаснет.
Зола хмурится, когда Хенни замолкает, словно пытается вспомнить, что же ее сестра упускает в этой истории.
– Надеюсь, я не добавила вам трудностей. Не думаю, что в последнее время я была самой собой. Лес сделал что-то с моим разумом и… – Она замолкает, опускает ресницы и поворачивается к Фиоре: – Фиора говорит, что с ней случилось то же самое.
Фиора застенчиво встречается с нами взглядом.
– Это так. А у меня лес изменил что-то не только в голове. Мои волосы, они… – Она осторожно приглаживает прядь и тяжело вздыхает. – Я не знаю, с чего начать.
– Все хорошо. Мы понимаем, – говорю я. – Мы видели твои волосы.
– Да? – Она наклоняет голову. – Значит, мы встречались? – Она осматривает нас троих.
– Можно и так сказать. – Хенни сглатывает.
– Встреча прошла просто на высоте, – шутливо добавляет Аксель, – хотя в башне было душновато.
Я усмехаюсь и слегка толкаю его.
– Как вы нашли друг друга? – спрашивает Хенни Фиору и Золу.
– Мы пошли вдоль реки, – отвечает Зола, ее голос обретает естественную воздушность. – Не знаю, поняли вы это или нет, но вода в лесу движется не так, как деревья. Когда я снова пришла в себя, я пошла вдоль этой реки, и она привела меня к Фиоре, хотя скорее ее дети нашли меня первыми.