Вот тебе и настоящий золотой рудник.
Спрятав сокровище, Ойва Юнтунен вернулся в дом. На завтрак он отрезал себе кусок колбасы, затем плюхнулся на кровать. Жизнь снова входила в свою колею.
Однако в памяти всплыли воспоминания о маленькой саамской бабушке, Ойве Юнтунену стало не по себе. Ему казалось, что он совершил какое-то преступление, выгнав старушку из дома.
– Да она умерла бы тут, эта Наска…
Колбаса закончилась. Ойве захотелось еще. Поскольку Ремеса не было, пришлось самому нарезать.
Глава 20
Ремес вынужден был слушать все, что выкрикивала сидевшая в санях старуха, и уши его рдели от стыда. Было морозно, снег был глубокий, а старуха, несмотря на худобу что-то весила, и сани казались тяжелыми, как смертный грех. До Пулью оставалось километров десять.
«Да, поездка будет сложной», – подумал Ремес, когда кот сбежал в первый раз.
На самом деле Наска специально выпустила его из рук, иначе ее «тягач» не остановился бы. Она швырнула кота в сугроб, а потом со слезами сказала майору Ремесу, мол, ладно он так жестоко поступает с несчастной женщиной и силком везет ее, связанную, в деревню, но нельзя же невинное животное бросать в снегу?
Ремес доковылял до кота и попытался взять его на руки. Кот был настолько напуган всеми этими криками и шумом, что оставил на почерневшей майорской физиономии несколько приличных кровавых царапин. Майор вернул шипящего питомца бабки в сани и дальше потащил за собой тяжелый сопротивляющийся груз.
Скоро кот снова полетел в сторону леса. Майору вновь пришлось его спасать. Он пытался рукавицей погладить животное по взъерошенной шерсти, однако котяра этого не оценил, напротив, всячески протестовал, не разбирая, добра или зла желал ему майор.
Когда кот сбежал в пятый раз, майор сделал перерыв. Он вспотел, в ушах шумело от воплей Наски, а по лицу струилась кровь. Хорошо еще, что удалось прикурить сигарету – руки дрожали от досады и тяжелой работы.
– Ты военный! Я так и знала! – кричала Наска.
Ремес кивнул:
– Майор, командир батальона, так-то.
Наска Мошникофф безутешно зарыдала. Она прямо-таки выкручивалась наизнанку, так что веревки, которыми она была привязана к саням, впились в ее и без того измученное тело. Майор не мог больше слушать душераздирающие причитания. Он успокаивал ее: мол, ничего страшного, просто едем в деревню. Но Наска рыдала, словно приговоренная к смерти.
– Вот тогда солдаты тоже привязали Киурелия к волокуше. Сначала избили, а потом привязали, а двое сели сверху, когда его увозили. Там и остался на веки вечные!
Старуха вопила как оглашенная. Наконец майор не выдержал. Когда в батальоне какой-нибудь малодушный солдат плакал на учениях, Ремес умел быстро вытереть ему слезы кулаком. Здесь было сложнее. Майор попросил Наску рассказать о Киурелии. Может, ей полегчает.
История Киурелия во всей своей безутешности произвела на майора глубокое впечатление. Ему стало жаль несчастную старуху. Ремес развязал веревки, развел около саней костер и предложил бутерброды. Наска перестала плакать, растерла онемевшее от веревок тело, позвала Ермака на руки. В тепле близ костра, уминая бутерброды, она рассказывала, как раньше жила в Суонъйели, как там было привольно и прекрасно. После того как Киурелия увезли, жизнь стала трудной. А потом начались эти последние войны. Колттов эвакуировали в Норвегию и Швецию, а потом в Севеттиярви. Хорошо было в Севеттиярви, но тут пришли финские офицеры и всех арестовали. И снова силком увезли. Такую-то старуху по лесам таскать не трудно! Была бы Наска помоложе, она бы не сдалась.
– Ты же и меня пойми, – пытался разрядить обстановку Ремес.
Наска понять не пыталась. Она считала, что с ней поступили в высшей степени несправедливо. Увезли силой, связанную, хорошо еще, что не поколотили…
Когда костер догорел, майор Ремес попросил Наску сесть в сани, чтобы ехать дальше. Они добрались лишь до Сиеттелеселькя, а был уже полдень. Остаток пути следовало идти быстрее, чтобы к ночи добраться в Пулью.
– Бабуля, сядьте в сани, по-хорошему вас прошу, – взывал майор. – И кота своего заберите. И больше не давайте ему убегать.
Однако Наска снова швырнула Ермака далеко в сугроб. Расставив ноги, она приготовилась сопротивляться.
– Подойдешь ко мне с этими веревками – укушу!
Бравый майор сдался. Он добрел до кота, принес его Наске и со вздохом уселся на край саней. Наска опустилась рядом, решительно поджав губы.
– Киурелия избили и забрали, а тут у вас старуха, которую так просто не увезешь, – заявила она.
Майор сдался: этот «груз» тяжело будет довезти до места назначения. Будь его воля, он оставил бы бабку в Куопсувара. Но что на это скажет Ойва Юнтунен? Майор объяснил Наске, что лично он не согласен с ее высылкой, но так велел начальник, Ойва Юнтунен. У каждого господина есть свой господин. Напрасно Наска его ругает и плачется.
– Поедем домой. Если этот Юнтунен будет выпендриваться, ты его поколоти. Человеком станет, – поучала Наска.
Майор посмотрел в сторону Пулью. Глубокий снег и белые шапки деревьев не очень-то манили продолжать путь. Придется побарахтаться в снегу, прежде чем они доберутся до места. Надо привязать старуху к саням и заткнуть ей рот кляпом. Кота точно придется пришить… Некрасиво будет появиться на людях с привязанной к саням старухой, у которой еще и кляп во рту… Прямо-таки позор. И майор принял решение. Он развернул сани в обратную сторону и велел Наске сесть.
Удивленная старуха побежала за санями, держа на руках кота. Когда майор велел ей сесть, она ответила звонким голосом:
– Ой-ой-ой, да я по следу могу бежать, ты, главное, эти тяжеленные сани до дому дотащи!
Ойва Юнтунен из окна следил за процессией, во главе которой шел майор Ремес, таща за собой пустые сани, за ним вышагивала энергичная саамская бабушка. Замыкал шествие кот Ермак. Ойва Юнтунен почему-то обрадовался. Он вышел во двор встречать экспедицию и спросил, не случилось ли в лесу какого несчастья, раз майор вернулся со старухой и котом. Ремес испепелил Ойву Юнтунена взглядом. Тот больше не стал задавать вопросов и помог майору затащить сани в дровник. Тем временем Наска с котом проскользнули в дом. Когда мужчины вошли в избу, Наска из кухни объявила, что уже забросила поджарку из оленины в кастрюлю.
– Жрать, конечно, охота, – буркнул майор. – А что до этой саамской старушенции, сам вези ее в Пулью. Настоящая ведьма.
Поджарка из оленины удалась на славу. После еды майор отправился в баню, где у него еще было не выстиранное постельное белье. Двух простыней на веревке не досчитался. «Воры, что ли, здесь были?» – ворчал он. Вскоре он заметил, что простыни забрала Наска, которая постелила себе в комнате для поваров. Кроме того, она натаскала в кухню дров и начала топить печь. Растопив ее, Наска выскользнула в сумерки зимнего вечера и вернулась с полным ведром воды. Она сказала, что на ужин будет что-то полегче и кофе, хотя сама она вечером кофе не пьет, потому как сон пропадает.
– В моем возрасте и так спишь чутко, как собака.
Вечером они смотрели цветной телевизор. Наска страшно рассердилась после новостей – ее фото показали всей стране, объявив, что от поисков пропавшей старухи решено окончательно отказаться.
– Где они такую уродливую карточку откопали? – пыхтела Наска. – Есть же, где я лучше вышла. Вот с Киурелием в Салмиярви, в Печенге снимались, хорошая карточка, то ли 1912-й, то ли 1913 год, при царе Николае дело было. Я тогда все думала, убили Анастасию или она все-таки выжила? Тогда, в революцию-то… Да вы же не знаете, вы ж совсем молодые еще.
Наска быстро освоилась на новом месте. Она хлопотала по дому, готовила мужчинам еду, подметала полы, стирала. Воду и дрова она бы тоже носила, но ей не позволили. Такая жизнь, особенно для майора, стала казаться слишком беззаботной. Когда мужчины зевали и жаловались на скуку, Наска предлагала им заняться настоящим мужским делом:
– Идите уже лис да песцов ловить! Прошлой ночью опять лисья стая рылась за баней. Весь колодец обоссали. Один мешок с сухим молоком в дровнике разорвали напрочь.
Наска объяснила, почему кругом столько лис:
– Если бы было больше филинов и прочих сов, лисицам пришел бы конец. Но нынче плохой год для филинов. В Севетти вообще ни одного нет.
Майор Ремес усомнился в зоологических познаниях Наски. Он заявил, что совы лис не едят, и филины тут, стало быть, ни при чем.
– Ну ты скажешь тоже, сынок. Уж, наверное, я понимаю, что филин лису в когтях не унесет. Однако в позапрошлом годе развелось много леммингов. Были бы филины, они съели бы всех леммингов, но их не было и нет до сих пор. Ну, лисы и стали ужас как плодиться, раз у них лемминги-то есть. Теперича, значит, лемминги съедены, лисы их поели. Этих лис из-за леммингов в Лапландию прибежало миллион точно. Да и здесь, вокруг избы, каждую ночь добрая сотня крутится.
Наска рассказала, как в старину в Суонъйели ловили лис. Расщепляли верхнюю часть высокого пня и туда вставляли в качестве приманки кусок мяса. Когда лиса пыталась выхватить приманку, то застревала передней лапой – так и оставалась висеть.
– Ой, как они страшно визжали, когда попадались! Тогда шли их убивать, – вспоминала Наска.
Ойва Юнтунен знал способ получше. Однажды в Стокгольме он от нечего делать забрел в Музей Севера. В одном зале была представлена история таежного охотничьего промысла.
– Там было одно интересное приспособление для охоты. В дереве толщиной дюймов шесть-семь высверливают отверстие на уровне мужской груди, через него протягивают крепкую веревку. На одном конце веревки петля, как на виселице, а другой конец привязан к макушке крепкой березы. Березу сгибают, словно тетиву, для того чтобы потом петля затянулась. Ставят ловушку и приманку. Как только приманка дернется, ловушка захлопнется, береза выпрямится и со всей силой затянет смертельную петлю.
Ойва Юнтунен набросал на бумаге схему. Майор изучил рисунок вдоль и поперек.