«Нет! Выбрось эту мысль из головы», твердо сказала она себе. Джинни повернулась и нагло посмотрела на средневекового монстра, сторожившего дверь в церковь под ними. И засмеялась, потому что его можно испугаться только тогда, когда думаешь, насколько он ужасен. На самом деле он выглядел почти нелепо: разинутый V-образный рот, вывалившийся язык, остроконечные уши, впалые щеки, единственный, но широко раскрытый глаз и выдолбленный зрачок…
В деревне под ними бурлила жизнь. Куча для костра на маленькой площади перед церковью поднималась до по истину монументальных высот. Остальные дети помогали громоздить в нее вязанки дров и сломанную мебель. Посреди кучи торчал большой кол, который использовали, чтобы удержать большую часть деревянных предметов на месте.
На некотором расстоянии от будущего пламени костра была отгорожена большая область для танцев. Ворота церкви увили розами и лилиями. Сам Гаргулья уже увел паству от службы на «Канун Повелителя» к местам празднества. Джинни захихикала, вспомнив, как он выглядит: темная, доходящая до коленей сутана, белые костистые ноги, прыгающие и дрыгающиеся вместе с Узерами и местными Скарроменами; колокольчик на каждой лодыжке придавал ему вид дурака, каким, по ее мнению, он и являлся.
На дальнем конце деревни дорога из Уитли Нук прорезала южную стену старой земляной крепости и вилась среди покрытой черепицей коттеджей, в одном из которых жила Джинни. И здесь уже горели два маленьких костра, по обе стороны старой дороги. Ветер подхватывал дым и уносил его из долины. Стоящие на церковной башне дети наслаждались запахом горящего дерева.
И они слушали музыку танцоров, которые все еще кружили между Уитли Нук и Мидлберном.
Завтра они будут здесь. Даже издали было видно, как лучи солнца освещают их белые костюмы и вспыхивают на мечах, поднятых высоко в воздух.
Узеры идут. Такеры идут. Скоро в деревню придет дикий танец.
3
Она проснулась как от удара, заплакала, а потом мгновенно замолчала, увидев пустую комнату и яркий свет дня, вползавший внутрь над плотными шторами.
Сколько времени? В голове еще играла музыка, звенели колокольчики, били кожаные барабаны, глухо сталкивались деревянные потешные шесты. Но сейчас снаружи все было тихо.
Она свесила ноги с кровати и задрожала, когда к ней вернулось неприятное эхо прилипчивой песни, песни из ночного кошмара.
Оказалось, что она бормочет слова, которые преследовали ее ночью. Словно она должна была повторить мрачный припев перед тем, как тело разрешит ей снова двигаться, снова стать ребенком…
«Ах мамочка… три юноши… двое не видели… один был слеп… ах мамочка, ах мамочка… мрачноглазые придворные… слепой танцует… за ним следуют чудовища, чудовища танцуют…»
Издали донесся звон церковного колокола, низкий многократный благовест, пять ударов и шестой, на мгновение отсроченный.
«Пять ударов для Повелителя, и один для огня! Не может быть, что пришло время. Не может быть! Почему мама не пришла и не разбудила меня?»
Джинни подбежала к шторам, отдернула их и посмотрела на пустынную улицу, а потом вскарабкалась на подоконник, чтобы посмотреть на площадь через верхнюю часть окна.
Площадь была полна неподвижных фигур. Вдали слышалось пение паствы. Служба в честь «Кануна Повелителя» уже началась. Началась! Процессия уже прошла мимо дома, она узнала об этом только в полусне
Она с возмущением закричала и вылетела из спальни в маленькую гостиную. Судя по часам на каминной полке, полдень уже прошел. Она проспала… она проспала пятнадцать часов!
Схватив одежду, она быстро натянула ее на себя, даже не расчесав волосы, хотя и символически попыталась почистить туфли. Это «Канун Повелителя». Сегодня она должна быть умной. Она перерыла все, но не нашла ожерелье с колокольчиком. Она надела красные туфельки и платье в цветочек, набросила на плечи розовый шерстяной кардиган, схватила замысловатую шляпку, посмотрела на нее и забросила на вешалку… и вылетела из дома.
Джинни побежала к церковной площади по той самой дроге, по которой должна была пройти колонна танцоров. Она чувствовала в глазах слезы, слезы разочарования, гнева и раздражения. Каждый год она глядела на эту процессию из своего сада. Каждый год! Почему мама не разбудила ее?
Она любила шествия, ряды танцоров в белых плащах и черных шляпах, ленточки, цветы, колокольчики, привязанные к щиколоткам, коленям и локтям, мужчины на палочках с лошадиными головами, дураки со свиными пузырями на палочках, женщины в кружащихся юбках, Такеры, Пикерманы, Узеры, чернолицые Скэрроумены… все они идут мимо дымящихся костров к южным воротам, каждый поворачивается и делает знак мира, а потом прыгает и приплясывает по дороге, умудряясь бить в барабан, меланхолически плакать на скрипке, брать печальные аккорды на аккордеоне или испускать трели на губной гармошке.
И она это пропустила! Проспала! Осталась в мире ночных кошмаров, где ее преследовал призрачный слепой…
На бегу она плакала от разочарования!
Она остановилась на краю площади и, переведя дыхание, стала выискивать глазами Кевина, Мика или любого другого из их маленькой банды, имевшей лагерь в земляных стенах старой крепости. Но она не видела их. Тогда она перевела взгляд на ряды молчаливых танцоров. Они распределились по площади и стояли, линии мужчин и линии женщин, лицом к покойничьим воротам на кладбище и открытым дверям церкви. И они стояли в абсолютном молчании. Казалось, они даже не дышали. Иногда, прокладывая себе дорогу в церковь, где беспокойно жужжал голос Горгульи, она задевала одного из них, и тогда звенел бубен или устало вздыхал аккордеон. Мужчина, державший инструмент, взглядывал на нее и улыбался, но она знала, что не стоит беспокоить Скэрроуменов, когда из церкви доносится голос священника.
Пригнувшись и сделав знак мира, она прошла через ворота, под лилиями и розами, перепрыгнула через порог и влетела в мрачную, заполненную народом церковь.
Священник уже заканчивал проповедь, обычную скучную проповедь в праздничный день.
— И мы клянемся, — нараспев произнес мистер Эшкрофт. — Мы клянемся верить в жизнь после смерти, клянемся верить в Бога, который больше, чем само человечество…
Она увидела Кевина, который стоял, ерзая, между родителями, четыре скамьи вперед. И нет даже следа Майкла. Но где же ее мама? Впереди, почти наверняка…
— Мы верим в воскрешение Мертвого и верим в искупление. Вместе с теми, кто умер до нас, мы клянемся, что соединимся с ними в великой Славе нашего Повелителя.
— Кевин! — прошипела Джинни. Кевин заерзал. Священник продолжил жужжать.
— Мы клянемся все этим, и мы верим во все это. Наше время в физической реальности — время испытания, время поверки, проверки нашей чести и нашей веры, веры в тех, кто ушел не на совсем и ждет, чтобы воссоединиться с нами…
— Кевин! — опять позвала она. — Кевин!
Ее голос прозвучал слишком громко. Кевин оглянулся и побелел. Его мать тоже оглянулась, потом опять повернулась к проповеднику, использовав локон его курчавых волос, чтобы показать, что она имеет в виду.
Его крик даже услышал сам Гаргулья, которые слегка заколебался, но потом закончил проповедь:
— Этот ослепительный свет стоит за праздником «Канун Повелителя». Не думайте о Смерти, думайте о Жизни, которую наш Повелитель приносит нам.
Где же ее мама?
Перед тем, как она успела подумать еще, чья-то рука схватила ее за плечо и потянула назад, к порогу церкви. Она, протестуя, посмотрела вверх и увидела мрачное лицо мистера Бокса, глядевшее на нее.
— Джинни, выйди наружу, — сказал он. — Немедленно.
Внутри паства начала распевать молитву Повелителю.
Он толкнул ее к розовым воротам, за которыми Узеры и Скарроумены ждали окончания службы. Чувствуя себя несчастной она пошла к ним и, проходя мимо самого близкого к ней мужчины, ударила в его бубен. На тихой летней площади раздалось громкое звяканье бубенчиков.
Мужчина не пошевелился. Она остановилась и вызывающе уставилась на него, потом опять ударила в бубен.
— Почему вы не танцуете? — крикнула она ему. Он не обратил на нее внимание, и она крикнула опять: — Почему вы не играете? Играйте! Танцуйте по площади! Танцуйте! — Ее голос сбился на пронзительный крик.
4
Сумерки так и не настали. За несколько минут ранний вечер перешел в темную ночь, и факел зажег костер; пламя впечатляюще взметнулось вверх, остановив всякую деятельность. Сияющие угольки устремились в беззвездное небо, и деревенская площадь задохнулась от сладкого запаха горящего дерева. Исчезли последние запахи жаренного быка, скелет животного разрубили на куски рядом с «Красным Львом». Несколько пенсов за фунт костей вместе с остатками мяса. Перед «Кустом и Шиповником» мистер Эллис вымел сто фунтов бутылочных осколков. Мик Фергюсон привел банду детей, и они покатили пустой бочонок к южным воротам, где все еще дымились огни.
Танцы прекратились. Люди теснились вокруг огня. В пабах раздались недовольные голоса, когда танцоры и туристы наперебой требовали новые порции эля. Этим днем правил управляемый хаос, в центре которого находился костер, чей свет подчеркивал впечатляющие детали убранства серой церкви и болотистая зелень посреди площади. Позади высоко взметнувшейся церковной башни царила темнота, хотя люди в белых плащах и черных шляпах, негромко разговаривая, непрерывно ходили через покойничьи ворота и вокруг церкви, и рассеивались, вновь появляясь на площади. Здесь они опять били в барабаны, бубны и другие музыкальные инструменты, и размахивали поддельными мечами.
Джинни бродила между ними.
Она никак не могла найти мать.
И она знала, что что-то неправильно, совсем неправильно.
Она слегка успокоилась, когда бородатый малый опять позвал танцоров морриса, и двенадцать крепких мужчин, ни один из которых не жил в Скэрроуфелле, выбежали из «Куста и Шиповника» и, звеня колокольчиками, побежали на танцевальную площадку. Здесь они засмеялись и, под нытье аккордеона, устроили потешный бой на дубинках. Потом они выстроились в линию и, звеня колокольчиками и дрыгая ногами, засмеялись опять и начали подпрыгивать в ритм