Танцующий холм, так его звали. Раньше здесь стояла деревянная церковь, и кое-кто говорил, что сам Святой Петр установил ее первые столбы. А разве не Иосиф, носивший Грааль с кровью Христа, отдыхал на этом месте и изгнал демонов из земляного холма?
Но это был Танцующий холм. И, иногда, кто-нибудь называл его более старым именем, Инис Каладрив[9], остров старых огней. Были и другие имена, сейчас забытые.
«Быстрее!»— опять крикнул каменной человек из тайной ниши.
Томас почувствовал, как под голосом призрака затряслись холодные стены. Он и сам вздрогнул, когда почувствовал, как сила земли возвращается в вырезанные из известняка колонны, в только что установленные блоки. Всегда по ночам.
С подветренной стороны южной стены потрескивал и рассыпал искры костер сторожа. Священник, который уже спустился с холма и шел к деревне, внезапно остановился и посмотрел назад на наполовину построенный остов первой каменной церкви в округе. Потом исчез.
Томас вышел из темноты и постоял, глядя через пустую крышу на облака, небо и сияющую точку, которая была Юпитером. Сердце бешено стучало, но огромное облегчение уже коснулось его рук и ног, заполнило сознанье. Он улыбнулся, как всегда, и на мгновение закрыл глаза. Он подумал о том, что сделал. Он подумал о Бет и о том, что бы она сказала, если бы знала о его тайной работе; милая Бет; без детей, которые утешают ее, она еще более одинока, чем обычно. Но это не надолго. Лицо почти закончено…
«Быстрее!»
Еще несколько ночей. Еще несколько часов работы в темноте, и все усилия сторожа сохранить церковь окажутся напрасными.
Церковь будет украдена. И вором будет Томас!
Он пошел через мрак туда, где у боковой стены лежала деревянная лестница. Он приставил лестницу к высокой галерее — галерее прокаженных[10] — и взобрался по ней наверх. Втащив за собой лестницу, он, переступая через деревянные стружки, каменные осколки и куски кожи, отправился в самый дальний и самый темный угол. Отсюда на тихую церковь смотрели пустые лица из грубого известняка. Никакой раствор не скреплял блоки. Их держал только собственный вес, и они не поддерживали ничего кроме себя.
Уступая настойчивым мускулам Томаса, один из них сдвинулся, оторвался от остальных.
Сумерки уже закончились, но ночь еще не полностью опустилась на недостроенную церковь; в слабом сером свете от видел лицо того, кто был вырезан там. Он глядел на сделанную из листьев бороду, прищуренные раскосые глаза, широкие раздувающие ноздри. Он видел, как будут выглядеть щеки, как волосы станут колючими, как появятся белые и красные ягоды ведьминого терна на веточках, обрамляющих лицо…
Томас смотрел на Терна, и Терн в ответ смотрел на Томаса, с холодной улыбкой на холодных каменных губах. Голоса шептали в реальности звука, находящейся не в церкви и не в другом мире, но где-то между ними, в стране теней, голоса, движения и памяти.
«Меня надо закончить раньше остальных» — прошептал каменный человек.
— Так и будет, — сказал каменотес, доставая из кожаного мешка зубило и молоток. — Потерпи.
«Меня надо закончить раньше магических!» — настойчиво сказал Терн, и Томас раздраженно вздохнул.
— Я закончу тебя раньше магических. Их лица еще не согласовали..
«Магическими» были фигуры, которых Томас называл Апостолы. Двенадцать статуй, временно поставленные за алтарем — тела полностью закончены, но с гладким камнем вместо лиц.
«Я должен стать первым, иначе не смогу управлять ими» — сказал Терн.
— Я уже открыл тебе глаза. Ты сам можешь видеть, что другие лица еще не готовы.
«Открой их лучше».
— Хорошо.
Томас протянул руку к каменном лицу. Он коснулся губ, носа, глаз. Он знал каждую выпуклость, каждую бороздку, каждую отметку, оставленную его зубилом. Под его пальцами зерна камня были как галька на морском берегу. Он почувствовал нечто чужеродное под правым глазом, надо снять лишний известняк. И в короне Терна тоже что-то неправильное, дефект в мягком камне, который необходимо тщательно обработать, иначе она треснет. Пальцы пробежали по терновым губам, мужским губам, старое холодное дыхание слегка коснулось его, человек из лесной страны выдохнул воздух своего времени, воздух далекого прошлого. Томас опять коснулся глаз и почувствовал, как глазные яблоки задвигались — они хотели видеть лучше.
«Я в деревянной могиле, и между нами лежит тысяча лет, — сказал Терн. — Быстрее, быстрее. Верни меня назад».
В сгустившийся темноте, работая только на ощупь, Томас обрабатывал лицо, возвращая к жизни погибшего бога. В тихой церкви раздались последовательности резких нот, играла каменная музыка. Но о ней ничего не знал сторож, Джон Тагворти, сидевший у своего костра. Он мог бы заметить сальную свечку, горевшую над облаками, этой тихой летней ночью он мог бы почувствовать, как кто-то пукнул в далеком замке, но шум человека и природы давно перестал тревожить его чувства.
— Томас! Томас Уайет! Где ты, во имя Господа?
Голос, долетевший снизу, так потряс Томаса, что он уронил стамеску и порезался, отчаянно пытаясь поднять ее. Он долго молчал, яростно ругая Юпитер и банду ярких звезд, вывалившуюся на небо. Сейчас церковь превратилось в тень в темноте. Глядя через северную арку, он мог видеть человеческую фигуру, но это была только незаконченная деревянная статуя. Он протянул руку к тяжелому каменному блоку, который должен был покрыть каменным лицом, и тут опять услышал голос:
— Черт бы побрал твое брюхо, Томас Уайет. Это Саймон. Саймон, сын мельника!
Томас подполз к краю галереи и заглянул вниз. Там кто-то двигался. Бледное лицо Саймона повернулось и посмотрело на него.
— Я услышал, как ты работаешь. И над чем?
— Ни над чем. — солгал Томас. — Практикуюсь, пробую хороший инструмент на хорошем камне.
— Покажи мне лицо, Томас, — сказал более молодой человек, и Томас почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Откуда он знает? Саймону недавно исполнилось двадцать, он был женат уже три года, и, как у самого Томаса, у него не было детей. Конечно, он еще не был подмастерьем и работал на мельнице отца, хотя и проводил много времени в полях, как на семейных полосках, так и на полосках, принадлежавших Замку. Однако он страстно хотел стать камнетесом и членом Гильдии.
— Что за лицо?
— Спусти лестницу, — потребовал Саймон, и Томас, неохотно, дал лестнице соскользнуть вниз. Мельник, тяжело дыша, взобрался на галерею. От него пахло чесноком. Он изо всех сил вгляделся во тьму:
— Покажи мне зеленого человека.
— Объясни, что ты имеешь в виду.
— Брось, Томас! Все знают, что ты делаешь Хозяина Леса. Я хочу посмотреть на него. Хочу знать, как он выглядит.
Томас потерял язык. Его сердце то билось, то замирало, попеременно. Каждое слово Саймона вонзалось в тело, как нож. Все знают! Как может хоть кто-нибудь знать?
Терн говорил с ним и только с ним. Он потребовал, чтобы камнетес сохранил все в тайне. Тридцать дней Томас Уайет рискует жизнью, зная, что его не просто выпорют, но, почти наверняка, повесят за богохульство. Он рискует жизнью ради тайного мира. И все это знают?
— Если все знают, почему меня до сих пор не остановили?
— Я не имел в виду все, — сказал Саймон, слепо ощупывая стены в поисках работы Томаса. — Я имел в виду деревню. Там все шепчутся. Ты герой, Томас. Мы знаем, что ты делаешь, и для кого. Это возбуждает; это правильно. Я танцевал с ними на лесном перекрестке. И я носил огонь. Я знаю, сколько силы осталось здесь. Я могу поклясться именем Господа — и мне ничего не будет. Он не имеет власти надо мной или любым из нас. Он не принадлежит Пляшущему холму. Не беспокойся, Томас. Мы друзья… А!
Саймон нашел свободный камень. Тот был тяжелым, и Саймон громко кряхтел, когда, приняв на себя вес, аккуратно опускал его на пол. Отдывавшись, он протянул руку к каменному лицу. Но Томас видел, что юноша отдернул руку, его пальцы так и не коснулись драгоценного лика.
— Томас, в нем есть магия, — восторженно сказал Саймон.
— Только мастерство — работать по ночам, сражаться со страхом — достаточно одного мастерства, я бы сказал.
— В этом лице есть магия, — повторил Саймон. — Магия выкачивает силу из земли под собой. Она долбит Танцующий холм. Томас, в его глазах вода. Влага старого колодца. Лицо просто изумительно.
Он посражался с облицовочным камнем и поставил его на место.
— Хотел бы я, чтобы это был я. Хотел бы я, чтобы зеленый человек выбрал меня. Что за ужас, Томас. Честно.
Томас Уайет с изумлением глядел на друга. Неужели это действительно Саймон, сын мельника? Тот самый юноша, который уже десять лет несет Крест каждое Воскресение Христово? Саймон Мельник! «Я танцевал с ними на лесном перекрестке».
— С кем ты танцевал на перекрестках, Саймон?
— Сам знаешь, — прошептал Саймон. — Он жив, Томас. Они все живы. Они здесь, вокруг нас. Они никогда не уходили. Повелитель Леса показал нам…
— Терн? Ты его имеешь в виду?
— Его! — Саймон указал на скрытую нишу. — Он здесь уже несколько лет. Он пришел в то мгновение, когда монахи решили построить церковь. Томас, он пришел, чтобы спасти нас. И ты помогаешь… Я тебе завидую.
Саймон спустился по приставной лестнице. Незаметная ночная тень бросилась к высокой арке — в ней скоро будет установлена дубовая дверь, — пронеслась через взболтанную грязь холма, вокруг леса, и побежала туда, где темнела спящая деревня.
Томас, соскользнувший вслед за ним, поставил лестницу к стене. Он вышел на открытый холм и, едва прикрытый от костра сторожа, посмотрел на север, поверх леса, туда, где тракт, идущий по гребню холмов, казался высокой темной лентой на фоне бледного серого свечении облаков. Ниже тракта горел костер. Он знал, что видит лесной перекресток, где вымощенный камнем тракт, построенный еще римлянами, пересекал заброшенную дорогу между Вудхерстом и Бидденденом. Ребенком он играл там, хотя ему и запрещали ходить по сломанным камням заброшенной дороги.