[58]. Двигались они вяло, словно из последних сил. Впечатление всеобщей усталости подчеркивала их форменная одежда, казавшаяся какой-то вылинявшей. Они словно сливались с запыленностью окружающего пейзажа.
– Конечно, говорит, – наконец соизволила ответить Эва. – Это все идет от майя.
– Майя? Но почему?
– Вам надо заглянуть в участок, подписать показания. Через час я за вами зайду.
– Мы куда-нибудь пойдем?
– Ко мне домой. Поужинаем. Между нами, девочками…
48
Вилла Эвы Ариас была похожа на виллу Эдуардо Мансарены, только поменьше и поскромнее. Те же веранды и террасы, выходящие прямо в сад, открывая дом шуршанию листвы, дневному зною и ночному нашествию комаров. Второе отличие заключалось в том, что внутри оказалось полным-полно детворы. Жанну познакомили со всеми: Летисия, девять лет, Антон – семь, Мануэла – тринадцать, Минор – четыре года. Эва спровадила всю компанию на кухню, пообещав через несколько минут к ним присоединиться.
Жанна стояла в гостиной и разглядывала фотографии на бамбуковом комоде. Эва Ариас, где-то в джунглях, в камуфляже, потрясая поднятым вверх автоматом. Эва Ариас, снова в полевой форме, в обнимку с каким-то парнем, тоже военным, похожим на Че Гевару. Эва Ариас на вручении диплома юриста…
Жанна не могла не позавидовать этому существованию, проходившему под знаком любви и революции. Эва была настоящая воительница, сражавшаяся и за свою страну, и за свое женское равноправие. На сердце у Жанны потеплело. Плюс еще детский гвалт в соседней комнате… После ада больничной палаты она очутилась в раю…
Но главное, она была жива. В который уже раз ей удалось избежать худшего. Слишком частые столкновения со смертью имели и свои плюсы. Они заставляли заиграть новыми красками каждое прожитое мгновение, позволяли по достоинству оценить вкус каждой прожитой минуты. Жанна чувствовала, как в ее венах пульсирует кровь. Как это было чудесно. Бесценное ощущение.
– Хотела бы я сказать, что то было прекрасное время… Но я сама в это не слишком верю…
Эва Ариас вернулась в гостиную. Жанна держала в руках фотографию: на ней Эва с торжествующе поднятыми вверх руками сидела на броне танка, окруженная толпой ликующих товарищей.
– Но все же… Революция, любовь…
– Не забывайте о том, откуда мы вышли. Диктатура. Репрессии. Насилие. Никому не пожелаю жить под властью Сомосы. Я, например, потеряла всю семью.
Жанна поставила рамку со снимком на место:
– А что сталось с Сомосой?
– Сбежал в Парагвай в семьдесят восьмом. Президент Альфредо Cтресснер был его дружком. Дал ему охрану. Берег от покушений. Но не уберег. В каком-то смысле его конец был комичным.
– Как это?
– У Сомосы был недостаток – я имею в виду, один из многих недостатков, естественно. Он был жуткий бабник. И когда он начал клеиться к жене Cтресснера, президенту это не понравилось. Он открыл границу сандинистам, и они убили Сомосу. Расстреляли из противотанкового ружья. Как у вас говорят? Ищите женщину?
Жанна взяла другой снимок. Он изображал Эву вместе с ее «Че» в свадебных нарядах.
– Это мой муж, Альберто. Он умер два года назад. От рака.
– Соболезную.
– В годы революции мы чувствовали себя бессмертными. Непобедимыми. Но потом нам пришлось спуститься на землю. Политика, болезни, коррупция. Все пороки человеческой натуры… Они нас нагнали.
– Похоже, вы очень любили друг друга.
– Больше всего на свете Альберто любил революцию. И политику. Он был настоящий герой. В самом жестком смысле слова.
– Что значит «жестком»?
– Вы не читали мемуары Генри Киссинджера?
– Нет.
– Он там рассказывает о своем вьетнамском «альтер эго», Ле Дык Тхо, с которым он пытался вести мирные переговоры. «Ле Дык Тхо, – пишет он, – был человеком героической закалки. Нам трудно понять, что такие герои, как он, целиком состоят из воли, направленной на достижение одной-единственной цели. Они редко бывают приятными людьми: их нетерпимость граничит с фанатизмом, они не дают в себе развиться качествам, способствующим достижению согласия с прежним врагом». Альберто был как раз из таких.
Цитату она привела по-английски, а заключила свою речь уже по-испански. И тут же, без перехода, заговорила о расследовании:
– Мы разыскали телохранителей и слуг Мансарены.
– Они что-нибудь знают?
– Ничего. Во время убийства никого из них в доме не было.
– А дату установили?
– Судя по всему, позавчера.
– Почему они удрали?
– Они не удирали. Мансарена их отпустил. Ждал важного гостя. Тайного.
– Кого именно, не говорил? Хотя бы намеками?
– Именно что намеками. Своему доверенному лицу он сказал, что ждет двоих. Отца и сына.
Старик и Хоакин…
– Кроме того, – продолжила Эва Ариас, – он упоминал о каких-то исследованиях, способных изменить человеческую природу. По-моему, чистый бред… Во всяком случае, в одном можно быть уверенными: убийца или убийцы Эдуардо Мансарены не имеют ничего общего с сегодняшними фанатиками. – Жанна ничего не ответила – она в этом и не сомневалась. – Пойдемте, я приготовила тамаль.
Они устроились на веранде, слушая шелест пальм и птичьи трели. Жанну удивило, что комаров оказалось не так уж и много. Она заметила это еще накануне. Пока что это наблюдение оставалось единственной приятной неожиданностью, преподнесенной ей Никарагуа…
Эва Ариас расставила на столе блюда с кукурузными лепешками, авокадо, овощными бананами, творогом и знаменитым тамалем. Жанна уже знала, что это такое – отварное мясо, которое вместе с зернами кукурузы, помидорами и рисом заворачивают в лист банановой пальмы.
– Угощайтесь.
Жанна не стала скромничать и навалила себе полную тарелку еды. Она все еще жива, и это стоит отпраздновать. Каких-нибудь два часа назад она была в руках убийцы, а сейчас с аппетитом уплетает лепешки. Слишком быстрая смена декораций. И душевных состояний.
– Вот что я хотела вам рассказать, – снова заговорила Эва Ариас. – Экстремисты, убившие Нильса Агосто, наверняка гватемальцы. Майя. Но у майя особое отношение к крови. Их часто полагают достаточно мирным народом, в отличие от ацтеков, приверженных человеческим жертвоприношениям. Но и майя практиковали людские казни. Они вырывали у жертвы сердце и приносили его в дар солнцу, а кровью поили жаждущую землю. Кроме того, у них было в ходу самоистязание. Каждый приносил богам в жертву собственную кровь, и этот ритуал, как правило, был достаточно мучительным. Вообще страдание считалось самым надежным путем для общения с богами.
– Но какое отношение все это имеет к современности?
– Никакого. Если отвлечься от того факта, что майя не любят, когда у них берут кровь. Особенно в условиях больничного конвейера. Они воспринимают это как профанацию священнодействия.
– А что это за слова, которые бормотал убийца? Деревянный, глиняный, кукурузный?
– Отсылка к священной книге майя – «Пополь-Вух».
Название пробудило в памяти Жанны воспоминание, не имевшее никакого касательства к происходящим событиям. «Пополь-Вух»… Это была немецкая группа, которую в семидесятые годы наряду с Кеном, «Тэнджерин Дрим» и Клаусом Шульце слушала ее мать… У нее до сих пор в ушах звучала эта великолепная музыка, мощные синтезаторы, умопомрачительные ударные…
Она не без труда вернулась мыслями к культуре майя, пытаясь сообразить, что ей о них известно:
– Это кодекс?
– Ничего подобного. Вы путаете эпохи. Кодексами называли листы бумаги из древесной коры, на которую писцы наносили рисунки и символы. Те немногие, что сохранились, относятся примерно к двенадцатому веку. А «Пополь-Вух» – это рукописная книга, по всей видимости написанная в первые годы испанского завоевания. На языке киче, но латинскими буквами. Ее нашел в восемнадцатом веке монах-доминиканец.
– О чем она?
– О сотворении мира. О происхождении человека. Вначале боги создали глиняного человека, но он оказался слишком податливым, лишенным силы и малоподвижным. Тогда они вытесали мужчин из дерева, а женщин из тростника. Эти существа обладали даром речи, но души у них не было. Боги снова уничтожили свои творения, взяли кукурузу и из нее слепили людей – четырех мужчин и четырех женщин. Вместо крови впрыснули в них воду. У них получились существа совершенные. Слишком совершенные. Они обладали мудростью, и это делало их опасными. Тогда Хуракин, он же Солнце небес, дунул паром им в глаза, и люди утратили часть своей мудрости. Кукурузный человек и стал предком майя.
– Я так и не поняла, почему убийца называл всех этих персонажей.
– Потому что, пользуясь чужой кровью, мы рискуем деградировать. В понимании майя выжившие деревянные люди суть не кто иные, как обезьяны. И фанатики не желают молча смотреть, как Агосто с Мансареной загрязняют кровь кукурузного человека. Опять-таки, повторяю вам, это дикая чушь. Никарагуанцы – никакие не майя.
– Если я не ошибаюсь, Мансарена и Агосто открыли несколько филиалов в Гватемале.
– Очко в вашу пользу.
Жанна задумалась. Вся эта история уводила ее в сторону от Хоакина и его мотивов. Она сильно сомневалась, что он убивает людей по списку ради какой-то мифической чистоты крови.
– До меня дошли разговоры про зараженную кровь. Я имею в виду, действительно зараженную. Ту, что «Плазма Инк.» якобы завозит с северо-востока Аргентины. Что вы об этом думаете?
– Я в это не верю. «Плазма Инк.» – солидное предприятие, продающее кровь в Северную Америку. Если б у них возникли проблемы, Мансарена постарался бы немедленно их уладить.
И Эва решительным жестом, словно ставя точку, свернула лепешку и макнула ее в творог. Жанна доедала уже третий тамаль. Надо успокоиться. А то как бы ее не вывернуло наизнанку еще до окончания ужина…
– Ну а лично вы, Жанна Крулевска? Что вам понадобилось во всей этой мерзости?
Жанна как раз жевала, и это дало ей несколько секунд на раздумье. Она быстро соображала, как бы представить факты в наиболее выгодном для себя свете.