Но как он мог забыть о Фергусе, который был его единственным другом на протяжении недель и месяцев боли? Фергусе, который ставил свою дружбу с Кайленом так высоко, что решил прорваться через магической барьер и последовать за Кайленом через реку.
— Подожди меня! — крикнул Фергус, и Кайлен в замешательстве вскочил на ноги и с криком «Нет, назад! Нет, Фергус, не сейчас, не сейчас!» подбежал к краю воды, крепко держа копье в правой руке.
— Я иду с тобой, — крикнул в ответ Фергус, его лицо выражало замешательство и панику. Он был уже по голень в воде. — Я сказал, что пойду с тобой, и я иду. Я не боюсь, Кайлен, действительно не боюсь. Я пересеку реку, и мы убежим вместе, как договорились.
Он зашел глубже, и река поднялась против него. Он шел к порогам, в глазах стояли слезы, лицо искажено страхом. Люди, убившие чужеземца, молча наблюдали за ним, опасаясь за жизнь мальчика и удивленные его мужеством — они не понимали зачем он собирается рискнуть жизнью в самых опасных водах, которые они когда-либо видели.
— О, Фергус, нет… ты должен слушаться меня. Вернись, пожалуйста! Не иди за мной, не выдавай меня… вернись!
Но мальчик упрямо шел дальше, страх затмил его рассудок, храбрость и чувство чести ослепило его, и, к ужасу Кайлена, он не слышал страшных слов своего многолетнего друга.
И Кайлен понял, что очень скоро все на берегу узнают, что пороги и быстрое течение — иллюзия. Вот тогда больше не будет убежища для мальчика и безопасного места для духа девочки, которая однажды сможет вернуть дух жизни народу, такому же далекому и чужому для Кайлена, как и его собственный.
И, тем не менее, остановить его… неужели ему придется разорвать себе сердце и душу и пожертвовать другом ради свободы? Но даже и тогда все будет возможно. Но как может Кайлен спастись, не используя это самое копье, символ мира и сострадания, символ всего, что может сделать нацию великой в другие, более счастливые времена?
И как только он подумал об этом, в его сознании опять возникли отчетливые образы — убийство, бегство, хладнокровный убийца плачущей девочки, мужчина, дорого заплативший за свое преступление, человек, которого угрызения совести и осознание красоты той, кого он убил, превратили из наемника в стража. Он убежал с копьем, создав в уме легенду о сверхъестественном существе в наконечнике. Но там нет никакой магии, сообразил Кайлен. Копье — холодное, смертельное оружие — было всем, что осталось от нее. Именно рогатый человек являлся угрозой для тех, кто преследовал его, человек с памятью, которую надо было уничтожить. Сейчас он мертв, и оружие стало простым оружием. Будет оно уничтожено или нет, это не изменит память о Рианне в далекой земле. Это копье или другое, какая разница, а вот слова, легенда — это действительно важно.
Достаточно взрослый, чтобы осознать эту простую правду, Кайлен был слишком молод, чтобы сообразить — чем проще символ, тем лучше он служит иллюзии надежды. Он швырнул копье на другой берег и равнодушно смотрел, как чужеземцы уничтожают его. К тому времени, когда Фергус, с сияющим лицом, вышел на ближайший берег, чужаки уже ушли.
Кайлен отвернулся от своего друга и спокойно пошел от реки.
Время дерева
Все знаки говорят о том, что долгая зима идет к концу. Огромное пространство тундры, странного голубоватого оттенка, все еще мерцает и дрожит под кусачими ветрами раннего утра. Тем не менее на юге, ниже вспухшего холма с глубоким озером посреди, Пупа, уже видны признаки зелени. Я уверен, что свежая и энергичная трава уже начала распространяться по земле. С мой постоянной точки зрения трудно смотреть далеко на юг, но иногда запах новых лугов и цветов сменяет холодный и жалящий зимний ветер и вонь тундры.
И мне не так холодно.
День разгорается, и тундра слегка подсыхает. Ее скользкий блеск тает, и я представляю себе, что воздух наполнен жужжанием и гулом насекомых. Озеро, однако, остается полным. Я бросил игру — попытки осушить его. Вода богатая и застоявшаяся. Я не могу видеть достаточно ясно, но я представляю себе густую, изобилующую паразитами зелень, которая кормится медлительной и мертвой жизнью, падающей в мрачные глубины озера. И, как доказательство приближающейся весны, на его краях ростут тростники. Опять, мне тяжело видеть детали, но их крошечную поросль трудно не заметить, и ветер из северных пещер хватает и дико трясет высокие головки тростника.
Я подозреваю, что мигрирующая птица-жизнь уже поселилась на берегах озера. Если бы я увидел ее, то, конечно, не сомневался бы. Однако кое-что не вызывает сомнений: я чувствую темное движение на просторах тундры, в маленьких долинах между Грудными холмами. Это ближе к моей точке наблюдения, и здесь моя лупа более эффективна: я могу точно сказать, что от земли отделилась тень. Быть может это ничего не значит, и это просто тень от облака. Но мне кажется, что я являюсь свидетелем первой миграции — возвращаются стада каких-то оленей, возможно северных. Мои сны часто наполнены странными дикими криками.
Начали появляться первые леса, которые принесли с собой странное чувство боли и новое ощущение времени. Я осознал, как долго жил по времени пустых равнин; столетия тишины, только шум ветра и шелест воды. Как медленно текло время, следуя за уходом льда с севера земли. Застоявшееся время, чем-то похожее на застоявшуюся воду на торфяных болотах. Приостановленное время. От восхода солнца до восхода луны, земля шептала и вздрагивала, высыхала и опять становилась мокрой, но ничего не менялось. Готовая вырваться наружу жизнь лесов спала под кожей земли, клетки были спокойны, как болото.
Внезапно начала появляться жизнь, и, наконец, я начинаю жить по времени деревьев. Все изменяется. Я чувствую, как время колеблется, словно его треплет ветер, чувствую жизненный смысл времени, чувствую, как оно растягивается. И это больно. Это привносит странный дискомфорт как в саму землю, так и в восприятие земли. Леса начали быстро расти. Стволы становились все толще и поднимались все выше. Они распространялись, занимали все большую площадь, они дрожали от верхушки до корней. Они впитывали память леса из клеток, ждавших под землей, они выпивали генетической код, они жадно съедали массу молчаливых хромосом.
Тишина? Ее больше нет. Дерево внутри человека — забытая часть истории, тайное присутствие первозданного растения — пустило корни в человеческую плоть, и березовые рощицы начали распространяться. Они появились в долинах Таза, покрыли пологие склоны Мужского холма. Они достигли хребта Бедра, спустились вниз, насколько смогли, по острому хребту Кости на равнину Икры. Пересекли равнину Таза и добрались до озера в пупке. Пупа.
Вода сверкает новым и привлекательным светом. Сейчас она серебряная. Затхлый запах исчез. Когда я погружаю палец в глубину и пробую воду на вкус, она кажется сладкой. Вся грязь улетает перед согласованным наступлением берез и елей.
Я живу по времени деревьев, и, тем не менее, понятия не имею, как сравнивать это время со временем мира за пределами этой земли. Для меня — глядящего с севера — день остального мира кажется… сколькими же годами, по времени этого леса? Двумя сотнями? Тремя?
Каждый день зимняя лесная страна еще немного протягивается на север, окружает озеро, покрывает впадины равнины Солнечного сплетения, распространяется вдоль Грудинной долины и забирается на Грудные холмы, и даже поднимается на невысокие курганы (похожие на могильники какой-то забытой цивилизации) с буграми на вершине. Трудно видеть эти зимние деревья, тем не менее их корни — как шипы, воткнутые в плоть. А сами они похожи на колючки. Это еще редкий лес, сражающийся за жизнь в холодном воздухе, пожирающий и приручающий кислую землю, которую так много столетий покрывала кожа.
Прошло очень много времени с отступления льда. Разделяя время между деревьями и землей, я начал забывать событие, которое ускорило движение льда. Ледовый период стирается из памяти, как и событие, которое все это начало. Иногда я стараюсь сохранить в сознании эти нереальные образы: «холодильная камера» моего университета; лаборатория высоких технологий, где я работал над исконной ДНК, последовательности генов которой сохраняют воспоминания о первобытном окружении; кодоны, содержащие странное эхо давно исчезнувшего мира; внезапная тревога в холодильной камере; мое удивление, потом скольжение; дверь, захлопнувшаяся передо мной; ощущение льда, наросшего на лицо и плечи.
Я знаю, что меня выволокло из морозильника, но я не помню, как меня спасали. Я знаю, что лед толщиной в миллиметр покрывал меня с головы до груди; потом он медленно растаял, но это прерванное движение льда каким-то образом активировало скрытую память в земле подо мной…
Вот так появились леса. Это было невозможно предусмотреть. Зато теперь можно увидеть, как все это будет развиваться!
В этот микромире воцарился более мягкий климат. За пределами моей комнаты холодно и идет дождь, обычный день начала лета. Внутри сухое приятное тепло занимает тот самый объем, который стал микросредой дикого леса. Раньше березовый лес владел высотами на севере, но сейчас там уже много чудесно пахнущих сосен.
Я весь зарос щетиной. Зудит там, где деревья появились на более мягкой коже под подбородком. Когда волосы человека-земли выпадают, остаются очень чувствительные места. Иногда я спрашиваю себя, не растут ли деревья из фолликулов самих волос. Линия деревьев обрывается под губами, однако она уже распространилась настолько, что покрыла щеки. Макушка облысела и стала холодной на ощупь, словно зима все еще правит там. Когда я чешу щеки, я спрашиваю себя, какой урон я могу нанести, но через лупу и в зеркале вижу гордые еловые рощи, сохранившиеся после жестокого касания Гиганта, на чьем теле начал развиваться этот мир.