Ивонн смотрела, как работают мои пальцы, и достаточно часто добавляла свою букву. Таким образом я напечатал:
НОВОСТИЗ: УЧЕ НЬЕКИ НА УСК£ОРЕН'1/3ИИ
ЖИКЗНЬ ПРИ ПО%МОЩИ ХИМБИИ
— Что это означает? — спросила она, указывая на строчку.
— Немного больше, чем я собирался написать, — ответил я. «Жикзнь» мне даже понравилась. Я прочитал ей настоящий заголовок, и Мартин сорвался со скамьи, гудя, как мотоцикл и соответствующим образом махая руками, и вновь понесся вдоль лаборатории.
Только средних лет няня (ее глаза смешно распахнулись, когда человек-мотоцикл столкнулся с ней) сумела остановить его; она подобрала его и понесла, жалующегося, в маленькую кабину дезактивации. Оставаясь снаружи, она ждала, пока воздух стерилизуется, потом приказала ему раздеваться. Мартин опять стал жаловаться, но послушно снял с себя защитный костюм, и няня, вставив руки в перчатки-манипуляторы, протянула их в кабину и стала выполнять различную профилактику, которой наши субъекты подвергались каждый день; Мартин почти мгновенно перестал истерить.
Эксперимент начался на следующее утро.
Первые этапы, конечно, являлись ознакомительными процедурами — оба наших объекта знакомились с замкнутой окружающей средой, которое будет их домом на остаток их естественной и неестественной жизней. Мне было почти тоскливо глядеть на детей, зачатых, выросших и повзрослевших до возраста шести лет в Искусственном Моррис-Амнионе[21], которым предстояло заключение во второй матке, на этот раз для добра.
Окружающая среда представляла из себя замкнутую область в четверть мили в ширину и ровно четверть мили в длину. В середине, прямо за нашей лабораторией, находился парк с деревьями, скамейками и кустами. Это был центр всего окружения и область, в которой Мартин и Ивонн должны будут проводить большую часть времени. За парком находился поддельный город, дома и офисы, детализированные снаружи, но пустые внутри. Только десять зданий были закончены: дома родителей наших объектов, дома, с которых они будут жить после свадьбы (два, один намного больше другого) и офисы, в которых они будут работать всю жизнь.
Их привели в парк и оставили одних, под легким гипнозом, который должен был оградить их от понимания того, что город фальшивый.
Мартин, к нашему удивлению, воспринял окружающую среду с тревогой и опасениями. На открытом пространстве парка ему было неуютно — он не боялся его, но чувствовал себя несчастливым; мы не ожидали, что это произойдет с ним.
Я внимательно наблюдал за ним во время фазы ознакомления. Вначале он очень медленно ходил среди деревьев, очевидно сомневаясь, что нечто настолько неорганизованное вообще может работать. Он небрежно осмотрел город, просто приняв его существование. Потом он вернулся в парк, и я смотрел, как он сдирает кору с бо́льшего из двух дубов, которых мы вырастили. Он провел много времени, внимательно разглядывая тщательно подобранную микрофауну, которая кишела под содранным куском коры. Он, конечно, понятия не имел об искусственности экологии (по необходимости), хотя ему было очевидно — и мы не стали скрывать это от него, сделав исключение только для города — что природная среда неестественна. Но для того, чтобы ознакомление возымело эффект, ему не надо было знать, насколько она неестественно.
Ивонн, в отличие от избранного ей спутника, мгновенно освоилась со средой, и нам пришлом поднапрячься, чтобы вернуть ее в лабораторию. Это походило на игру: три или четыре техника в стерильных костюмах гонялись за одной девочкой в стерильном костюме внутри и снаружи всех каркасов, составлявших город. Вечером, когда я разговаривал с ней и вживлял ей один из бесчисленного числа контрольных устройств, которые будут сопровождать ее до самой смерти, она рассказала, как замечательно-свободно чувствовала себя, сидя на настоящей траве и собирая настоящие живые цветы. Мне было неприятно думать о том, что маленькая девочка, знавшая до этого времени только стерильность и бесплодность, сейчас находится в эквивалентном куске нереальности, и это вся реальность, которая ей понадобится. Она тосковала по внешнему миру, ей очень хотелось увидеть природу, и, возможно, ей не хватало инстинктивно осознаваемого ощущения ветра и дождя на своем лице. Так что она очень обрадовалась парку, воплотившем все ее мечты. И она сидела посреди нашего искусственного сооружения, наполовину осознавая этот факт, но находя его полностью подходящим.
Ивонн была очень упитанной девочкой, круглолицей и хорошенькой. У нее были темно-карие глаза и впечатляющее зрелище на голове — она завивала волосы в кудряшки; однако, повзрослев за последние несколько месяцев, она жаловалась, что волосы становятся жирными. Так что к тому времени, когда мы закрыли ее в искусственном мире за лабораторией, она стала носить прямые волосы, что ей не шло. Она быстро стала довольно жирной — хотя ничего такого, что не исчезло бы с взрослением. Тем не менее ее это совершенно не беспокоило, в то время как Мартин очень естественно — и почти патологически — стыдился своих выпирающих ребер.
Стоял май 94-го, на нас надвигалось лихорадочное лето. Окружение выглядело приглашающим, и в последние недели, пока дети и персонал яростно заканчивали последние приготовления ко Дню Закрытия, считалось почти преступлением то, что холодный парк должен был оставаться запретной зоной. В конце концов, экологической статус «свободен от болезнетворных микробов» подтверждался каждый день, и Мартин с Ивонн проводили время внутри, не одевая защитных костюмов.
Ближе к августу, когда атмосфера в лаборатории стала почти невыносимой, оба наших объекта полностью освоились в окружающей среде. Мы смотрели, как они играли и исследовали свою новою территорию, причем Мартин постепенно подбирался к ее границам, но все равно оставался несчастлив. Мы изнемогали от жары и спрашивали себя, кто является настоящим хозяином положения.
Как раз в это время к нам присоединилась последний член команды, молодая девушка, Жозефина Грейстоун. Два года назад она закончила базовую подготовку и принесла в лабораторию не только целесообразный подход, но и большой энтузиазм в области биологии; благодаря ней мы почти каждый вечер собирались на посиделки, во время которых оценивали, в целом, целесообразность биологического подхода.
Вскоре она заинтересовалась Реймондом МакКриди, около тридцати пяти лет, неженатым и необщительным, полностью погруженным в работу — к большой выгоде для научного сообщества, но к ущербу для личных связей между членами различных команд. МакКриди возглавлял нашу команду и дал начальный импульс этому особому эксперименту; кроме того, благодаря его давлению, Фонд Рокфеллера предоставил нам необходимые средства.
Жозефина изо всех сил пыталась вытащить МакКриди из его защитно-пробирной оболочки, и, действительно, еще до начала полной программы он стал настолько дружелюбным, что мог поговорить на темы, не связанные с биологией; но любому эмоциональному вовлечению было суждено остаться только мечтой Жозефины. А когда началась полная программа, МакКриди сосредоточился на руководстве двумя человеческими объектами, находившимися за стеной наблюдения.
В сентябре началась программа глубокого гипноза: часы и часы психологической и фактологической адаптации. Обеспокоенность Мартина была захоронена очень глубоко в его мозгу. В тестах, которые мы проделали за следующие несколько дней, появились признаки того, что он сможет принять окружающую среду, и она станет настолько близким ему, что он будет в состоянии побороть неопределенность, если она вернется в его сознание.
За три недели до первой из процедур быстрого роста, оба объекта получили Жизненное Образование. Команда План Жизни, которой руководил доктор Мартин Рич, провела шесть месяцев, разрабатывая и записывая почти четыреста лет повседневного опыта. Полный каталог друзей, знакомых и врагов, событий, состоявшихся и нет, трагедий и успехов. Один для Мартина, один для Ивонн. Обе системы постепенно сшивали вместе, пока они не слились согласно плану. Сначала им были имплантированы события, которые они якобы прожили, вместе со сложным комплексом визуальных и звуковых кодов, благодаря которым Оператор Жизни мог руководить событиями прямо из-за стены.
И, наконец, добавили огромный опыт, который они, на самом деле, не имели — двадцать девять «фиктивных» дней, которые якобы проходили, пока они спали каждую ночь; это давало им иллюзию наполненной активной жизни.
В первый день ноября ожидался снег, но унылые грозовые облака тучи исчезли ночью, так и не сбросив на землю свой груз. Именно в этот день началась полная программа.
Мне повезло, и я сумел отгулять рождественский отпуск до наступления Рождества. Я вернулся в Институт двадцать седьмого декабря и нашел на работе Жозефину, двух нянечек и двух техников. Команда План Жизни уехала в полном составе, оставив программу действий на следующие семь дней. Сам МакКриди почувствовал необходимость отдохнуть и проводил время в Лондоне.
— Вы могли бы отдохнуть вместе с МакКриди, — заметил я Жозефине, как всегда бестактно. — Любой из техников, оставшихся здесь на Рождество, был бы рад подменить вас.
— А почему я должна хотеть, чтобы меня заменили? — спросила она, когда мы готовились к дневному наблюдению.
— Чтобы быть с МакКриди? — «О, черт, — подумал я. — Похоже, я ступил на зыбкую почву».
Она с презрением посмотрела на меня:
— И почему я должна хотеть быть вместе с доктором МакКриди?
Я видел все предостерегающие сигналы, но инерция уже принесла меня к отчаянному заключению:
— Прошу прощения, я просто подумал, что…
— Я очень сомневаюсь, доктор Липман, — твердо сказала она, — что вы вообще умеете думать. То, что вы так смешно называете "мыслями", редко выходит за рамки наивного и поверхностного любопытства.
— Смотрите, я извиняюсь, давайте сменим предмет разговора.
Ее взгляд изменился — вместо презрения в нем появилось беспокойство.