улыбке:
– Да я пошутил, compaсera. Не привык иметь дело с янки. – Он длинно сплюнул в направлении груды сложенных покрышек. – Mea culpa[67].
Жанна судорожно сглотнула:
– И?
– Говори, чего хочешь узнать. Разве я могу отказать такой крале?
Он послал ей воздушный поцелуй. Николас сделал еще шаг, но Жанна жестом остановила его:
– Я ищу сведения о Пьере Роберже.
Ансель присвистнул:
– Старая история.
– Кем он вам был?
– Другом. – Он прижал к сердцу ладонь. – Настоящим другом.
– Как вы познакомились?
– Было дело… В восемьдесят втором. Легавые нашли у меня в гараже кое-какие барельефы. Повязали. Начали допрашивать – по-своему, все больше кулаками. Если бы не Роберж, они бы меня шлепнули.
– Почему он вмешался?
– Потому что знал меня. Пропускали с ним иногда по стаканчику. А главное, он не любил крови. Видеть ее не мог.
– И что он сказал?
– Сказал, что за храмовые фрагменты отвечает иезуитская археологическая миссия. Их там тогда много работало, в районе Тикаля. Показал лицензии, еще какую-то хрень. И подтвердил, что передал мне экспонаты на хранение, потому что боялся, что в приюте их стырят. Они не поверили ни единому его слову, но Роберж намекнул, что готов хранить молчание насчет барельефов – они же захапали их себе. Все как в одном французском романе. Бывший каторжник обокрал священника, который его приютил…
– «Отверженные».
– Точно, «Отверженные».
– А что было потом?
– Потом мы стали с ним не разлей вода.
– А про мальчика вы помните?
– Еще бы! Такое не скоро забудешь. Дьявол во плоти.
– Вы имеете в виду его аутизм?
Ансель снова сплюнул на покрышки:
– Аутизм, скажете тоже! Говорю вам, он был воплощением демона!
Так, опять пошли суеверия.
– Он никогда не смотрел тебе в глаза, – продолжал индеец. – Что он там про себя думал? Даже Роберж ему не доверял. Все время ждал, что тот отмочит что-нибудь паскудное. Иногда мы это обсуждали. Роберж говорил, что ребенок послан ему Господом. Я бы сказал, все обстояло с точностью до наоборот – этого ублюдка ему подкинул сам черт.
Подпольный торговец историческими ценностями говорил странным голосом. Высоким, почти писклявым, но в то же время ломким, навевающим мысли о пыли и ржавчине.
– Он никогда не упоминал, откуда взялся этот мальчик?
– Никогда. – Ансель потер рукой плохо выбритый подбородок. – Но вот что странно…
– Что странно?
– Роберж боялся, что парня у него отберут. Постоянно жил настороже. Только я не представляю, кому могла понадобиться эта мерзкая тварь…
Жанна не осмелилась достать блокнот:
– Вы не могли бы рассказать, в чем проявлялись зловещие стороны его натуры?
Индеец пожал плечами – руки он по-прежнему держал глубоко засунутыми в карманы:
– Вечно сидел в своем углу. На улицу выходил только по ночам. Вампир, чистый вампир! Однажды Роберж проговорился, что мальчишка видит в темноте.
– Вы не помните, у него были проблемы с руками?
– Проблемы! Это мягко сказано. Один раз я застал его во время припадка. Он катался по земле и рычал что твой ягуар. Потом вдруг раз – и дунул прятаться в хижину. На четвереньках, говорю вам! Руки выкручены, а сам так и чешет, так и чешет. Макака, как есть макака!
Это была первая конкретная деталь, увязывающая прошлое с настоящим. Злобный ребенок в 1982 году. Убийца-каннибал сегодня.
– Расскажите, как убили индейскую девушку.
– Да я уже не помню, когда это было.
– Не важно. Расскажите что помните.
– Девчонка жила возле Санта-Катарина-Палопо, это на озере. Никто так и не узнал, что там в точности произошло, но только, когда ее нашли, она была разорвана на куски. И наполовину обглодана.
– Пьер Роберж что-нибудь говорил об этом убийстве?
– Нет, ничего. Я уж потом узнал, что он повесил его на себя.
– А вы сами что об этом думаете?
Ансель снова сплюнул. Вокруг него громоздились какие-то железяки, на полках лежали ветровые стекла, на стенах висели номерные знаки. В слабом свете единственной лампочки все эти груды металла поблескивали, словно рассыпанные щедрой рукой драгоценности. В воздухе витали запахи горелого масла, бензина, влажной земли.
– Брехня. Роберж бы и мухи не обидел.
– Почему он признался в убийстве?
– Покрывал этого дьяволенка.
– Значит, девушку убил Хоакин?
– Какой еще Хоакин? Мальчишку звали Хуаном.
Жанна и не заметила, как поменяла имена. Но это не имело никакого значения, она нисколько не сомневалась – нутром чуяла – речь идет об одном и том же ребенке.
– Хуан, конечно, Хуан. Извините. Но почему вы так уверены, что это его рук дело?
– Так он же ужас что вытворял! Как-то раз его поймали в курятнике. Что, по-вашему, он там делал? Пил куриную кровь! И жрал курей. Живьем! Чудовище, а не ребенок.
Наконец-то Жанна приблизилась к убийце. Она почти физически ощутила его присутствие где-то рядом. Быстро опросила Анселя о дальнейших событиях. Освобождение Робержа. Его самоубийство. Одна деталь не давала ей покоя:
– Мне сказали, он застрелился. Но где он достал оружие?
Ансель расхохотался:
– Сразу видно, вы ничего не смыслите в том, что здесь тогда творилось. Шла война, se-ño-ri-ta. – Последнее слово он произнес по слогам, подчеркивая наивность Жанны. – Роберж прятал у себя в приюте раненых повстанцев. В саду у них был зарыт целый арсенал.
– Допустим. Вы разговаривали с ним перед тем, как он покончил с собой?
– Нет. Но он оставил мне письмо.
– Оно у вас сохранилось?
– Нет. Он просил, чтобы я его похоронил. Никто другой не пожелал бы связываться. Иезуит, который сам снес себе башку, – это, знаете ли, дурно пахнет. Даже в те времена такого не одобряли. Он объяснил, где и как я должен его похоронить. Что написать на могиле.
– Эпитафию?
– Ну да, чего-то там на латыни. Я уж не помню.
– А где его могила?
– На кладбище в Сололе. Вернее, рядом с кладбищем. Местные жители не позволили иезуиту-самоубийце покоиться бок о бок с их покойниками. – Он перекрестился. – Это приносит несчастье.
– Это все?
– Нет, не все. Он попросил меня сделать еще одну вещь. Совсем уж странную…
– Что именно?
– Вместе с ним закопать его дневник. «Это ключ ко всему» – так он говорил. И велел положить дневник ему под затылок.
Не дав себе труда задуматься, она бухнула:
– Сколько за то, чтобы отрыть этот дневник?
– Chela, ты, видать, не поняла. Я ж тебе говорю: дневник похоронен вместе с хозяином.
– Сколько за то, чтобы отрыть священника?
Ансель замер. Николас напрягся:
– Майя такими вещами не занимаются.
Кажется, впервые Николас выразил полную солидарность с коротышкой. Ансель от злости аж затрясся. Правая нога у него прямо-таки ходила ходуном. Сейчас схватит мачете, мелькнуло у Жанны, и раскроит мне череп. Но тут на лицо индейца вернулась улыбка. Хитрющая.
– Тысячу долларов, nena[68]. Разрывать могилы – мое ремесло.
– Пятьсот.
– Восемьсот.
– Шестьсот.
– Семьсот. И твой недобеленный идет с нами. Мне понадобится помощник.
Жанна обратила к Николасу вопросительный взгляд. Тот согласно мигнул. Не мог же он показать Анселю, что боится. Она вывернула карманы. Триста долларов.
– Остальное, когда получу тетрадь.
– Заходите за мной в полночь.
– Спасибо, – бросила она. – Вы смелый человек.
Ансель засмеялся. Как ни удивительно, зубы у него оказались превосходные.
– Знаете, как в наших краях распознают нефрит?
– Это такой зеленый камушек, да?
– В этих местах много зеленых камней. Берете нож. Скребете камень. Если остаются следы, значит, никакой это не нефрит. А вот если нож не оставляет никакого следа – это точно он, нефрит.
– На вас ничто не оставляет следов?
– Как на любой драгоценности.
На улице Жанна снова взглянула на Николаса. Тот не скрывал злости. Меня не проведешь, говорил весь его вид. Жанна поняла. Если она хочет, чтобы водитель участвовал в этой авантюре, ей придется выложить еще семьсот долларов. Как минимум.
55
На обратном пути Жанна заметила банкомат – наверное, единственный в городе. Она вооружилась своей карточкой «Visa» и сумела извлечь из автомата примерно 500 долларов – в кетцалях. Уже неплохо. Она прикинула: после покупки билета на самолет и оплаты проживания в «Интерконтинентале» ее счет практически опустел. Надо срочно позвонить в банк, распорядиться, чтобы они перевели на текущий счет ее депозитный вклад. Там у нее три тысячи евро – все, что удалось отложить на черный день. Ее вновь охватило ощущение, что она дематериализуется. Она тратила деньги, словно сбрасывала с себя телесную оболочку. Когда за душой не останется ни гроша, она приблизится к сути.
Жанна собрала банкноты и спрятала их в сумку. С Николасом она рассчитается часами. Отдаст ему «Картье», за которые в свое время выложила две тысячи евро. Она никогда не любила эти часы. Купленные на собственные деньги, они служили вечным напоминанием о том, что ей никто и никогда не делал подарков.
Они договорились с Николасом, что он заедет за ней в половине двенадцатого. Ужинать с ним она не пошла. Не хотелось разговоров. Надо собраться с мыслями. Все же она затевала не совсем обычное дело. Раскопать труп священника, скончавшегося четверть века назад, и украсть у него погребальную «подушку» – дневник.
Наконец-то она смогла принять душ. Из крана лилась тонкая струйка чуть теплой воды. Но она так драила себя мочалкой, что даже согрелась. С улицы доносились крики попугаев. Она слышала их перекличку, пока мылась. Музыкальное сопровождение.
Она посмотрелась в зеркало. Хм, ничего. Очень даже ничего. На лицо вернулись краски. Ей на ум пришла Джулианна Мур, особенно один эпизод из фильма режиссера Роберта Олтмана «Короткие истории». Героиня скандалит с мужем и попутно гладит юбку. С голой задницей. В свое время эта сцена ее шокировала, но сейчас, по прошествии времени, она поняла ее красоту. Светящаяся кожа, рыжеватый пух в низу живота… Абсолютно импрессионистское решение… Интересно, она знала Огюста Ренуара? Мысли скакали с предмета на предмет. Конец XIX века… Абсент… Тома…