[3]. А после того как его отец пропал без вести, мать добавила к этому списку еще и джин, который, похоже, занимал в ее жизни все большее и большее место.
Пофиг. Это просто озеро. Просто вода. И неважно, создано оно Богом или чем-то еще.
Паркер прошел по каменистому берегу, приблизился к кромке воды, подобрал плоский камешек и прикинул его вес на ладони. Подойдет. Обхватив край указательным пальцем, Паркер резко выбросил вперед руку и кинул камень. Щурясь, он следил за ним взглядом. Он почти что слышал, как камешек свистит, вращаясь в полете, как фрисби, и был уверен, что у него получится пустить по меньшей мере четыре «блинчика».
Камешек опускался все ближе, ближе к поверхности воды.
И погрузился в нее.
Паркер не понял, что он сейчас видел. Озеро словно открыло тайный рот и проглотило камень. По воде не пошли круги, не раздался шлепок, когда камешек ударился о поверхность. Он просто… исчез в воде. На мгновение мелькнула мысль: может, он только вообразил, будто бросил камень? – пока он не посмотрел на свою ладонь и не обнаружил, что она измазана грязью.
Какого черта? Что это было?
Стоя на берегу и глядя на это стеклянное озеро, Паркер почувствовал, как его голова разбухает и начинает кружиться. Зрение стало нечетким, картинка накренилась, втянулась в какой-то размытый туннель, и его тело качнулось в противоположную сторону, чтобы устоять на ногах. Он смотрел на озеро и чувствовал, как его охватывает ощущение полной отъединенности, как будто он последний человек, оставшийся на планете. Лес затих и словно придвинулся ближе, затаив дыхание и ожидая подходящего момента, чтобы…
– Что ты делаешь?
Паркер подавил крик, чувствуя, как неистово колотится сердце, затем взглянул на Нэйта, к лицу которого была приклеена самодовольная ухмылка от одной толстой обвисшей щеки до другой. Головокружение сразу же прошло, Паркер почувствовал, как под взглядом Нэйта он сникает, и с помощью глубокого дыхания попытался успокоить свои расходившиеся нервы, из-за которых так колотилось его сердце.
– Ничего. Бросаю камешки.
– За этим ты и притащил меня сюда? Чтобы показать мне, как хорошо ты умеешь бросать камешки? И что? Я тоже умею пускать «блинчики», чувак. То есть мог. Раньше.
– Нет, – ответил Паркер, покраснев. – Ничего подобного. Это просто…
Он смотрел то на Нэйта, то на неподвижную гладь озера, чувствуя себя последним дураком. Это глупо. Он ведет себя глупо.
Возьми себя в руки, Паркер.
– Пустяки. Забей. – Он расправил плечи и, отведя взгляд от пустых глаз Нэйта, показал пальцем на противоположную сторону озера: – Посмотри. Туда. Вот что я увидел.
– Ничего себе. – Нэйт закашлялся. – Ничего себе.
На дальнем краю озера, примерно в четверти мили от них, виднелся небольшой городок. Постройки были серыми от непогоды, покосившимися и теснились друг к другу, будто желая согреться. С верхушки сосны Паркер видел, что дальше в окружении домов пряталась старая скособоченная церковь. Сейчас ее заслоняли деревья, но он знал, что церковь там. Глядя с верхушки дерева, Паркер подумал, что город, скорее всего, окажется всего лишь призраком – остовами зданий, как те развалины, которые они обнаружили нынче утром в лесу. А может, и вовсе миражом. Но сейчас, стоя на берегу, он видел, что это не так, совсем не так.
Паркер взглянул на Нэйта с воодушевлением в глазах:
– Ты хочешь пойти туда и посмотреть?
Нэйт не сводил с городка глаз:
– Само собой.
Они молча зашагали по берегу; постройки становились все больше, все реальнее, что ли; обозначились их детали: вот покоробившаяся дверь, вот провалившаяся крыша, стены поросли лишайником и висячим мхом. Тут и там были мертвые белесые деревья. Это было похоже на сон, вторгнувшийся в реальный мир, на нечто такое, чего просто не могло существовать, однако существовало, находясь прямо перед глазами.
Паркер шел, продолжая краем глаза глядеть на озеро. Что-то в нем тревожило, засев в голове, как некий крючок. Что-то, похожее на ощущение, будто за тобой кто-то следит, хотя ты не можешь сказать, кто это делает и откуда. Он не мог понять, что именно его беспокоит, но что-то с этим озером точно было не так, и, удаляясь от берега, он чувствовал, как напряжение потихоньку отпускает.
Может, сказать об этом Нэйту? Нет, Нэйт обратит это в шутку или поднимет его на смех. Нэйт всегда видел только одну сторону вещей, для него существовала одна-единственная объективная реальность, и все должны были иметь дело только с ней. Но что, если объективная реальность перевернулась с ног на голову, пока на нее никто не смотрел? Не придется ли тогда и Нэйту признать, что мир не таков, каким он считал его всю жизнь? В конце концов, разве это не Нэйт проснулся сегодня мертвым?
Они подошли совсем близко к городку и обнаружили тропу, ведущую к проему ворот, в котором отсутствовали сами ворота. Паркер стоял и смотрел на главную улицу, на небольшие дома по ее сторонам и другие постройки, пытаясь совместить то, что он видел, с тем, что ему было известно о Пайн-Бэрренс. Он, разумеется, слышал о домах, затерянных в этих лесах, но не о целых городах. Не о чем-то вроде вот этого.
– Как он вообще может быть здесь? – пробормотал он.
Нэйт сложил губы гузкой и присвистнул:
– Я начинаю понимать, что в лесу может много чего потеряться. Города, отцы, человеческие жизни. До фига всякого дерьма на любой вкус.
Паркер показал ему средний палец и вошел в городок. Шел и вертел головой, стараясь разглядеть как можно больше домов. Как давно он был покинут? Двести лет назад? Больше? Паркеру казалось, что, когда этот городок оставили, он окаменел в отсутствие людей. Не было видно ни следов пожара, ни серьезных разрушений, вроде тех, которые могли быть от обстрела, ничего такого, что могло бы заставить людей собрать свои пожитки и уйти. Они просто… исчезли.
– Эй! – крикнул Паркер в пустоту. – Эй! Есть тут кто-нибудь?
Ответом было молчание.
Он позвал еще раз, но ему опять никто не ответил, даже эхо. Городок был совершенно пуст – впрочем, он и не ожидал ничего иного от поселения, которое медленно проглатывал Пайн-Бэрренс.
Там, где двери и окна не были кое-как заколочены досками, створки висели или вообще были сорваны с петель, крыши провалились от времени и непогоды. На краю главной улицы стояла деревянная подвода, полусгнившая и поросшая мхом, одно колесо было расколото, и подвода накренилась. Впрочем, накренилась не только она – таким же был весь городок, похожий на рот, полный кривых, сломанных зубов, серо-зеленых от гниения.
Сгнившие зубы. Мертвые зубы.
Паркер молча шел дальше, и звук его шагов казался ему пугающе громким в этом безмолвном месте. Его взгляд метался в поисках чего-нибудь такого, что помогло бы ему узнать, как назывался этот городок, – какого-нибудь указателя, чего угодно, – но ничего не находилось. Просто безымянный городок, затерянный в глуши, как мертвое тело, захороненное в могиле, на которой нет ни надгробия, ни креста. Даже воздух здесь был какой-то кислый, пропитанный запахом сырости, гнили и растительности, разрушающей постройки, проникая между досками и камнями фундаментов, и возвращающей себе землю, которая прежде принадлежала ей целиком.
Его отец побывал здесь – он чуял это нутром. Если он, Паркер, такой неумелый, неопытный и охваченный паникой, сумел отыскать этот город, то отец и подавно смог сделать это, иначе и быть не могло. Дэйв Каннингем ходил в походы по здешним местам не один десяток лет, еще задолго до того, как был зачат Паркер.
Паркер подавил нервозность, расправил плечи и напустил на себя бесшабашный вид. Нет, он не напуган, не голоден и не устал, вовсе нет.
Его отец побывал здесь, он точно это знает. И теперь ему, Паркеру, надо только найти его следы.
Двое парней – один мертвый, один живой – углублялись дальше в маленький безымянный городок.
Бормоча себе под нос, Ники отламывала от деревьев сухие ветки, пока Джош расчищал место для костра. Они не разговаривали, и душа Ники металась между яростью на всех и вся и ненавистью к самой себе за то, что она настолько ненормальна, что отравляет все хорошее, что есть в ее жизни.
В голове снова зазвучал голос матери:
Я не могу понять, почему тебе надо обязательно разрушать все, что тебя окружает, Николетта. Неужели ты не можешь хотя бы иногда не портить дело?
Мать никогда не понимала перепадов ее настроения… или, по крайней мере, никогда не вела себя так, будто она понимает, что происходит с дочерью, хотя Ники страдала от этих качелей, сколько себя помнила. Но осознавать свою склонность к внезапным колебаниям от хорошего к плохому и наоборот недостаточно, для того чтобы предотвратить эти колебания.
К горлу опять подступили рыдания, и Ники пришлось с силой вжать костяшки пальцев в бедра, чтобы подавить ненужное. Она не позволит себе сорваться. Не здесь. Не сейчас. Им с Джошем не обязательно разговаривать друг с другом. Они оба могут просто молча работать и стараться не замечать, насколько все пошло наперекосяк. Ники была хорошо знакома подобная обоюдная ярость – такая ярость постоянно тлела у нее дома, порождаемая и поддерживаемая ее родителями уже не один год. И, черт возьми, они умели обратить эту ярость в свою пользу. Возможно, отношения между взрослыми партнерами всегда бывают такими.
Хлоя то открывала глаза, то опять впадала в забытье, ее губы шевелились, произнося обрывки предложений: что он… мы что, пойдем… это в самом деле… – после чего она снова засыпала. Ники опускалась рядом с ней на колени, щупала ее лоб, смотрела на бинты на ее животе и время от времени по капле наливала подруге в рот воду из спортивной бутылки Джоша, осторожно гладя ее волосы и прося попить.
Собирая сучья для костра, Ники старалась не отходить от пещеры дальше, чем на десять-пятнадцать футов. Ей важно было видеть их обоих и чтобы они видели ее. Если что-то случится и она повысит голос, пусть даже с