– Они вполне еще с мясом справляются, – надула губы Наска. – Верните-ка назад. Это немецкие.
Тут Наске пришлось рассказывать историю вставной челюсти. Она была изготовлена во время последней войны. Зубной врач из альпийских стрелков отлил для старухи протезы еще до Лапландской кампании. И до сих пор держатся! Немного натирают десны, зато не пришлось гнилые зубы вырывать.
Глава социальной службы встал и произнес речь:
– Ну что ж, пора нам, как говорится, и честь знать, а то скоро совсем потемнеет. А напоследок мы в честь праздника свозим тебя, Наска, в церковь! Что за праздник без веселой прогулки? Медсестра, проводите Наску в машину. Вещи потом заберем, а кота… – Здесь заведующий отделом соцзащиты понизил голос: – …ликвидировать.
Наска запротивилась. Хватит ей уже сегодня веселья, не хочет она никакой прогулки. Спасибо, гости дорогие, а цветочки заберите, что ей с ними в темноте делать…
Мужчины нежно, но крепко схватили Наску под руки и как пушинку отнесли в машину. Медсестра собрала кое-какие вещи. Ермак мяукал во дворе, Наска плакала. Она вырывалась, пока были силы, но гости оказались сильнее. По одну сторону от нее сидела медсестра, по другую – глава службы социальной защиты. Репортер Тулппио завел свою машину, этнограф – свою. Наска изо всех сил брыкалась на заднем сиденье.
– А почему вы старого хрыча Юлппе дома оставили? Он же старше меня на пять лет! – вопила Наска. – И котик на улице один…
Заведующий отделом соцзащиты не выдержал. Он бросил Ермака в машину. Двери захлопнулись, этнограф дал газу…
– Нехорошо, бабушка Наска, так себя вести, – укоряла дама из дома престарелых. Она пыталась погладить шипящего на руках у Наски кота.
– Да поезжай уже! – прикрикнул на этнографа заведующий отделом социальной защиты. – Ночь скоро, а мы еще не в Инари. Чего так шерсть-то у этого чертова кота лезет?
Он хотел добавить, что от старой перечницы ему прямо в нос несет нужником, как от всех стариков, которые не каждый день моются. Заведующий отделом социальной защиты закурил. В груди у Наски опять засвистело, но она отдалась на милость своих стражей, хладнокровно обдумывая, как при первой же возможности сбежать с этой увеселительной прогулки. Наска прекрасно понимала, что это было оформление «опеки». Так нынче некоторые умники называют похищение людей.
По дороге на Кааманен этнограф Пол-Тиитто остановил машину, сказав, что пошел «посикать». Заведующему отделом социальной защиты тоже захотелось, и, как только он вылез из машины, Ермак улучил момент и нырнул в темный лес. Медсестра бросилась за ним, пыталась подозвать, но темная тайга молчала. Вскоре на место прибыл репортер Тулппио, который, как только узнал, в чем дело, тоже ушел отлить. Из глубины темной чащи сверкали зеленые глаза Ермака.
Бабка Наска очнулась и поняла, что она в машине одна. Сообразив, что выдался шанс бежать, старуха мгновенно им воспользовалась. Только плед с собой прихватила. Как умный человек, она не стала хлопать дверцей, а тихонько выскользнула в лес на ту же сторону, где мужчины справляли нужду. На другом краю дороги медсестра звала кота. Наска рванула под сень темных деревьев и затаилась. Вдруг она услышала рядом тихое мурлыканье. Ермак нашел ее и терся о голенище резинового сапога.
Когда обнаружили исчезновение Наски, на дороге поднялся переполох. Сначала все обвиняли в происшедшем друг друга, затем стали кричать в сторону леса.
– Наска, Наска! Будь умницей, иди в машину!
Наска не была умницей. Она затаилась в лесу с котом на руках. Заведующий отделом социальной защиты перешел к угрозам:
– Если ты немедленно не вернешься в машину, мы… мы это… придем и заберем тебя!
Но все они были в коротких ботинках, и никто не хотел протаптывать дорогу в темном снежном лесу. Заведующий отделом социальной защиты пытался уломать репортера Тулппио остаться, пока другие доберутся до ближайшей деревни и поднимут тревогу, однако Тулппио не считал себя ответственным за старуху, которую бросили представители власти. Он чертовски торопился сделать яркий репортаж о происшествии. В голове уже созрел заголовок: «Старейшая в мире колтта-саами брошена в лесу на произвол судьбы».
Наконец, сорвав голоса, они решили уехать. Когда машины скрылись, Наска с котом выбрались на дорогу. Старушка решила пойти пешком домой, в Севеттиярви. Пути туда было несколько десятков километров – за пару дней легко доберется. Дома Наска перво-наперво истопит печь, сварит кофе и ляжет спать. Двери она запрет на замок и хорошенько выспится.
– Пойдем, Ермак, а то замерзнем.
Глава 17
Наске Мошникофф пришлось туго. Шутка ли – женщине, да еще девяностолетней, остаться одной посреди зимней тундры. А тут еще ветер поднялся и ночь наступала.
Коту, однако, пришлось куда хуже. Он тоже был старый, лет двадцати. Для кота это много, некоторые его собратья были гораздо моложе и то умирали. К тому же на Ермака давила не только старость, но и пассивный образ жизни. Последние годы он провел на кровати в ногах у Наски, а на одном мурлыканье фигуру не удержишь.
Наска погладила Ермака и опустила на землю.
– Пошли домой. Надо уйти подальше, пока за нами не вернулись.
Наска Мошникофф и кот Ермак много часов брели по темной дороге. Шли они на север, домой, в Севеттиярви. Однако в темноте Наска не заметила развилки. Она прошла уснувшую деревеньку Кааманен и двинулась в сторону Утсйоки. Впереди еще двести километров по заледеневшей дороге, в конце которой появится дышащий холодом Ледовитый океан.
Впрочем, хорошо, что они заблудились: поисковые отряды ни за что бы не догадались искать Наску на пути к океану, а прочесывали бы леса к югу от Кааманен.
Всю ночь Наска и Ермак шлепали по пустынной трассе. Утренние сумерки полярной ночи повисли пустынным пейзажем, мороз крепчал. Но путники упорно шли на север. В полдень они пересекли границу еловых лесов. Их обогнали несколько легковых автомобилей, в лицо Наске и в морду коту ударил ветер и леденящий снег. Они проголодались, хотели спать, но нужно было продолжать путь. Присесть на обочину означало медленно замерзнуть. Ермак не мурлыкал – плохой знак. Ермак любил поурчать, но только в домашней обстановке.
В тот день Наска и Ермак прошли по Северной дороге добрые три мили. Шаги старушки становились все короче. В среднем каждый шаг продвигал ее на пятьдесят пять сантиметров. Наска за день сделала полмиллиона шагов. А кот! Если учесть, что шаг Ермака был максимум десять сантиметров, то бедному животному пришлось сделать три миллиона шагов… Притом что у котов вдвое больше лап, чем у саамов ног, получалось, на счету усталого Ермака было уже целых шесть миллионов шагов. Тут не до мурлыканья! А Севеттиярви все нет и нет.
К вечеру с севера навстречу им двинулся огромный освещенный автобус. Наска уже валилась с ног и помахала шоферу, чтобы остановился. Ее и Ермака забрали с ледяной трассы в теплый салон.
В автобусе царил веселый гам. Он был битком набит толстыми немцами – ветеранами войны, бородатые старики совершали ежегодное паломничество по памятным местам финского Севера. Когда-то они служили в немецкой дивизии альпийских стрелков, сражавшейся на Печенге и в Салле. В конце войны они взяли и сожгли Лапландию. Автобус ехал из Норвегии, из Весисари. Маршрут их пролегал через Репокайра до Пелтовуома и Хетта, где они напьются пивом и проведут ночь на турбазе. Из Хетта они поедут через Каресуандо в Швецию и Норвегию, а оттуда в страшном похмелье домой, в Федеративную Республику Германию.
Сначала старушке было очень страшно, когда бородатые немцы пели и хохотали во все горло, но ее не трогали, и она успокоилась. Какое блаженство сидеть в теплом автобусе! И Ермак вновь замурлыкал. Автобус шел на юг, то есть не туда, куда требовалось, однако Наска уже утратила ясность сознания.
Немцы пели старые солдатские песни. Фотографировали саамскую старушку и просили пойойкать. Наска им пойойкать не смогла, а заснула, и кот за ней.
Проспав часа два, Наска вдруг очнулась. Она пыталась понять, где они оказались. Уже приехали в Ивало?
Выяснилось, что Ивало они давно проехали. Скоро будет деревенька, которая называлась Пулью.
– Ой батюшки светы! – ужаснулась Наска и устремилась к выходу.
На дороге немцы еще поснимали – засверкали вспышки, затем теплый туристический автобус с шумом уехал. Наска с Ермаком остались на шоссе одни. Они пошли по дороге, куда глаза глядят. На душе у Наски отчего-то было тяжело. Она не знала, в какой стороне Севеттиярви, и ей хотелось плакать.
За поворотом располагалась деревенька Пулью. Наска обрадовалась: значит, рано еще умирать! Она робко постучалась в двери ближайшего дома и вошла в теплую избу.
Наска попросилась переночевать. Хозяева, мужчина и женщина, приняли ее и кота. Хозяйская собака подошла обнюхать Ермака – тот лишь устало зашипел. Коту дали молока, а Наске – супа. Старухе постелили в горнице, Ермак мурлыкал у нее в ногах, а Наска видела беспокойные сны о Киурелии. Сон вернул ей силы. Утром Наска бодренько встала, быстро справила утренние дела и принялась оживленно болтать с хозяевами. За утренним кофе слушали радио: по сводкам погоды в северных районах Лапландии обещали метель. Наске стало не по себе. После погоды радио Лапландии сообщило, что старейшая в мире представительница народа колтта-саами Наска Мошникофф пропала без вести в деревеньке Кааманен, когда ее перевозили из Севеттиярви в дом престарелых в Инари. На поиски были подняты пограничники и пехота коммуны Соданкюля. Пока поиски не увенчались успехом. Приметы пропавшей: маленького роста, глаза карие, быстрая речь, на голове саамская шамшура, ходит с котом, который откликается на кличку Ермак. Девяносто лет. Всех, кто что-либо знает о местонахождении этой старейшей в мире представительницы саами, просили обратиться в ближайшее отделение полиции.
Наска поблагодарила за кофе и собралась уходить, гоня впереди Ермака.
– Какой-то бродячий кот привязался, – объяснила она наличие кота. – Пора мне уже, – пробормотала Наска и чуть ли не бегом выбежала из избы.